Наступает день.
«Этой роковой ночью, — говорят два друга Свободы, анонимные авторы "Французской революции", — сон опустился на глаза лишь детям: только они мирно спали, тогда как их встревоженные отцы и заплаканные матери бдили у их колыбелей».
В Версале же царила с одной стороны тревога, а с другой — ярость. Удалившись, Неккер словно забрал с собой душу этого огромного тела. Правда, там были господа де Бретёй, де Брольи, де Лапорт и Фулон, несчастные и дурные советчики, которых чересчур внимательно слушали накануне и почти не слушали уже на другой день. До них дошел слух об атаке кавалеристов Королевского немецкого полка и драгун на Вандомской площади; затем они узнали о том, что г-н де Ламбеск и его солдаты прямо на лошадях ворвались в сад Тюильри и все разбегались перед ними. Это было победой, и при дворе возрадовались. Эта радость усиливалась присутствием герцога Орлеанского в Версальском дворце. Герцог явился туда, чтобы принести повинную за историю с бюстом. Его пригласили переночевать в Версале, но это была не честь, а предосторожность: в Версале он находился под рукой.
Чтобы придать мужества ослабевшим сердцам, оркестрам немецких полков было приказано играть под окнами дворца, а музыкантов поили вином. Королева и дамы ее свиты спускались вниз, разговаривали с офицерами и даже с солдатами; было понятно, что настал момент ухаживать даже за самыми мелкими сошками.
Лишь одно омрачило эту всеобщую и кратковременную радость: граф д'Артуа шутки ради похитил портрет Людовика XV и подменил его портретом Карла I.
Однако внезапно в Версале начинают распространяться зловещие слухи. Говорят, что в Париже сожжены все заставы от Сент-Антуанского предместья до предместья Сент-Оноре.
Говорят, что г-н де Безенваль был вынужден оставить Париж и укрылся в доме Инвалидов.
Вскоре этот слух превращается в достоверный факт. Приходит письмо от самого г-на де Безенваля. Он просит дать ему распоряжения, план поведения, нить, которая вела бы его в этом еще неведомом лабиринте революций.
Господин де Безенваль сообщает, что к нему явилась депутация двух избирательных округов с требованием отдать горожанам тридцать тысяч ружей, которые, как было известно, находились на хранении в доме Инвалидов. Он уклонился от ответа, заявив, что напишет о предъявленном ему требовании в Версаль.
Когда депутация удалилась, он спустился в подвал и велел показать ему это хранилище. И тогда комендант дома Инвалидов, г-н де Сомбрёй, рассказал г-ну де Безенвалю, что еще накануне, обеспокоенный тем, как могут быть использованы доверенные ему ружья, он задумал свинтить с них курки и изъять из них шомполы, однако двадцать инвалидов, которым он поручил эту работу, за шесть часов вывели из строя лишь двадцать ружей.
Дело в том, что неведомый прежде дух неповиновения проник и в дом Инвалидов. На протяжении шести дней солдат задабривали деньгами. Некий калека, по-видимому скрытый агент какого-то революционного комитета, был схвачен в тот момент, когда он вносил в дом Инвалидов пачки подстрекательских песенок; наконец, несколько артиллеристов будто бы заявили, что скорее нацелят свои пушки на коменданта, нежели откроют огонь по народу.
Через два часа после прибытия курьера от г-на де Безенваля становится известно, что сообщение между Версалем и Парижем прервано, что кареты не могут более преодолевать заставы, что даже пешеходы лишь с большим трудом выбираются из города. Тотчас же на дороге в Версаль выставляют войска, и гвардейцы проводят ночь в боевой готовности; мост в Севре охраняют с помощью пушки, и дан приказ разрушить его, если станет понятно, что защитить его нельзя.
В три часа утра распространяется ложная тревога: утверждают, что мост атакован. В шесть часов утра уверяют, что сто тысяч вооруженных горожан идут в Версаль.
Однако ничего этого в действительности не было. Париж, далекий от мысли нападать на кого-либо, думал лишь о собственной обороне. Начавшейся революции нужно было не только отражать удары своих врагов, но и усмирять своих друзей. Внезапно появилась масса неизвестных людей, бродяг с неясными намерениями. Откуда они появились? Никто этого не знал. Откуда появляется пена, которую буря выносит на берег моря? Они призывают свободу и при этом готовы обесчестить богиню, приход которой возвещают. Видя этих людей, носящихся по улицам с факелами, которыми они поджигали заставы, и с топорами, которыми они высадили двери монастыря Сен-Лазар и тюрьмы Ла-Форс, и слыша их тысячекратно повторяющиеся крики «Муки и хлеба!», горожане отвечали единым криком: «Пороха и оружия!»
В одиннадцать часов утра комитет выборщиков издает указ об учреждении городской гвардии для поддержания порядка в столице.
И в самом деле, с каждой минутой угроза становится все более неотвратимой. Эта бандитская шайка, именующая себя народом, не только высадила двери лазаристов, обвиненных в сокрытии хлеба, но и разграбила монастырь; в окна были выброшены предметы обстановки, книги, картины; в подвалах рекой текло вино из бочек с вышибленным дном; в этом подземном потопе утонули три десятка мужчин и женщин.
