он начал все подготавливать к задуманному им перевороту.
Поскольку этот переворот явился крупным событием начала царствования Людовика XVI, мы намерены рассказать о нем прямо сейчас.
Как известно, по вопросу о парламентах, как, впрочем, и по всем другим вопросам того времени, двор разделился на две партии: партию парламентов, пэров Франции и царедворцев, являвшуюся партией прежнего Парижского парламента; и партию нового судебного ведомства, которое в насмешку называли парламентом Мопу.
королева,
граф д’Артуа,
герцог Орлеанский,
герцог Шартрский,
принц де Конти,
большинство пэров Франции,
герцог де Шуазёль и его клан,
граф де Морепа,
большинство янсенистов из духовенства, епископы-философы, часть литераторов.
Людовик XVI,
граф Прованский,
три тетки Людовика XVI,
принцесса Луиза, монахиня в Сен-Дени,
герцог де Пентьевр,
канцлер Франции,
меньшинство пэров Франции,
г-н д'Эгийон и г-н де Ришелье,
те, кто входил в прежнее правительство Людовика XV, в особенности аббат Терре, герцог де Ла Врийер, Бертен, г-н де Буан,
новые министры граф дю Мюи и граф де Верженн,
большинство духовенства,
иезуиты,
г-н де Бомон, архиепископ Парижский,
и, наконец, придворные святоши, имевшие своей главой г-жу де Марсан.
Королева встала на сторону прежних парламентов, поскольку они служили опорой г-на де Шуазёля и, следовательно, проавстрийской политики.
Граф д’Артуа встал на сторону прежних парламентов, поскольку был тесно связан с королевой, входил в круг ее ближайших друзей и всегда выступал в качестве ее защитника.
Герцог Орлеанский и герцог Шартрский встали на сторону прежних парламентов, поскольку не забыли, что эти парламенты отняли регентство у герцога Менского и отдали его их деду и прадеду.
Наконец, принц де Конти встал на сторону прежних парламентов, исходя из умозрительных соображений и желая сохранить в неприкосновенности старинные монархические традиции.
Напротив, граф Прованский встал на сторону новых парламентов по той единственной причине, что королева, личным врагом которой он сделался, встала на сторону прежних парламентов.
Три тетки короля встали на сторону новых парламентов, поскольку они в самом деле питали глубокую любовь к своему отцу Людовику XV и возврат к прежним парламентам выглядел бы в их глазах жестоким оскорблением, нанесенным памяти покойного короля.
Наконец, принцесса Луиза поступила так, поскольку прежние парламенты постоянно преследовали духовенство, а она была монахиней кармелитского ордена и подругой г-на де Бомона, архиепископа Парижского.
Намереваясь начать войну, г-н де Морепа прекрасно знал, каковы его собственные силы и какими силами располагает противоположная партия, какие у него есть союзники и кто числится в союзниках его врагов.
И прежде всего он решил обрести опору в лице г-на де Верженна.
Мы уже рассказывали о том, как г-н де Верженн был подвергнут опале г-ном де Шуазёлем за то, что отстаивал в Константинополе интересы Франции против Екатерины II.
Господин де Верженн, ученик г-на де Шавиньи, был воспитан в правилах старой французской политики, то есть в ненависти к Австрии. Подвергнутый опале, как и г-н де Морепа, и отправленный в ссылку, как и он, г-н де Верженн установил с ним тесную связь, и два этих человека одновременно увидели конец своей опалы и своей ссылки.
Впрочем, у г-на де Морепа не было нужды напоминать королю о г-не де Верженне: это уже сделала принцесса Аделаида, и король сам вызвал опального посла и назначил его государственным секретарем по иностранным делам.
Господин де Верженн находился в это время в Стокгольме, и ему требовалось время, чтобы приехать во Францию.
Ненависть г-на де Верженна к Австрии объяснит нам позднее бдительность, которую он проявлял в отношении Австрийской династии, и его открытую, очевидную, объявленную войну с королевой, войну, в которой он ощущал настолько сильную поддержку со стороны короля, что, находясь после смерти г-на де Морепа под угрозой утратить из-за интриг Марии Антуанетты свой фавор, со смехом ответил тому, кто уведомил его об этих интригах:
— Разве королева не знает, что я дал зарок умереть действующим министром?
Господин де Морепа, со своей стороны, предложил назначить военным министром графа дю Мюи.
Это было весьма уместно. Господин дю Мюи, неподкупный человек, не желавший ничего получать от фавориток покойного короля, пребывал в мыслях и в сердце Людовика XVI, который написал ему, даже не дожидаясь приезда г-на де Морепа, и призвал его приехать ко двору.
Двумя этими назначениями кабинет герцога д’Эгийона оказался поколеблен в самой основе. Герцог понимал нетерпимость своего положения и подал в отставку.
