Король написал г-ну Неккеру письмо:
«Я был введен в заблуждение на Ваш счет. Над моим характером было совершено насилие; но теперь, наконец, все для меня разъяснилось. Приезжайте, сударь, чтобы без промедления восстановить Ваши права на мое доверие, которое Вы снискали навсегда. Мое сердце Вам известно; жду Вас вместе со всей моей нацией и искренне разделяю ее нетерпение.
Засим, сударь, да хранит Вас Господь под своей святой защитой вплоть до Вашего возвращения.
После получения такого письма никаких споров по поводу формирования кабинета министров быть не могло. Господин Неккер получил полную свободу составить его по собственному разумению. Господин де Монморен был восстановлен в должности министра иностранных дел, г-н де Сен-При получил министерство внутренних дел, называвшееся тогда министерством по делам Парижа; архиепископ Бордоский был назначен хранителем печати, а граф де Ла Тур дю Пен — военным министром.
Мирабо был оставлен без внимания, то ли потому, что г-н Неккер не полагал его полезным, то ли потому — и это более вероятно, — что он считал его опасным; с того дня и начинается ненависть депутата к министру.
Между тем настал день 4 августа. На своем утреннем заседании Национальное собрание постановило, что конституции будет предшествовать Декларация прав человека и гражданина.
Вот эта декларация:
«Статья 1. Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе.
Статья 2. Цель всякого политического союза — обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковые — свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению.
Статья 3. Источником суверенной власти является нация. Никакие учреждения, ни один индивид не могут обладать властью, которая не исходит явно от нации.
Статья 4. Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом.
Статья 5. Закон имеет право запрещать лишь действия, вредные для общества. Все, что не запрещено законом, то дозволено, и никто не может быть принужден делать то, что не предписано законом.
Статья 6. Закон есть выражение общей воли. Все граждане имеют право участвовать лично или через своих представителей в его создании. Он должен быть единым для всех, охраняет он или карает. Все граждане равны перед ним и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно их способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями и способностями.
Статья 7. Никто не может подвергаться обвинению, задержанию или заключению иначе, как в случаях, предусмотренных законом и в предписанных им формах. Тот, кто испрашивает, отдает, исполняет или заставляет исполнять основанные на произволе приказы, подлежит наказанию; но каждый гражданин, вызванный или задержанный в силу закона, должен беспрекословно повиноваться: в случае сопротивления он несет ответственность.
Статья 8. Закон должен устанавливать наказания лишь строго и бесспорно необходимые; никто не может быть наказан иначе, как в силу закона, принятого и обнародованного до совершения правонарушения и надлежаще примененного.
Статья 9. Поскольку каждый считается невиновным, пока его вина не установлена, то в случаях, когда признается нужным арест лица, любые излишне суровые меры, не являющиеся необходимыми, должны строжайше пресекаться законом.
Статья 10. Никто не должен быть притесняем за свои взгляды, даже религиозные, при условии, что их выражение не нарушает общественный порядок, установленный законом.
Статья 11. Свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека; каждый гражданин поэтому может свободно высказываться, писать, печатать, отвечая лишь за злоупотребление этой свободой в случаях, предусмотренных законом.
Статья 12. Для гарантии прав человека и гражданина необходима государственная сила; она создается в интересах всех, а не для личной пользы тех, кому она вверена.
Статья 13. На содержание вооруженной силы и на расходы по управлению необходимы общие взносы; они должны быть равномерно распределены между всеми гражданами сообразно их возможностям.
Статья 14. Все граждане имеют право устанавливать сами или через своих представителей необходимость государственного обложения, добровольно соглашаться на его взимание, следить за его расходованием и определять его долевой размер, основание, порядок и продолжительность взимания.
Статья 15. Общество имеет право требовать у любого должностного лица отчета о его деятельности.
Статья 16. Общество, где не обеспечена гарантия прав и нет разделения властей, не имеет конституции.
Статья 17. Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, никто не может быть лишен ее иначе, как в случае установленной законом явной общественной необходимости и при условии справедливого и предварительного возмещения».
Эта декларация взбудоражила все умы; своей высшей ступени жертвенность и самоотверженность достигли в Бретонском клубе, одном из первых основанных тогда клубов. Молодой герцог д'Эгийон, после короля один из самых богатых вельмож Франции, предложил предоставить крестьянам право выкупать феодальные права на умеренных условиях.