Тотчас же все торговые лавки закрываются с тем шумом и с той быстротой, какие бывают лишь в дни мятежей. Тот ветер, что заставляет испуганных жителей мчаться, подобно вихрю палой листвы, дует на улицах Парижа. Набат звучит со всех колоколен столицы, как если бы колокола раскачивались и звонили сами собой. Всем ясно, что огромная опасность нависла над их общим существованием. Люди сходятся, независимо от того, знакомы они между собой или не знакомы: они понимают друг друга, а это все, что нужно. Париж разделяется на поборников порядка и на зачинщиков беспорядков, на честных людей и на бандитов. Людям становится известно, что комитет выборщиков своим указом учредил городскую милицию, и, чтобы записаться туда, все бегут в Ратушу. Горожане всех званий и всех возрастов требуют, чтобы их приняли в число солдат отчизны; какая-то женщина, посланная неизвестно кем, раздает тысячи зеленых кокард — напоминание о липовом листе, прикрепленном к шляпе Камиля Демулена. Откуда пришла эта женщина? Кто дал ей это множество кокард или деньги, чтобы купить их? Никто этого не знает. Клерки из Дворца правосудия, прокурорские служащие, писцы из Шатле и подручные хирургов являются предложить свои услуги; эти услуги принимают, и добровольцев тотчас же включают в списки и распределяют по формируемым ротам.
Так что войско уже есть, и теперь недостает только командующего и оружия; командующий — это главное, ведь именно он будет побуждать к действиям. Командование предлагают герцогу д’Омону, который просит дать ему сутки на размышления, а вернее, на то, чтобы получить соответствующие распоряжения двора. И тогда американец Моро де Сен-Мери, председатель собрания выборщиков, указывает на бюст маркиза де Лафайета; этому имени все рукоплещут, однако большинство колеблется между кандидатурами герцога и маркиза.
В ожидании того времени, когда появится командующий, назначают его помощника: это маркиз де Ла Саль, писатель и патриот.
Так что дворянство, как видим, еще обладает привилегией командовать, но при условии, что на командные должности назначают в результате выборов.
Разговоры идут о трех командующих для парижской милиции; этими тремя командующими являются герцог д'Омон, маркиз де Лафайет и маркиз де Ла Саль.
Тем временем бандиты, как их называли, похитили оружие из Королевской кладовой.
Купеческим старшиной в это время был г-н де Флессель; он получил одновременно два приказа: один от короля — явиться в Версаль, а другой от народа — явиться в Ратушу.
Господин де Флессель подчинился приказу народа, отправился в Ратушу и был встречен на Гревской площади громкими аплодисментами, особенно после сделанного им заявления, что он желает руководить лишь по воле народа.
Однако в столице недоставало продовольствия и оружия.
Господин де Крон, начальник полиции, пришел в Ратушу, чтобы поделиться с выборщиками теми сведениями о продовольственных запасах, какие позволяло ему давать его положение.
Через минуту после прихода г-на де Крона туда же явился командир городской стражи, г-н де Рюльер, заявивший, что он желает вместе со своим отрядом встать под командование собрания выборщиков.
Вначале, не зная, где взять достаточное количество оружия, выборщики голосуют за то, чтобы каждый из шестидесяти избирательных округов отобрал по двести человек и вооружил их.
Остальная часть городской милиция будет пока невооруженной.
Но это войско из именитых горожан, войско из тысячи двухсот человек, не более того.
Всем понятно, что подобной военной силы недостаточно для нужд текущего момента, и потому уже на другой день, в полдень, численность парижской милиции доводят до сорока восьми тысяч человек, а заодно отменяют зеленую кокарду, приняв во внимание замечание какого-то гражданина, что зеленого цвета ливрея у лакеев графа д’Артуа, и утверждают красно-белую кокарду, которую позднее, по предложению Лафайета, заменят трехцветной.
И тут купеческий старшина отваживается на серьезный вопрос.
— А кому городская милиция будет приносить присягу? — спрашивает он.
— Собранию граждан, — отвечает один из выборщиков.
В этот момент Ратушу извещают о том, что два гражданина только что обнаружили у пристани Святого Николая судно, груженное пятью тысячами фунтов пороха. Кроме того, на судне имеется пять тысяч фунтов селитры и пять с половиной тысяч фунтов поташа.
Вслед за вестником этой доброй вести в Ратушу поднимается аббат Лефевр д’Ормессон, один из выборщиков.
Он сообщает, что эта взрывоопасная находка только что была размещена во дворе Ратуши и народ намерен вскрыть бочки с порохом.
В эту минуту во дворе Ратуши раздается ружейный выстрел, непонятно кем произведенный, и лишь каким-то чудом Ратуша не взлетает на воздух.
Аббат д’Ормессон стремительно спускается по ступеням во двор и видит там разбегающуюся в страхе толпу. Ружейный выстрел сделал больше, чем все уговоры: на месте остались только городские стражники, с саблями наголо охраняющие бочки с порохом.