Затем, прямо на месте событий, он начинает писать труд «Генуэзское владычество и бедствия Корсики».
Тем временем мать Бонапарта убаюкивает у себя на коленях будущего завоевателя мира, появившегося на свет 15 августа 1769 года.
Восьмого мая Мирабо возвращается в Тулон. Отец не хочет его видеть, но позволяет ему отправиться на поклон к дяде.
Бальи, не осведомленный об этом разрешении, вначале не хочет видеться с племянником, однако Мирабо настаивает.
«Вчера вечером [14 мая 1770 года], — пишет бальи, — я испытал крайнее удивление. Какой-то солдат приносит мне записку от г-на Пьера Бюффьера, который просил меня уделить ему час моего времени. В ответ я позволил ему прийти. Я был счастлив увидеть его, и, когда я глядел на него, от радости сердце мое расширялось в груди. Я нашел его некрасивым, но лицо его не показалось мне неприятным. За этими оспенными рубцами и сильно измененными чертами лица таятся ум, доброжелательство и благородство. Если он не сделается хуже Нерона, то будет лучше Марка Аврелия».
В итоге вместо одного часа Мирабо проводит у своего дяди, которого он полностью привлекает на свою сторону, три месяца.
Маркиз сильно раздосадован этим.
«Славный бальи, — пишет он, — продержал его у себя несколько дней, и романтическое начало, которым с головы до пят благоухает этот бездельник, ударило его дяде в голову, обычно умную и крепкую. Бальи, по его собственному выражению, поглощен им, околдован; негодяй пустил в ход сильные средства, чтобы добиться успеха… Ну что ж, своего дядю он завоевал, но вот своего отца он так дешево не завоюет».
Старый дворянин счел делом чести сдержать слово.
Год спустя г-н де Монтенар пишет маркизу де Мирабо:
«Я только что подал королю представление, касающееся Вашего сына, который в чине младшего лейтенанта служит в Лотарингском легионе. Его Величество благосклонно выслушал сделанный мною отчет о рвении, отваге и прилежании Вашего сына и пожаловал ему чин капитана. В этом звании он будет причислен к драгунскому полку».
Однако маркиза пугает подобная синекура. После мирного договора 1763 года войны нигде больше нет.
— Против кого он будет сражаться? — спрашивает маркиз. — Пусть мне скажут, где эта армия из трески и сельди, против которой он обнажит шпагу? Неужто он полагает, будто у меня достаточно денег для того, чтобы устраивать ему сражения, как Арлекин и Скарамуш?
Маркиз не желает иметь в своей семье генерала. Он хочет, чтобы сын стал экономистом.
«Скажи своему племяннику Урагану, — пишет маркиз, — что меня не интересуют романтические бредни, путешествия на далекие планеты и бесплодные развлечения. Наслаждение доставляют лишь работа и успех от нее. Пять природных чувств даны нам для того, чтобы помогать в работе: зрение, осязание, обоняние и вкус — для того, чтобы распознавать предметы, слух — чтобы общаться, а наслаждение, которое есть не что иное, как запятая во всей этой фразе, может приходить только после труда.
Впрочем, будьте осторожны: бутылку, которая оставалась завязанной в течение двадцати одного года, нельзя откупоривать резко и полностью, иначе все ее содержимое выплеснется».
Первая работа, которую маркиз намечает сыну, это работа в поместье Мирабо. Послушный молодой человек принимается за дело.
«Граф Шквал, — отвечает брату бальи, — трудится, как каторжный, не выпуская из головы поместье Мирабо; шалопай взялся за него как следует; он строит планы похода против Дюрансы и настрочил по данному поводу целые тома; это самый быстрый и легко пишущий писатель на свете… за одну неделю он израсходовал все мои восьмимесячные запасы бумаги».
После того как молодой человек провел у своего дяди три месяца, маркиз, наконец, дает согласие увидеться с ним.
«Я принял его, — рассказывает отец, — благожелательно и даже с умилением и, хотя его комичная внешность порой притупляла мое красноречие, уведомил его, что настало время дать отдохнуть жилам, распухшим от благополучной жизни и хорошей пищи. Я заставлял его разглагольствовать вполне серьезно на все темы, иногда приятные, иногда тяжелые, и переходил от одной к другой, чтобы развязать рот этому необузданному чудовищу… Кроме императрицы России, я не знаю больше ни одной женщины, которой этот человек мог бы сгодиться в мужья».
И действительно, он свыкся с сыном и 8 октября 1770 года разрешил Пьеру Бюффьеру снова принять имя Мирабо.
После подобной милости Мирабо уже ни в чем не может отказать отцу: он занимается изучением законов и управляет поместьями.
«Это демон невозможного, — говорит о нем его отец. — Уже в четыре часа утра он разъезжает верхом по горам и долам и до полуночи склоняется над запутанными цифрами счетов… Он способен укротить дьявола и в конечном счете делает полезное дело».
Он настолько хорошо делает свое дело, что маркиз решает отвезти его в Париж и представить ко двору.
«Итак, он окунулся в придворные церемонии, — пишет маркиз, — и усердствует в них изо всех сил… Три дня в неделю он проводит в Версале и, ни на что не посягая, добивается всего и получает доступ куда угодно. В сущности, поскольку это человек, которому действие необходимо, он носится там так же, как и здесь… Он держится чрезвычайно прилично, ибо его манеры почтительны и лишены всякой фамильярности. Его извещают об охотах, каретных прогулках и званых ужинах… Все тут ему родня: Гемене, Кариньяны, Ноайли… Они находят, что остроумия у него больше, чем у всех прочих, а это неловкость с его стороны. У меня вовсе нет намерения, чтобы он жил при дворе и, подобно другим, занимался бы тем, что выцарапывал или воровал бы себе на прокорм у короля, пачкался в грязи придворных интриг и катался по льду королевских милостей; цель моя состоит в том, что он должен увидеть то, о чем идет речь. Впрочем, когда меня, никогда не желавшего оверсалиться, спрашивают, почему я позволил ему, такому молодому, отправиться туда, я отвечаю, что он слеплен из другого теста, нежели я, неприручаемая птица, чье гнездо свито меж четырех башен, и что там он будет сумасбродствовать исключительно в приличном обществе. Пока, так сказать, я видел его слева, я прятал его, но, как только я увидел его справа, он обрел свои права. Что до остального, то, поскольку на протяжении пятисот лет все кругом постоянно страдали от Мирабо, которые никогда не были устроены, как другие, теперь все натерпятся и от моего сына, который, обещаю, не уронит своего имени».
После трех или четырех месяцев пребывания в Версале молодой Мирабо возвращается в провинцию; маркиз оправляется после опасной болезни, и его выздоровление вполне заслуживает праздника; сын задумывает это торжество и руководит им, а отец благодарит его за это в письме к бальи.
«Провидение насмехалось надо мной, — пишет он, — сделав меня вначале и надолго прародителем птенца дикой птицы, ставшего теперь домашней уткой с птичьего двора: она барахтается в грязи, крякает, кричит и гоняется за мухами. Этот прохвост сделался устроителем празднеств: не далее как сегодня он под грохот мушкетных выстрелов повел меня к обедне, дабы присутствовать на благодарственном молебне, после чего были потешные огни и иллюминация; в ту минуту, когда я Вам пишу, весь приход лопает во дворе, причем без всяких вилок».
Год спустя встал вопрос о женитьбе Урагана.
По этому поводу его отец пишет:
«Инкрустированная физиономия моего сына, со всеми ее прелестями, как природными, так и благоприобретенными, отыскала в Провансе, куда я отправил его, чтобы внушить страх дерзким вассалам, средство устроить так, что его принимают у себя, желают его видеть и, наконец, сватают ему невест».
Двадцать второго июня 1772 года Мирабо женится на Марии Эмилии де Кове де Мариньян.
«Смуглая, скорее даже чернолицая, — описывает ее маркиз, мастер словесных портретов, — с красивыми глазами, прекрасными волосами, посредственными зубами и постоянной милой улыбкой».
Жена имеет пять тысяч ливров годового дохода, муж — три тысячи; два этих дохода, соединенные вместе, уже через год порождают долги в сто тысяч франков; и тогда ненависть отца, на короткое время затихшая, снова оттачивает свои зубы и кусает сильнее прежнего.
Мирабо лишен дееспособности и выслан в Маноск.
Там его охватывает ревность, и не безосновательно, к шевалье де Гассо. Ревность Мирабо, как вы понимаете, должна повлечь за собой смертельную дуэль. Шпага Мирабо уже пользуется определенной известностью в провинции. Прибегает отец шевалье: он просит, умоляет Мирабо не доводить дело до дуэли и доверительно сообщает ему, что скандал повлечет за собой отказ от выгодного брака, переговоры о котором вот-вот должны завершиться, между шевалье де Гассо и дочерью маркиза де Ла Туретта. Мирабо — человек крайностей: он не только не желает помешать этому браку, но и намерен помочь заключить его. Будучи другом маркиза де Ла Туретта, он забывает или не хочет вспоминать, что законом ему установлено не покидать Маноск; он садится на лошадь, проделывает за четыре часа двадцать льё, добивается обещания маркиза де Ла Туретта и возвращается обратно, словно Регул к своей утыканной гвоздями бочке.
К несчастью, по дороге он встречает барона де Вильнёв-Муана, затевает с ним ссору, полагает себя оскорбленным, требует у него сатисфакции, но добивается лишь отказа и, видя, что с подобным человеком шпага бесполезна, ломает о его спину свою трость.
Нашлись свидетели этой ссоры, и начался судебный процесс; свидетели заявляют, что они видели г-на де Мирабо дерущимся с г-ном де Вильнёв-Муаном в Грассе. Но если Мирабо дрался с г-ном де Вильнёв-Муаном в Грассе, то это означает, что он покинул Маноск, куда его сослали. Он нарушил условия ссылки, а это заслуживает наказания.