Там мы разложили все наши вещи; начали мы с того, что скрутили в рулон нашу веревочную лестницу, в результате чего получилась громада диаметром в четыре фута и толщиной в один фут. Подкатив ее к башне, которая называлась башней Казны и показалась нам самой подходящей для нашего спуска, мы привязали к пушке один из концов лестницы и стали осторожно спускать ее вдоль стены башни; точно так же мы привязали наш самодельный блок и пропустили через него веревку длиной в триста шестьдесят футов. Я обвязал вокруг тела веревку, пропущенную через блок, и д'Алегр стал стравливать ее, по мере того как я спускался вниз по лестнице; несмотря на эту предосторожность, я крутился в воздухе при каждом своем движении. О моем тогдашнем положении можно судить по чувству, которое вызывает одна лишь мысль о нем.
Наконец я благополучно спустился в ров; тотчас же д'Алегр спустил ко мне мой кожаный мешок и другие вещи; по счастью, мне удалось найти небольшой бугорок, который высился над водой, заполнившей ров, и я разместил там эти предметы; затем мой товарищ проделал то же, что и я, но у него было одно преимущество: я изо всех сил держал нижний конец лестницы, что не давало ей сильно раскачиваться; оказавшись внизу, мы оба не могли отделаться от чувства легкого сожаления, что мы не в состоянии унести с собой нашу веревку и прочие послужившие нам материалы — эти редкостные и драгоценные реликвии человеческой изобретательности, да, пожалуй, и смелости, которую способна породить любовь к свободе.
Дождь перестал; не далее как в шести туазах от нас слышались шаги часового, так что от плана подняться на бруствер и бежать через сад коменданта пришлось отказаться. В итоге мы приняли решение пустить в ход наши железные прутья, то есть воспользоваться второй возможностью для побега, о которой я говорил выше. Мы направились прямо к стене, отделявшей ров Бастилии от рва Сент-Антуанских ворот, и, не дав себе отдыха, принялись за работу.
Как раз в этом месте находился некогда небольшой ров шириной в один туаз и глубиной в полтора фута, что делало здесь воду более глубокой. Повсюду она была нам по пояс, а здесь доходила до подмышек. Оттепель началась лишь несколько дней тому назад, так что вода была полна льдинок; мы пробыли в ней целых девять часов, наши тела были изнурены крайне тяжелой работой, а руки и ноги коченели от холода.
Стоило нам начать работать, как всего в десятке шагов от нас, прямо над нашими головами, появился тюремный патруль, фонарь которого ярко освещал то место, где мы находились; чтобы не оказаться обнаруженными, нам ничего не оставалось, как чуть ли не с головой уйти в воду. Этот маневр следовало проделывать всякий раз, когда патруль проходил мимо нас, что случалось каждые полчаса в течение всей ночи.
Часовой, который очень близко от нас расхаживал по брустверу, неожиданно подошел к тому месту, где мы находились, и остановился над моей головой; я подумал, что мы обнаружены, и почувствовал страшный испуг, но вскоре понял, а скорее, ощутил, что он остановился лишь для того, чтобы помочиться: ни одна капля его струи не пролетела мимо моей головы и моего лица.
Наконец, после девяти часов работы и страха, с неописуемым трудом выломав один за другим несколько камней, мы сумели проделать в стене толщиной в четыре с половиной фута дыру, достаточно широкую для того, чтобы через нее можно было протиснуться, и ползком выбрались наружу.
Наши души уже начали наполняться радостью, как вдруг мы подверглись опасности, которую не предвидели и которая едва нас не погубила. Мы стали переходить через ров Сент-Антуанских ворот, чтобы выбраться на дорогу в Берси, но, не проделав и двадцати пяти шагов, провалились в тянувшийся посредине рва канал глубиной не менее шести футов, затянутый на два фута илом, который мешал нам двигаться и не позволял выбраться на другой его берег, хотя ширина канала составляла всего лишь шесть футов.
Д'Алегр уцепился за меня и чуть было не повалил.
Ощутив эту цепкую хватку, я с силой ударил д’Алегра кулаком, что заставило его разжать пальцы. Затем я резко рванулся вперед и сумел выкарабкаться из канала, после чего схватил д’Алегра за волосы и подтянул его к себе. Вскоре мы вылезли из рва и, в тот момент, когда колокола прозвонили пять часов утра, уже находились на проезжей дороге.
Охваченные одним и тем же чувством, мы бросились в объятия друг другу, крепко обнялись, а затем пали на колени, чтобы воздать горячую благодарность Богу, спасшему нас от стольких опасностей.
Исполнив этот важнейший долг, мы решили переодеться. Однако ни я, ни д'Алегр не были в состоянии самостоятельно сбросить с себя промокшую одежду и надеть новую, так что нам пришлось взаимно оказывать друг другу эту услугу. Затем мы сели в фиакр и велели ехать к г-ну де Силуэту, канцлеру герцога Орлеанского. Я прекрасно знал его и был уверен, что он радушно примет меня. К несчастью, он находился в Версале; в итоге мы укрылись в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, у одного достойного человека, которого я тоже хорошо знал. Звали его Руи; это был мужской портной, родом из города Диня.
