короля еще жалеют, еще любят, а главное, еще почитают, но бранят по любому поводу;
министров заочно сжигают.
Героями дня являются:
Лафайет, освободитель Нового Света;
д’Эстен, победитель Гренады.
Щеголи носят жилеты из ткани, усеянной бесчисленными портретами Лафайета и д'Эстена, подобно геральдическим лилиям на гербовом щите Шатобриана.
Это называется жилетами с нынешними великими людьми.
Щеголихи носят шляпы без дна, называемые шляпами на манер Учетной кассы.
За шесть лет до этого граф Камиль д'Альбон установил во Франконвиле первое дерево свободы в честь Американской революции.
Теперь дерево свободы пускает ростки, что представляется чудом.
У государства нет министра.
Общественное мнение настроено призвать г-на Неккера.
Королева, обычно называвшая его не иначе, как женевцем или шарлатаном, берет на себя труд лично сообщить опальному министру о том, что его снова призывают на министерский пост.
Ни одного триумфатора никогда еще не встречали так, как встречают Неккера. В его честь выбивают четырнадцать медалей; его портреты выставляют в витринах всех торговцев гравюрами и помещают на крышках табакерок, его изображениями украшают литые пуговицы; его именем называют улицу; повсюду слышны крики «Да здравствует король! Да здравствует Парламент! Да здравствует Неккер!».
Вся эта радость тем более примечательна, что она происходит в разгар страшных несчастий. Тринадцатого июля 1788 года, вслед за моровым поветрием, о котором мы говорили и которое именуют Бриенном, выпадает чудовищный град, опустошающий Францию. «Парижская газета» сообщает, что Турень, Пикардия, Валуа и Форез умирают от голода, что не хватает семян для следующего года, что столичные театры играют спектакли, сборы от которых поступают в пользу голодающих.
Однако все стало еще хуже, когда пришла зима: она продолжила череду летних бедствий; термометр показывал семнадцать градусов мороза! Возле Кале море покрылось льдом на два льё от берега! Детей и стариков находили умершими от холода прямо в постелях; толпясь перед статуей Генриха IV на Новом мосту, люди взывали о помощи к доброму королю, как это делают перед статуей святого, и заставляли всех, кто проходил мимо, даже принцев, обнажать голову.
Король приказал срубить леса, которыми он владел в окрестностях Парижа, и бесплатно раздать дрова народу. Он носил, по словам Пруайара, дырявые башмаки и, играя в трик-трак, делал ставки не более одного экю.
Герцог Орлеанский, со своей стороны, приобрел еще большую популярность, и эта популярность проистекала прежде всего из ненависти, которую он питал к Марии Антуанетте. Герцог Орлеанский увеличил свою популярность, раздавая бесплатно хлеб и мясо беднякам и разжигая костры на городских площадях. Его каретные сараи в Пале-Рояле, превращенные в кухни, были открыты для любого голодающего. Согласно оценке, эти ежедневные раздачи хлеба составляли полторы тысячи фунтов, а мяса — восемьсот фунтов.
Впрочем, траты и эгоизм знатных вельмож резко контрастировали с нищетой народа. То была эпоха, когда вошло в моду строить загородные особнячки, именовавшиеся фоли, то есть шалостями. Как раз этим временем датируются Фоли Божон, Фоли Артуа, Фоли Мерикур, Фоли Сент-Джеймс и Фоли Жанлис. Лед и снег, убивавшие бедняков, обеспечивали увеселениями аристократию. Богачи устраивали санные гонки прямо на бульварах, в то время как по обе стороны от них щеголи второго разряда, закутавшись в подбитые мехом плащи и погрузив руки в необъятные муфты, наблюдали за тем, как скользят эти легкие сани, выгнутые лебединой шеей, стремительно унося прочь видение летящих прекрасных дам.
Находясь между развлекавшейся знатью и агонизировавшим народом, философы продолжали свой труд, который вел к революции.
Впрочем, это была некая мания: все вносили вклад в революционное брожение. Каждый в той или иной степени желал революции, но допускал ее развитие только до определенного уровня: королю хотелось, чтобы она осуществила замыслы Фенелона; королеве и графу д'Артуа — чтобы она свершила то, о чем говорил Фигаро; г-ну Неккеру — чтобы она довела дело до Генеральных штатов; Лафайету — чтобы она привела к конституции; графу д’Антрегу — чтобы она установила республику.
Последний из них публикует мемуар.
В нем он описывает человека начиная от его естественного состояния и вплоть до 1788 года.
Эпиграфом к нему стала старинная клятва, которую кортесы приносили королям Арагона:
«Мы, сто́ящие не меньше, чем вы, и все вместе обладающие большим могуществом, чем вы, обещаем повиноваться вашему управлению, если вы сохраните наши права и наши привилегии, КОЛИ НЕТ, ТО НЕТ».
Если вы желаете иметь представление о духе, в котором написана эта книга, прочтите первое предложение в ней.
