Наконец в 1784 году уже не баран, утка и петух подвергаются опасности воздушного путешествия, а сам Монгольфье отваживается подняться в воздух на аэростате диаметром сто два фута и высотой сто двадцать шесть футов.
Третья стихия покорена; спустя сорок лет пар укротит четвертую стихию.
Что нам сказать о шевалье д’Эоне, то ли кавалере, то ли даме? Да ничего, если не считать того, что после службы королю и Франции в качестве посла и офицера он, один из самых опытных дипломатов и самых храбрых кавалеров своего времени, вследствие какой-то государственной тайны, которая так никогда и не была расследована, получил приказ преобразиться в женщину. С этого времени шевалье становится шевальессой д'Эон и повсюду, как в столице, так и при дворе, появляется в женском платье; вследствие ссоры, которая у него (или у нее) в таком наряде происходит в Опере, он оказывается в заключении в Дижонском замке и покидает его лишь для того, чтобы вернуться в Лондон. В то время, к которому мы подошли, он находится именно там, и его спор с Бомарше занимает весь Париж.
Дело в том, что Бомарше собирается поставить «Женитьбу Фигаро», которой суждено стать еще одним скандалом в добавление к многочисленным скандалам, расцвечивающим жизнь этого автора.
Желаете знать, какие разговоры ходят в Париже об этой пьесе и ее авторе?
Послушайте, что говорят о них накануне представления:
С тех пор как заговорили о замысле сьера де Бомарше поставить при дворе фарс "Женитьба Фигаро”, продолжение "Севильского цирюльника", в театральном зале ведомства Королевских забав было проведено десять или двенадцать репетиций пьесы, и ее впервые должны сыграть завтра на этой же сцене актеры театра Французской комедии. Все вельможи, все принцы, все министры, все красивые дамы уведомлены о предстоящем событии посредством билетов с гравированным изображением Фигаро в его привычном костюме, и автор похваляется тем, что сама королева почтит спектакль своим присутствием. Кстати говоря, он настолько дорожит своим творением, что ничего не хочет выбрасывать из текста и желает сохранить в нем все самые грубые непристойности, какими тот наполнен; по его мнению, эти непристойности должны обеспечить постановке успех, а на взгляд беспристрастных знатоков они в конечном счете утомят вследствие исключительной затянутости пьесы, представление которой будет длиться не менее трех часов».
Сегодня утром, в тот самый день, когда должны были играть "Женитьбу Фигаро", герцог де Вилькье велел уведомить всех актеров, занятых в этой пьесе, что им следует воздержаться от участия в спектакле в соответствии с приказом короля, запретившего всем артистам как Французского театра, так и театра Итальянской комедии играть эту пьесу в любом месте и для кого бы то ни было под страхом навлечь на себя гнев Его Величества».
Лишившись аплодисментов, которых он ожидал, сьер де Бомарше оказался одураченным тем более, что король явно доставлял себе удовольствие не сообщать о своих намерениях вплоть до того момента, когда пьесу должны были сыграть. Его Величество хранил их в секрете настолько, что граф д'Артуа в полной уверенности отправился в дорогу, дабы увидеть постановку "Женитьбы Фигаро", и узнал о запрете спектакля лишь по прибытии в Париж.
Те, кто видел репетиции спектакля, уверяют, что в нем не только куча непристойностей, но еще и много гнусных выпадов против различных властей, против судей, против послов. Они добавляют, что эта пьеса, еще более фарсовая, чем "Севильский цирюльник", может заставить смеяться в некоторых местах, но куда чаще способна вызвать скуку; что она полна пошлостей, надуманных выражений, шутовских слов, перекрученных поговорок — одним словом, это галиматья, какой свет не видывал».
Проходит год; посредством ходатайств, прошений, а главное, интриг, Бомарше преодолевает все препятствия и добивается отмены запрета; и вот наступает день первого представления пьесы. В ожидании этого события Париж охвачен волнением. Посмотрим, что говорят дневники того времени.
Сьеру де Бомарше, который так сильно любит шум и скандал, наверняка доставило сегодня большое удовольствие увлечь за собой не только толпу своих почитателей и обычных зевак, но и весь двор, принцев крови и принцев королевской семьи; получать ежечасно по сорок писем от людей всякого рода, домогающихся контрамарки и готовых послужить ему хлопальщиками; видеть, как герцогиня Бурбонская уже в одиннадцать часов утра посылает своих выездных лакеев к театральной кассе ожидать продажи билетов, намеченной на четыре часа дня; видеть, как кавалеры ордена Святого Духа давятся в толпе и толкаются локтями с трубочистами, стремясь заполучить билеты; видеть, как благородные дамы, забыв о всякой благопристойности и всякой стыдливости, с утра запираются в уборных актрис, обедают у них и отдаются под их покровительство в надежде первыми попасть в театральный зал; и, наконец, видеть, как толпа высаживает двери, как стража, не в силах оказать ей сопротивление, разбегается и даже железные решетки ломаются под натиском осаждающих.
