XII
Латюда обнаруживают в Амстердаме. — Он арестован. — Его возвращают в Бастилию. — Докладная записка хирурга г-ну де Сартину. — Латюда переселяют в другую камеру. — Письмо Латюда королю Людовику XV. — Его проекты. — Его изобретательность. — Он изготовляет чернила. — Прачки. — Плакат с надписью: «Госпожа де Помпадур умерла». — Радость Латюда. — Латюда переводят в Венсен. — Второй побег из Венсена. — Латюд снова пойман. — Он переходит из Шарантона в Бисетр. — Памятная записка. — Пьяный тюремщик. — Госпожа Легро находит памятную записку. — Самоотверженность г-жи Легро. — Ее ходатайства. — Беседа с г-ном Ленуаром. — Премия за добродетель. — Латюд выходит на свободу. — Бальи де Сюффрен. — Наставления, данные Людовиком XVI. — Портрет бальи. — Его победы. — Его возвращение. — Медаль, поднесенная ему провинциальными штатами Прованса.
Находясь в Амстердаме, несчастный Латюд полагал себя в безопасности, как вдруг его обнаружили там агенты французского правительства.
Он написал письмо своему отцу, содержавшее просьбу прислать ему денег. Письмо, адресованное г-ну Мазеру де Латюду-отцу, чересчур заинтересовало г-на де Сартина, чтобы он не приказал вскрыть его. Письмо вскрыли, а затем снова запечатали и доставили по указанному адресу.
В этом письме Латюд указал свой адрес в Амстердаме. В ожидании ответа отца французские власти домогались от голландского правительства приказа о выдаче беглеца; частью запугиванием, а частью угрозами французский посол добился этого приказа.
И потому, когда Мазер, имея на руках письмо своего отца, содержавшее вексель на имя г-на Марка Фрессине, амстердамского банкира, явился 1 июня 1756 года к этому банкиру, его схватили, связали и на глазах простонародья, которое намеревалось встать на его защиту, но которому было сказано, что это вор и убийца, потащили в городскую ратушу, где один из арестовавших его людей так сильно ударил его по голове палкой, что он рухнул без сознания.
Придя в себя, он обнаружил, что лежит на охапке соломы в темной камере. По словам Латюда, в эту минуту он впервые испытал настоящее отчаяние.
Около девяти часов вечера Латюда посетил человек, который его арестовал: это был все тот же Сен-Марк, неотступно следовавший за ним, словно демон.
Под его прямым командованием Латюда снова привезли в Бастилию и поместили в камеру, но не в прежнюю, а в самую глубокую и самую глухую, какую только можно было найти. Там к нему приставили в качестве надзирателей тех самых тюремщиков, бдительность которых он прежде обманул и которые были наказаны тремя месяцами заключения за то, что не помешали его побегу. Воздух и свет проникали в эту камеру лишь через две амбразуры, пробитые в толще стены и постепенно сужавшиеся кнаружи, так что ширина их устья была не более четырех или пяти дюймов; всю обстановку и всю постель заменяли там несколько охапок соломы; пища, которую он там получал, была хуже той, какую дают свиньям или собакам; наконец, по прошествии сорока месяцев, проведенных им в этой чудовищной клоаке, его здоровье было подорвано подобным заключением настолько, что г-н де Сартин, уведомленный тюремщиками о том, что они сильно тревожатся за жизнь узника, послал своего собственного хирурга удостоверить положение, в каком оказался Латюд.
Власти считали важным не допустить, чтобы Латюд умер, ведь он довольно дорого обошелся казне.
Двести семнадцать тысяч франков израсходовало государство на то, чтобы доставить г-же де Помпадур небольшое удовольствие знать, что человек, сочинивший против нее четверостишие, каплю за каплей пьет адский яд неволи, тем более страшный, что он не был смертельным.
Однако, хотя Латюд и не умер, он был совсем недалеко от этого, свидетельством чему служит протокол, составленный хирургом г-на де Сартина.
Мы приводим этот протокол дословно; если мы перескажем его своими словами, нам не поверят.
Эта докладная записка, как мы уже говорили, была адресована г-ну де Сартину.
Вот она:
«Сударь!
По Вашему приказанию я несколько раз посетил одного из узников, заключенных в Бастилии. Осмотрев его глаза и обдумав то, что сказал мне этот узник, я не нахожу ничего удивительного в том, что он потерял зрение. В течение сорока месяцев он с оковами на руках и ногах пребывал в карцере. Находясь в столь бедственном положении, невозможно не проливать слезы. Если чересчур сильное слюнотечение губит легкие и даже все тело, то не приходится сомневаться, что столь обильные слезы способствовали расстройству зрения узника.
