И в самом деле, законодательная власть может отказать ему в налоге, в армии и парализовать действия исполнительной власти, у которой не останется тогда никаких других средств, кроме роспуска Национального собрания.
Но если ежегодная сменяемость состава Национального собрания упрочена так же надежно, как корона на голове государя, то есть посредством конституционного закона, который запрещает депутатам, под страхом считаться слабоумными, предлагать уступку в вопросе о каком-либо налоге или о формировании армии сроком более, чем на год, и народ пошлет в Национальное собрание тех же самых депутатов, разве не следует из этого, что король подчинится? И слово в данном случае найдено верное, какие бы представления ни внушали до этого монарху о его мнимом суверенитете, ибо, когда король перестает быть одного мнения со своим народом, то, если этот народ просвещен, свобода печати и общественное мнение возведут непреодолимые преграды против деспотизма.
Так что королевское вето по необходимости ограничено фактически; однако существует много отрицательных сторон в том, чтобы оно было ограничено и юридически. Положить предел вето означает заставить главу исполнительной власти взять на себя торжественное обязательство исполнять закон, который он не одобряет; это означает наделить его ущербной властью, составляющей полную противоположность с огромными полномочиями, которыми вынужден облечь его общественный интерес; это означает побудить его с равнодушием относиться к законам, которые будут вредны исключительно народу…
Вследствие этих соображений, почерпнутых из человеческого сердца и опыта, король должен иметь возможность воздействовать на Национальное собрание, заставив его переизбраться. Возможность поступить таким образом необходима, чтобы предоставить королю законное и мирное средство одобрить в свой черед законы, которые он сочтет полезными для нации, встретившей сопротивление со стороны Национального собрания. В этом нет никакой опасности, ибо королю придется рассчитывать на волю нации, если, для того чтобы одобрить какой-нибудь закон, он будет вынужден прибегнуть к новым выборам членов Национального собрания; и, когда нация и король объединятся в желании иметь новый закон, противодействие законодательного корпуса можно будет объяснить лишь двумя причинами: взяточничеством его членов, и тогда их смещение является благом, или же недоверием к заявленному общественному мнению, и тогда лучшее средство выяснить его безусловно состоит в избрании нового состава депутатов.
Короче говоря, годичный срок для Национального собрания, годичный срок для армии, годичный срок для налогов, ответственность министров, королевская санкция без писаных ограничений, но имеющая вполне определенные пределы фактически, — вот палладиум французской свободы и драгоценнейший опыт свободы народа».
Мирабо был одним из самых красноречивых защитников системы абсолютного вето. Он поднял споры о ней на такую высоту, что сорвал аплодисменты даже у своих врагов. Однако выступившие после него Гара Младший, Деландин, Саль и Боме возразили ему не менее пылко и, возможно, более логично.
«Ошибочно говорить, что король является постоянным представителем нации. Соединение двух этих понятий ведет к противоречию, ибо всякий представитель сменяем, и если он не сменяем, то не является представителем. Разве право представлять нацию может быть наследственным? Осыпая короля противоречивыми титулами, рискуют лишить их силы и наносят ущерб его законной власти. Нельзя быть одновременно главой нации и ее представителем, законодателем и исполнителем закона. Ибо, если он ее представитель, он не является ее главой; если он ее глава, он не является ее представителем; если он законодатель, он не должен быть исполнителем закона, поскольку такое противоречит принципам разделения двух этих властей; если он исполнитель закона, он не является представителем нации; депутат не вправе быть исполнителем закона, который он же и принял.
Законодательная власть по сути своей неделима и должна целиком исполняться всеми и во имя всех. Стало быть, она всегда должна быть республиканской, даже когда исполнительная власть или государственное устройство являются монархическими. Единственное отличие главы нации от властелина, монарха от деспота, заключается в том, что глава нации и монарх управляют частными волями посредством общей воли, в то время как властелины и деспоты хотят подчинить волю всех своей личной воле.
Стало быть, вы превратите главу французов в их властелина, а монарха — в деспота, наделив его правом пускать в ход свою личную волю для того, чтобы сдерживать, подавлять и гасить волю нации, выраженную ее представителями.
И пусть никого не введут здесь в заблуждение термины: право противодействовать ничем не отличается от права действовать. Даже в данном собрании именно это делает большинство, у которого право действовать никто не оспаривает. Когда какие-нибудь предложения поддерживаются лишь меньшинством, то, отклоняя их, большинство выражает волю нации и осуществляет при этом свою неограниченную законодательную власть.