Вот оно:
«Нет сомнения, что ровно для того, чтобы дать самым героическим доблестям отчизну, достойную их, Небу было угодно, чтобы существовали республики, и, возможно, чтобы покарать людское честолюбие, оно позволило существовать великим державам, королям и властелинам».
Мы привели цитату из этой брошюры, но можем привести цитаты из пятидесяти других.
Господин де Керсен публикует «Здравый смысл».
Мабли — «Замечания по поводу истории Франции».
Кондорсе — «Обязанности Генеральных штатов».
Доктор Гильотен — «Прошение граждан, жительствующих в Париже».
Открывается первый политический клуб, притаившийся под названием «Социальный кружок».
Заседания «Социального кружка» проходят в Цирке Пале-Рояля.
Его завсегдатаи именуют себя вольными братьями.
Издаваемая им газета носит название «Железные уста».
Все это не мешает устраивать в 1789 году великолепный карнавал во время масленицы и блистательные прогулки в Лоншане. Мужчины носят на этих прогулках рединготы с двумя воротниками и сюртуки с цветной подкладкой, а женщины — атласные корсажи, туфли на китайский манер и огромные прически.
Модными экипажами становятся легкие двухколесные кабриолеты, именуемые виски.
Тем временем голод все так же делает свое дело.
Когда царского бича становится недостаточно, в воздухе свистит в свой черед бич Божий и подгоняет народы.
Даже наименее прозорливые понимали, что при такой беспечности и расточительности в верхах, при такой нищете и бесхлебице в низах все это не может продолжаться долго.
И все, не понимая почему, надеялись на Генеральные штаты.
Их открытие было назначено на 27 апреля 1789 года.
Несколько слов по поводу способа, каким предстояло определить их состав.
Разъезжаясь, вторая ассамблея нотаблей постановила, что депутатов Генеральных штатов будет не менее тысячи.
Двадцать седьмого декабря 1788 года, по предложению графа Прованского, сделанному за две недели до этого, было решено, что число депутатов третьего сословия будет равно общему числу депутатов двух других сословий.
Двадцать четвертого января 1789 года король отправил в бальяжи письма, извещавшие о созыве Генеральных штатов 27 апреля, как мы уже говорили выше.
Однако этот созыв основывался на базе более широкой, чем какой-либо другой прежде.
Все налогоплательщики старше двадцати пяти лет должны были определить выборщиков, которым предстояло самостоятельно определить депутатов.
Это был призыв ко всей нации, за исключением армии и слуг.
Известие о том, что все французы впервые призваны воспользоваться своими политическими правами, стало чем-то неслыханным, чем-то вроде потрясения, всколыхнувшего все общество снизу доверху.
Пять миллионов человек приняли участие в выборах.
Однако избрание представителей третьего сословия в количестве, равном общему количеству представителей знати и духовенства, хотя на первый взгляд и давало им преимущество, являлось, в сущности говоря, обманчивым. Не было разрешено поголовное голосование, которое, по всей вероятности, дало бы большинство третьему сословию, поскольку сотня приходских священников, это третье сословие Церкви, избранных вместе с буржуа и получивших поддержку нескольких вельмож передовых взглядов, определенно могла бы обеспечить такое большинство.
И потому было разрешено лишь посословное голосование.
Ну а так как два привилегированных сословия имели интересы, противоположные интересам народа, они благодаря такому голосованию сохраняли большинство на своей стороне.
Все это было просчитано королем, королевой и самим г-ном Неккером, который никогда до конца не понимал серьезности предложенной им меры. Неккер, скорее банкир, чем политик, видел во всем происходящем лишь финансовый вопрос; народа он нисколько не опасается и, напротив, успокаивает тех, кто его боится. Родом он из небольшой республики, где аристократия делает с народом все, что хочет. Народ — славный малый; с помощью красивых слов и небольших уступок его можно будет повести куда угодно.
К тому же, за исключением настроения приходских священников, как мы уже говорили, чей демократический дух тревожил духовенство, и нескольких вельмож, в настроении двух привилегированных сословий власти были уверены; поэтому бытовало убеждение, что третье сословие, как всегда, будет сокрушено, и появилась карикатура, изображавшая его изнемогающим под бременем огромного яйца, которое оно тащит на спине и в которое духовенство и знать обмакивают по ломтику хлеба.
Да и что такое народ, говорили все сплошь и рядом, в течение столь долгого времени лишенный пищи духовной и телесной? Нечто вроде образцового безвольного манекена, умирающего от голода.
Более того, это мертвец; но приходит время, когда Господь говорит Лазарю: «Встань и иди!»
И потому, вопреки ожиданию двора, итог выборов оказался следующим.
Со стороны духовенства: сорок четыре прелата, пятьдесят два аббата, включая каноников, генеральных викариев и преподавателей, двести пять приходских священников и семь монахов и регулярных каноников.
Всего: триста восемь депутатов.