Для маркизы де Помпадур потеря сразу двух ее жертв была чересчур сильным ударом; узнав о нашем побеге, она должна была испытать неистовый гнев, и к тому же ей следовало опасаться последствий нашего более чем оправданного злопамятства…
Осведомленные о ее страхах и обычных мерах предосторожности, которые она приняла, чтобы успокоить их, мы нисколько не сомневались, что она приложит все старания, чтобы отыскать нас. Проведя месяц в доме у славного Руи, мы с д'Алегром решили порознь покинуть Париж.
Д'Алегр уехал первым: переодевшись крестьянином, он отправился в Брюссель, и ему посчастливилось прибыть туда без всяких происшествий. Он сообщил мне об этом, использовав способ, о котором мы договорились заранее, после чего я тоже отправился в путь, чтобы присоединиться к нему. Я взял с собой свидетельство о крещении нашего хозяина, который был почти одних лет со мной, запасся печатными документами одного старого судебного процесса, переоделся слугой и, выехав ночью из Парижа, стал ждать в нескольких льё от города дилижанс на Валансьен. В дилижансе оказалось свободное место, и я занял его. Несколько раз меня допрашивали и обыскивали солдаты конно-полицейской стражи, но я заявлял им, что еду в Амстердам и везу брату моего хозяина, чье имя я позаимствовал, документы, которыми я запасся; благодаря этим мерам предосторожности мне удалось обмануть бдительность тех, кому было поручено задержать меня.
В Камбре допрашивавший меня бригадир конно-полицейской стражи поинтересовался, откуда я родом; оказалось, что он лет десять прожил в Дине, в том самом городе в Провансе, который был указан в моем свидетельстве о крещении. Он начал задавать мне один за другим вопросы, и затруднительное положение, в каком я оказался, заставило меня вспомнить басню "Обезьяна и Дельфин". Я сделал вид, что порылся в памяти, а потом спросил его: "А о каких временах вы мне говорите?" — "Восемнадцатилетней давности", — ответил он. Эти слова успокоили меня. Обменявшись с бригадиром несколькими словами, я попрощался с ним и снова сел в дилижанс.
По прибытии в Валансьен я пересел в дилижанс, направлявшийся в Брюссель. На дороге между Валансьеном и Монсом стоит столб, по одну сторону которого находятся французские войска, а по другую — австрийские; это граница государства. Когда мы пересекали ее, все вышли из дилижанса. Я не мог противиться охватившему меня душевному волнению, приник лицом к родной земле и восторженно поцеловал ее.
На другой день, к вечеру, я наконец прибыл в Брюссель. Зиму 1747 года я провел в этом городе и хорошо знал его. Я остановился в гостинице "Коффи" на Ратушной площади, где д'Алегр назначил мне встречу, и спросил о нем трактирщика, но тот ответил, что не знает, что сталось с этим постояльцем. Мне стало понятно, что с моим несчастным товарищем случилась какая-то беда; со спокойным видом попросив трактирщика предоставить мне комнату, я сказал ему, что вернусь к десяти часам вечера, и тотчас же покинул город.
Ответы трактирщика свидетельствовали о том, что д’Алегра обнаружили. Я забронировал себе место на судне, отплывавшем в девять часов в Антверпен, и в ожидании отправления познакомился в соседнем кабачке с савояром-трубочистом, который вместе с женой направлялся в Амстердам и оказался моим попутчиком. Моя одежда слуги позволила мне свести знакомство с этим человеком. Он хорошо говорил по-голландски и предложил мне быть моим переводчиком и проводником в Голландии. По дороге савояр рассказал мне о нашумевшем приключении, героем которого я стал; он сообщил мне, что из Бастилии бежали двое узников; что один из них, переодетый крестьянином, вскоре приехал в Брюссель и остановился в гостинице "Коффи"; что внезапно он сменил наряд и стал обедать в компании офицеров и других заметных особ; что здешний судебный чиновник, амман, получивший приказ арестовать беглеца, под каким-то предлогом заманил его к себе, и там его задержали, а затем препроводили в Лилль и передали французскому полицейскому приставу.
Все эти подробности савояр узнал от своего друга, слуги этого судебного чиновника.
— Теперь старательно выслеживают второго узника, — добавил он.
Испытывая поочередно то сочувствие к несчастному д'Алегру, то страх за себя, я был совершенно подавлен множеством охвативших меня мыслей; не было никаких сомнений, что хозяин гостиницы "Коффи" узнал меня. Коль скоро наша безжалостная гонительница могла добиться ареста д'Алегра в иностранном государстве, та же опасность угрожала и мне. Я должен был отклониться от намеченного мною маршрута.
Чтобы не возбуждать подозрений у савояра, я придумал сказать ему, что мне надо получить деньги по векселю в Берген-оп-Зоме, через который наше судно не проходило. По прибытии в Антверпен, где судно сделало остановку, я распрощался со своим попутчиком, который, желая отблагодарить меня за подаренные ему хлеб, окорок и водку из моих запасов, в ожидании новой посадки на судно вызвался указать мне дорогу на Берген-оп-Зом».