В руках исполнительной власти право противодействовать окажется куда более сильным, ибо большинство законодательного корпуса противостоит только меньшинству, тогда как министерство противостояло бы самому большинству, то есть воле нации, которой ничто не должно противостоять; вето в ее руках сделается своего рода тайным повелением об аресте, которому будет подвергнута вся воля нации целиком.
Отлагательное вето, или апелляция к нации, окажется еще более пагубной, нежели абсолютное вето. Отлагательное вето может приостановить все что угодно, в то время как абсолютное вето может лишь все пошатнуть. Оно полностью меняет принцип государственного устройства и ставит на место представительной формы правления чистую демократию. Франция не является демократией и не может ею быть. Двадцать шесть миллионов человек, из которых девять десятых лишены образования и обременяющими их нуждами обращены в рабочие машины, не могут непосредственно содействовать формированию законов.
Шесть миллионов активных граждан, рассеянных по площади в двадцать пять тысяч квадратных льё, не могут сойтись в одно собрание. Стало быть, ради общей выгоды они могут действовать лишь через своих представителей, которые в большей степени, чем они сами, способны знать общий интерес и выражать в этом отношении их волю. Таким образом, апелляция к народу отсылает законодательную власть обратно от представителя к нации, то есть от законодательной ассамблеи, где закон обсуждают и обдумывают, к двумстам или тремстам местным сословным собраниям, которые при нынешнем положении дел ничего не могут ни обдумывать, ни обсуждать; она приводит к конфликту нации с ее представителями, ее королем и с самой собой. Так что во имя безопасности короля и в равной степени во имя свободы народа следует запретить всякое королевское вето.
Однако кое-кто притворно опасается, что рано или поздно законодательная власть может вторгнуться в исполнительную власть, как если бы безоружной власти было легко ниспровергнуть всегда вооруженную власть; как если бы ассамблея, которая состоит из тысячи двухсот человек, вечно соперничающих за влияние, даже если они не могут добиться его благодаря своим дарованиям, и облеченных на очень короткое время частью авторитета нации, но без всякой личной силы, сможет иметь достаточно средств для того, чтобы согласовать и осуществить всего за несколько лет захватнические планы против вечного и наследственного представителя сил правопорядка!
Откройте книгу истории, и повсюду вы увидите представителей народа, беспрерывно озабоченных тем, чтобы обуздать исполнительную власть, но никогда не стремящихся узурпировать ее. Что же касается Долгого парламента, то он был несправедливо обвинен в жестокостях Ферфакса и преступлениях Кромвеля. И если он чересчур долго сохранял свою власть, то дело в том, что никогда в Англии конституция не оберегала и не сохраняла учредительную власть народа; дело в том, что закон там наделяет государя нелепым правом распускать парламент по собственной прихоти — это и есть пагубное королевское вето, из-за которого столько крови англичан пролилось на полях сражений, а кровь их короля пролилась на эшафоте.
Так что не в безнадежных попытках расформировать армию и отказать в налоге следует видеть заслон честолюбию монарха. Последствия таких жестких мер окажутся пагубными для народа в большей степени, чем для короля. Это сама конституция, это ваше благоразумие подсказывают вам, что его нужно наделять лишь той степенью власти, какая необходима для поддержания законов и общественного спокойствия. Постоянная ассамблея не может уберечь нас он вето, которое тоже может быть постоянным. Добрый король, вне всякого сомнения, уступит воле нации, но король жестокий и упрямый рискнет своей короной и своей жизнью, если это будет нужно для того, чтобы защитить подобную прерогативу.
И если вы хотите отыскать узду, чтобы сдерживать порывистые шаги многолюдной законодательной ассамблеи, собранной в одну-единственную палату, то это точно не королевское вето: когда болезнь находится в самой ассамблее, не следует искать лекарство за ее пределами. Коль скоро опытный механик хочет сообщить равномерное движение колесам своей машины, он помещает ее регулятор в ней самой. Так вот, королевское вето будет находиться не внутри законодательного собрания, а за его пределами; оно не ослабит ярости обсуждений, а по произволу отвергнет и те решения, что будут приняты не торопясь, и те, что будут приняты поспешно.
Но еще менее искомым средством является восстание: его яростные толчки, нередко многократные, принесут государству смерть.
Лишь в разделении властей, в частом обновлении состава Национального собрания и в многократном осуществлении учредительной власти народа вы обретете заслон, который не смогут сокрушить ни наглость деспотов, ни честолюбивый дух депутатов, недостойных своих высочайших обязанностей».