Однако подлинным триумфом сьера де Бомарше стало снятие королевского запрета играть его пьесу, который за год до этого был сформулирован письменно и объявлен с такой торжественностью, как если бы речь шла о деле государственной важности. И в какой обстановке это произошло?
В обстановке, когда любой порядочный автор не осмелился бы предложить подобную пьесу, опасаясь намеков на слухи, которые весь последний год удручали королевское семейство и могли напоминать отвратительную клевету; когда ни один цензор не решился бы позволить постановку, столь сильно потакающую злопыхательству зрителя.
Как бы то ни было, нетрудно понять, что при таком всеобщем рвении театральный зал оказался заполнен еще с утра. В подобных бурных собраниях всегда случается какое-нибудь неожиданное событие, привлекающее внимание публики. Именно так и произошло при появлении бальи де Сюффрена, когда ему стали аплодировать с тем же восторгом, что и накануне в Опере. Однако значимость этого всеобщего воодушевления изрядно снизило обстоятельство, возмутившее истинных патриотов: дело в том, что при виде г-жи Дюгазон, которая, оправившись после постыдной болезни, еще не показывалась в театре, зал разразился такими же овациями, как и при виде героя.
Что же касается самого спектакля, то большинство зрителей ожидали, что он будет скверным, но не рассчитывали, что он окажется настолько длинным. Все полагали, что спектакль займет обычное для такого рода зрелищ время, ибо актеры не делали объявления о том, что после него будет сыграна какая-нибудь короткая пьеса. Никто не мог вообразить, что он будет длиться с половины шестого до десяти часов вечера. И для чего же было это делать? Чтобы изобразить нам знатного вельможу в окружении его челяди, которая дурачит, обманывает и высмеивает его на протяжении всего этого времени. Да одно самонадеянное желание более четырех часов занимать французскую публику столь мерзким фарсом заслуживает того, чтобы быть освистанным. В зале то и дело раздавалось шиканье и даже слышался свист, весьма умеренный, правда, хотя и частый, и неизвестно, чем следует восхищаться более — бесстыдством сьера де Бомарше или терпением зрителей.
Граф Прованский явно испытывал скуку от этого безумного дня. Что же касается графа д’Артуа, то, как известно, он еще прежде выступал против этой постановки, заявляя королю, что она являет собой мерзость и гнусность.
Однако, поскольку эта пьеса, стоящая по своим достоинствам еще ниже "Севильского цирюльника", встретила на своем пути далеко не столько же преград, не будет ничего удивительного в том, что благодаря в основном бутафории, пению, танцам, декорациям, едкой сатире, непристойностям и угодничеству перед партером, из которых вся эта новая комическая безделица смешана, она будет иметь успех и выдержит много представлений».
Проходят три дня после премьеры. Откроем тот же дневник и посмотрим, улеглась ли ненависть.
Дабы удовлетворить алчное желание публики, актеры играли "Женитьбу Фигаро" в четверг и пятницу. Все хотели увидеть эту пьесу, и не было никого, кто, выходя из зала, не отозвался бы о ней дурно. Самые сдержанные ограничивались тем, что находили ее чрезвычайно затянутой, хотя ее укоротили примерно на полчаса. Интрига в ней остается неясной: она настолько сложна, что ни один зритель не в состоянии осознать ее, и нет ни одного газетчика, который решился бы растолковать ее. Впрочем, как уже отмечалось, она разворачивается между персонажами настолько жалкими и ничтожными, что не может вызывать никакого интереса и даже любопытства, в особенности на отрезке времени, вдвое превышающем длительность обычной комедии.
Это граф Альмавива, который хочет совратить невесту Фигаро, горничную графини; графиня, которая хочет соблазнить юного пажа, и юный паж, который хочет бегать за всеми юбками, какие ему попадаются; а дабы переполнить меру гнусности, это Фигаро, который поставлен перед необходимостью спать со старой ведьмой Марселиной, оказывающейся, как выясняется, его собственной матерью: такова канва пьесы, эпизоды которой, порой хитроумные и пикантные, будь они новыми, заимствованы из семи или восьми комедий, в том числе из "Нечаянного пари" г-на Седена и даже из "Севильского цирюльника". Вся эта основа прикрыта множеством подробностей, в которых кое-кто находит немало остроумия, однако знатоки, более опытные и придирчивые, замечают лишь постоянное злоупотребление остротами. Что же касается стиля пьесы, то он совершенно порочный и гнусный. Автор, действуя так, как ему заблагорассудится, обновляет устаревшие слова и выдумывает новые, смешивает выражения тонкого и изящного подшучивания с грубым и пошлым базарным злословием, вследствие чего возникает поистине своеобразная и присущая только ему пестрота.