Статья II. Никакой законодательный акт не может считаться законом, если он не подготовлен представителями народа и не одобрен монархом.
Статья III. Верховная исполнительная власть находится исключительно в руках короля.
Статья IV. Судебная власть никогда не может осуществляться королем, и судьи, которым она доверена, могут быть лишены своих должностей в течение времени, установленного законом, не иначе как законными способами.
Статья V. Корона является неделимой и наследственной от ветви к ветви и по мужской линии в порядке первородства. Женщины и их потомство из наследования короны исключаются.
Статья VI. Особа короля является неприкосновенной и священной, однако министры и прочие уполномоченные власти ответственны за все совершенные ими нарушения законов, каковы бы ни были полученные ими приказы».
В совокупности эти статьи казались вполне соответствующими воле нации, и вначале некоторые депутаты предлагали поставить их на обсуждение все вместе. Однако против такого предложения выступил Петион. Он обосновал важность каждой из этих статей и потребовал, чтобы они обсуждались раздельно.
Дальнейшие события подтвердили правильность мнения Петиона.
Уже при обсуждении первой статьи завязался спор по поводу слова «монархический».
Образ правления во Франции является монархическим, говорилось в этой статье.
Национальное собрание не сочло возможным допустить использование этого слова, которым так часто злоупотребляли, чтобы прикрыть бесчинства деспотизма.
Тотчас же каждый депутат поспешил внести собственное предложение. Более сорока таких предложений легло на стол председателя.
Тем не менее лишь два из них привлекли общее внимание.
Одно исходило от г-на Вимпфена, другое — от г-на Руссье.
В первом предложении образ правления во Франции именовался королевской демократией.
Второе было составлено в следующих выражениях:
«Франция является монархическим государством, в котором нация устанавливает закон и где королю поручено исполнять его; такое различение и разделение исполнительной и законодательных властей составляет суть французской монархии».
Эта редакция статьи имела огромный успех и вызвала овацию; большая часть Национального собрания выступила в ее поддержку. Однако вскоре было замечено, что она исключает королевскую санкцию и лишает короля всякой законодательной власти. В итоге это предложение было отвергнуто.
Отклонение редакции, которая вначале показалась столь соответствующей желаниям Национального собрания, вызвало большее волнение, особенно в левой стороне зала, и споры достигли крайней степени горячности и чуть ли не озлобления. Наконец г-н де Круа предложил посвятить обсуждению этих шести статей три дня целиком, дабы Национальное собрание, ощущая возможность вести дискуссию не торопясь, не тревожилась по поводу махинаций с голосованием.
Однако вскоре стало ясно, что основным вопросом, подлежащим обсуждению в Национальном собрании в связи с этими шестью статьями, является вопрос о королевской санкции, и что ни по одной из них нельзя прийти к согласию, пока с ним не будет покончено. И потому было решено прежде всего принять постановления о королевской санкции, о постоянстве работы Национального собрания и об учреждении законодательного корпуса. После чего, по предложению Мирабо, было решено, что, в виду важности рассматриваемых вопросов, голосование по ним будет поименным.
Тотчас же начались прения, и три различных взгляда по вопросу о королевской санкции раскололи Национальное собрание.
Как правило, депутаты считали возможным предоставить королю право санкции, то есть право придавать постановлениям законодательного корпуса законный характер, что, так сказать, освящает королевскую санкцию и подчиняет ей воли отдельных людей. Однако по мнению других, эта санкция должна была считаться всего лишь физическим действием, естественным образом проистекающим из закона, как только закон будет принят. Третьи полагали королевскую санкцию элементом законодательной власти, дающим государю право оказать содействие выработке закона своим добровольным согласием или же воспрепятствовать своим отказом его применению.
Однако в отношении этого права отказа, или вето, мнения сильно различались: одни хотели, чтобы оно было абсолютным и безграничным, другие требовали, чтобы оно ограничивалось возможностью отложить исполнение закона, дабы лишний раз убедиться в его соответствии общей воле.
Поскольку именно на этом праве вето будет зиждиться монархия, поскольку отказ одобрить декрет о присягнувших священниках повлечет за собой 20 июня, поскольку 20 июня повлечет за собой 10 августа, равно как 10 августа повлечет за собой 21 января, и поскольку обсуждавшийся вопрос был, следовательно, вопросом жизни и смерти для короля и даже для монархии, мы позаимствуем из «Истории Революции» двух друзей Свободы главные выдержки из речей господ Мунье, Лалли-Толлендаля, Трельяра, д'Антрега, Мирабо и де Лианкура, требовавших полноты королевской санкции и абсолютного вето короля.
«Две власти, — говорили они, — необходимы для существования и функционирования государства: власть желать и власть действовать. Посредством первой общество устанавливает те правила, какие должны вести его к цели, которую оно себе ставит и которая неоспоримо является благом для всех. Посредством второй эти правила приводятся в исполнение, и силы правопорядка служат тому, чтобы общество было способно преодолеть преграды, с которыми исполнение указанных правил может столкнуться в лице противодействующих ему индивидуальных желаний.
У великой нации две эти власти не могут быть осуществлены сами по себе. Отсюда необходимость в представителях народа для осуществления права желать, то есть законодательной власти; отсюда и необходимость в представителях другого рода, чтобы осуществлять другое право, право действовать, то есть власти исполнительной.
Та и другая власть равно необходимы, равно полезны и равно дороги нации. И если, с одной стороны, сохранение свободы требует, чтобы законодательный корпус был бы избавлен от посягательств со стороны исполнительной власти, то не менее важно, чтобы и исполнительная власть была бы избавлена от посягательств со стороны законодательной власти и чтобы обе они постоянно имели в руках средства противостоять попыткам узурпации, которые могут быть предприняты той или другой из этих властей.
Так вот, подобное средство заключается в праве, присвоенном верховному главе нации, изучать постановления законодательной власти и либо освящать их, придавая им характер закона, либо отказывать в этом.
Если объединенный народ изъявил свою волю, было бы нелепо думать, что эта воля должна подчиняться королевской санкции.
Однако в государстве, где в силу порядка вещей приходится доверять обе эти власти представителям, которые могут собирать голоса избирателей скорее благодаря частным обстоятельствам богатства и общественного положения, а не превосходству в добродетелях и талантах, такая прерогатива монарха абсолютно необходима для борьбы со своего рода реальной аристократией, неизменно стремящейся обеспечить себе легальное постоянство и потому становящейся враждебной в равной степени государю, с которым она хочет сравняться, и с народом, который она пытается держать в унижении.
Из этого следует естественный и необходимый союз между государем и народом, направленный против всякого рода аристократии; союз, основанный на том, что, имея одинаковые интересы и одинаковые страхи, они должны иметь общую цель и, следовательно, общую волю.
Так что не ради своей личной выгоды монарх вмешивается в дела законодательства, а в интересах народа, и именно в этом смысле можно и нужно сказать, что королевская санкция является не прерогативой монарха, а владением и достоянием народа.
И в самом деле, предположим, что государь лишен права вето в отношении всех предложений, какие может сделать Национальное собрание; разве не очевидно, что в этом случае вследствие какой-нибудь роковой ошибки или преступного сговора честолюбивых и малоавторитетных депутатов он будет вынужден проявить волю, противную общей воле, и даже применить силы правопорядка против самой нации?
Если государь не имеет права вето, кто помешает депутатам продлить, увековечить свои обязанности и ниспровергнуть общественную свободу, как это сделал некогда Долгий парламент в Великобритании? Кто помешает им захватить шаг за шагом все ветви исполнительной власти, присвоить себе все властные полномочия, низвести королевскую власть до состояния слепого орудия их воли и вновь ввергнуть народ в рабство?
Если государь вынужден одобрять дурные законы, у народа остается лишь чудовищная возможность восстания, пагубная как для него, так и для недостойных депутатов, и открывающая новое поприще для деспотизма министров и врагов общественного спокойствия, особенно в государстве, где революция, столь необходимая, столь быстрая, оставила зачатки раздора и ненависти, которые способно заглушить лишь утверждение конституции посредством непрерывных и важных трудов Национального собрания.
Допустимо предположить, что государь может отказать в санкции лишь в двух случаях:
1) когда он сочтет, что закон вредит интересам нации;
2) когда король, введенный в заблуждение своими министрами, поставит заслон законам, противным его собственным взглядам.
Разумеется, в первом случае его отказ явится благом для государства. Во втором случае действие закона будет лишь отложено, ибо невозможно, чтобы король противился признанной воле нации, и его вето, каким бы абсолютным оно ни было, фактически является всего лишь приостановкой постановления Национального собрания и апелляционной жалобой государя на законодательный корпус, поданной народу.