В итоге в правительстве остались:
господин де Буан — государственный секретарь по делам военно-морского флота,
аббат Терре — генеральный контролер финансов,
господин де Мопу — хранитель печати,
и, наконец, Ла Врийер — государственный секретарь по делам Парижа.
Вот несколько эпиграмм, свидетельствующих об оценке этих министров в то время. Начнем с общей эпиграммы на них, а потом перейдем к другим:
Какую вывеску смешную, ты слыхал,
Мазила местный парфюмеру написал?
В один флакон, похожий на пилюлю, он поместил зараз
Мопу, Буана, Морепа, причем без всяких там прикрас,
И д’Эгийона запихал под тот же самый кров,
А на флаконе написал: «Вот уксус четырех воров!»
Ну а теперь переходим к каждому в отдельности.
Вот эпиграмма на г-на Буржуа де Буана:
Ты явным слабоумием своим, Буан,
Печалишь Францию, забавишь англичан.
Но должность есть, где ты не принесешь урона:
Назначить следует тебя министром Шарантона!
Вот эпиграмма на аббата Терре:
Средь сих господ, столь ценных для отчизны,
Вы менее других, аббат, достойны укоризны.
Умнее и подлее всех, кто окружает трон,
За редкий гений свой вы заслужили Монфокон!
Вот эпиграмма на герцога де Ла Врийера:
Министр бездарнейший, сановник без заслуг,
Униженный донельзя с другими заодно,
В отставку подавай, не медли доле, друг:
Предвижу я, как вышвырнут тебя в окно!
Впрочем, г-на де Ла Врийера настолько определенно воспринимали как уже вышвырнутого в окно и убившегося при падении, что сочинили ему эпитафию; вот она:
Сошел бесславно Фелипо в могилу.
Министром он всегда был через силу.
Притом хоть сам на бочку был похож,
Средь самых знатных числился вельмож,
Поскольку был он — люди ведь не лгут —
Большой дурак и невозможный плут!
А кроме того, поскольку достославной курицы в горшке, обещанной Генрихом IV, так никто еще и не видел, люди злословили:
Ну вот и курицу в горшке нам скоро подадут!
По крайней мере, все ее нетерпеливо ждут.
За двести лет, с тех пор как нам обещано ее подать,
Успели, верно, бедную вчистую ощипать!
Впрочем, в разгар всех этих событий, пребывая в ожидании падения прежних министров и восстановления прежних парламентов, все возлагали надежды на нового короля.
Вот песенка Колле, свидетельствующая об этих надеждах. Ее распевали на мотив «Повешенных»:
Послушайте, простые люди и вельможи,
Историю о юном короле, задумавшем, похоже,
В страну благие нравы возвратить
И досыта народ весь накормить.
Но план его прекрасный, ходит слух,
Не взял в расчет плутов и потаскух.
Желая вернуть добронравье и честь,
Забыл он вельможных сеньоров учесть.
И если хочет изгнать он из Франции срам,
Куда девать велит благороднейших дам?
Вот вышлет, скажем, всех он волокит,
А как с попами быть, не говорит!
Король, видать, терпеть не может лесть,
Но царедворцев ведь кругом не счесть!
Что станет делать верный друг князей,
В провинции носящий имя блудодей?
Куда девать приверженцев греха,
Коль скоро совесть их к добру глуха?
Вот хочет он, чтоб был святошею прелат
И не был хапугой лихим магистрат,
Но целые толпы судейских тогда,
Епископов сонм и аббатов орда
Должны поведенье сменить. О ля-ля!
Господь да хранит короля!
Так что король и г-н де Морепа ощущали поддержку со стороны общественного мнения, которое, как видим, проявлялось вполне открыто.
Вопрос, стало быть, состоял не в том, чтобы уволить Буана, Терре и Мопу, ибо увольнение дело нетрудное, а в том, чтобы разобраться, кого поставить на их место.
Господин де Буан подал в отставку с должности военно-морского министра.
Следовало позаботиться о его замене.
И тогда обратили взгляд на г-на Тюрго.
Тюрго уже тогда пользовался доброй славой, причем славу эту никто не оспаривал. Он был одновременно экономистом, писателем и поэтом. В детстве он отличался крайней робостью и неуклюжестью и впоследствии в значительной степени сохранил эту неуклюжесть и робость. Ему никогда не удавалось изящно поклониться, а когда к его родителям приходили с визитом гости, он прятался где только можно, порой за гардиной, иногда под канапе и оставался там, при всем неудобстве такого положения, все то время, пока длился этот визит.
Поскольку он предназначался для церковной карьеры, его первоначальное образование было чисто богословским; но, питая весьма малый интерес к религиозным воззрениям, он в возрасте двадцати двух или двадцати трех лет заявил, что для него невозможно «посвящать всю свою жизнь тому, чтобы носить маску на лице»; это доставило ему громкие похвалы со стороны энциклопедистов, и он стал с тех пор их любимцем.