Зима с 1756 на 1757 год была исключительно суровой, и Сена замерзла, как и в нынешнюю зиму; как раз в это время заключенный находился в карцере, с оковами на руках и ногах, с охапкой соломы в качестве постели и без одеяла. В карцере есть две амбразуры, не имеющие ни стекол, ни ставен, которыми их можно было бы закрыть. День и ночь холод и ветер били ему прямо в лицо; для зрения нет ничего более вредного, чем ледяной ветер, особенно когда человек спит. От постоянных соплей его верхняя губа треснула до самого носа, вследствие чего обнажились и раскрошились от холода все зубы; у него выпали усы, и он весь облысел. Нет сомнения в том, что его глаза, еще более чувствительные, чем упомянутые мною четыре части тела, пострадали еще больше. На окне его камеры установлены четыре железные решетки; прутья этих решеток очень частые и перекрещиваются так, что, когда смотришь на какой-нибудь один предмет, видишь тридцать таких; с течением времени это дробит луч зрения и портит глаза.
Не в силах сносить эти беды, узник решил умереть; ради этой цели он на протяжении ста тридцати трех часов ничего не ел и не пил; ему ключами раздвинули зубы и силой заставили проглотить пищу. Против собственной воли возвращенный к жизни, он осколком стекла перерезал себе четыре вены и в течение ночи потерял почти всю свою кровь: во всем его теле ее осталось, наверное, не более шести унций. Несколько часов он был без сознания. Узник жалуется также на ревматизм, который он подцепил в этом карцере, и другие недуги. Он жалуется, что у него мутится в глазах и зрение падает с каждым днем. Этот человек уже не молод: он прожил большую половину жизни, ему сорок два года. Он подвергся жестоким испытаниям и вот уже пятнадцать лет беспрерывно страдает; на протяжении семи лет он лишен тепла, света, воздуха и солнца. Кроме того, пятьдесят восемь месяцев он содержится в карцере, причем сорок из них, как я уже говорил, с оковами на руках и ногах, с охапкой соломы в качестве постели и без одеяла.
В таких условиях организм изнуряется от слез и страданий. Когда узник склоняет голову на грудь или когда ему нужно читать или писать, он ощущает толчки в затылке, как если бы его изо всех сил били кулаками, и одновременно теряет зрение на пару минут.
Я полагаю, сударь, что необходимо подать Вам эту докладную записку, ибо бесполезно тратить деньги короля на лекарства и мои посещения, и только прекращение этих страданий, чистый воздух и ежедневная ходьба смогут сохранить ту малость жизни, какую осталось прожить этому узнику.
Невероятно, что человек был способен выдержать подобные страдания!
Латюда поместили в другую камеру. Узника извлекли из его склепа и перевели в первую камеру башни, носившей название Ла-Конте. В новой камере не было камина.
Ну и почему его перевели туда? Догадайтесь! Неужели потому, что из-за мороза треснула его верхняя губа? Потому, что из-за холода раскрошились его зубы? Потому, что ледяная рука сырости вырвала его волосы?
Потому, что он потерял зрение, глядя на прутья решетки? Потому, что, решив уморить себя голодом, он в течение ста тридцати трех часов не ел и не пил? Потому, что однажды ночью он перерезал себе осколком стекла четыре вены? Потому, что он беспрерывно страдал на протяжении пятнадцати лет? Потому, что в течение семи лет он был лишен воздуха, тепла, света и солнца? Потому, что пятьдесят восемь месяцев он провел в карцере? Потому, что сорок месяцев он оставался с оковами на руках и ногах, с охапкой соломы в качестве постели и без одеяла?
Нет. Это произошло потому, что, когда река вышла из берегов и вода затопила карцер Латюда, надзиратель стал жаловаться, что ему приходится ходить по колено в воде каждый раз, когда он приносит узнику пищу.
О г-жа де Помпадур! Какой страшный отчет вы должны были дать Богу!
О г-н д'Абади и г-н де Сартин! Какой страшный отчет вы должны будете рано или поздно дать людям!
Господин комендант Бастилии, посоветуйте г-ну де Лоне, вашему преемнику, который поплатится за ваши злодеяния, поостеречься 14 июля 1789 года!
Господин начальник полиции, посоветуйте вашему сыну, который поплатится за ваши преступления, поостеречься 17 июня 1794 года!
Так вот, в этом состоянии, будучи живым трупом, Латюд работает и придумывает разные новшества. И чем же, по-вашему, намерен заняться этот бедолага, испещренный рубцами, парализованный и доведенный до истощения? Он занимается составлением проекта, который даст французской армии дополнительно двадцать тысяч солдат, причем в день сражения эти двадцать тысяч солдат, вполне возможно, принесут нам победу. Каким образом он собирается сделать это? Да очень просто: дав в руки унтер-офицеров, которых насчитывается двадцать тысяч в рядах нашей армии, мушкет вместо совершенно бесполезной пики. К несчастью, у Латюда нет ни пера, ни чернил, ни бумаги для того, чтобы предъявить этот проект королю. Но что это за трудность для человека, сделавшего лестницу из сорочек, пилу из канделябра, ножик из огнива, а ножницы из подпорок стола?
Латюд принялся за работу: таблички для письма он сделал из хлебного мякиша, перо — из спинного хребта карпа, а чернила — из собственной крови, и 14 апреля 1758 года через посредство отца Гриффе, исповедника узников Бастилии, Людовик XV получил послание заключенного.
Проект Латюда был немедленно осуществлен.