Новость об этом предложении дошла до виконта де Ноайля. Виконт де Ноайль был младшим сыном в семье, и, следовательно, терять ему было нечего, поэтому он предложил не только разрешить выкуп феодальных прав, но и упразднить их без всякого выкупа.
Но это было чересчур: он пошел дальше цели, и следовало к ней вернуться.
Какой-то неизвестный депутат, никогда не выступавший ни прежде, ни потом, а на этот раз заговоривший, выдернул замковый камень из феодального свода и разрушил все здание.
Звали его Ле Ген де Керангаль.
Он потребовал сложить костер и сжечь на нем постыдные дворянские грамоты, эти памятники варварства, которые посредством барщины низводят человека до уровня животного и впрягают в одну телегу крестьянина и быка.
Тотчас же депутаты стали приводить примеры всех этих странных прав: право барщины и право первой ночи. Один бретонский дворянин обладал, среди прочего, правом вспороть по возвращении с охоты живот двум своим вассалам и согреть в их внутренностях свои ноги.
И тогда поднимается г-н де Фуко. Это провинциальный дворянин, человек почти такой же неизвестный, как и г-н Ле Ген де Керангаль. Он требует, чтобы без всякой пощады было покончено с пенсионами и придворными должностями, почти всегда пожалованными вследствие подлых интриг.
Господин де Богарне предлагает, чтобы впредь все французы, все граждане были допущены ко всем должностям и, кроме того, чтобы наказания были одинаковыми для всех преступников, независимо от того, к какому сословию они принадлежат.
Господин де Монморанси требует немедленно закрепить все эти положения, чтобы они имели силу закона.
Господин де Мортемар восклицает, что со стороны дворянства есть только одно пожелание: поторопиться с указом, который утвердит эти предложения.
И тогда самоотверженность переходит в исступление, а исступление переходит едва ли не в безумие. Подобно тому, как игроки бросают золото в пропасть, каждый депутат в свой черед выходит вперед и бросает в революционную бездну, полагая, что она закроется после этого жертвоприношения, принадлежащие ему звания, дворянские грамоты, права и привилегии. Господин де Вирьё, депутат от дворянства Дофине, полностью разорен; у него нет ничего, кроме голубятни, голуби которой живут за счет крестьянских угодий: он готов принести в жертву Катуллова воробья и требует разрушить феодальные голубятни.
Все торопят председателя Ле Шапелье провести голосование депутатов Национального собрания, ибо каждый опасается, как бы сосед и он сам не пошел на попятный.
— Простите, — ответил лукавый Ле Шапелье, — но ни один из представителей духовенства еще не имел возможности высказаться, и мне придется упрекать себя, если я закрою им путь на трибуну.
И правда, в разгар всех этих отказов от прерогатив и прав на высокое положение, духовенство остается эгоистичным. Епископ Нанси, к примеру, требует, чтобы средства от выкупа права не отходили к собственнику, а шли на пользу самому бенефицию.
Епископ Шартрский действует еще разумнее: он требует упразднить феодальное право на охоту.
— Ах так, — восклицает герцог дю Шатле, — епископ забирает у нас право на охоту! Ну что ж, тогда я заберу у него право на десятину.
И он предлагает, чтобы десятина натурой была переведена в денежное обязательство, которое при желании может быть выкуплено.
Затем, после епископов, приходит черед выступать бедным священникам; они благородны, как и все, кто беден. Кто-то из них заявляет, что совесть запрещает ему иметь более одного бенефиция; другие предлагают отказаться от платы за богослужебные обряды.
Но на этот раз Национальное собрание отвечает отказом.
То, что происходило тогда в зале, было, возможно, самым любопытным зрелищем из всех, какие являло собой Национальное собрание за все время своей работы.
Заседание, начавшееся в восемь часов вечера, закрылось лишь в час пополуночи. Тысячелетний феодальный строй исчез за пять часов.
Иностранцы, присутствовавшие на этом заседании, ровным счетом ничего не поняли и спросили у тех, кто сидел по соседству с ними, что все это означает; на что их соседи ответили: