«Впрочем, государь, все офицеры, присутствующие в данный момент в Версале, сопровождали меня».
Список, в соответствии с обещанием г-на д'Эстена посланный королю, доставляет его величеству живейшую радость.
В тот же день г-н д’Эстен получил следующее письмо, от начала и до конца написанное собственной рукой короля:
«Я поручаю Вам, кузен, поблагодарить национальную гвардию моего города Версаля за рвение, какое она выказала, встречая мой Фландрский полк. Я с удовольствием просмотрел список, присланный Вами по моей просьбе, и понял, что Вас сопровождали все офицеры. Засвидетельствуйте городским властям удовольствие, доставленное мне их поведением. Я не забуду их привязанности и доверия ко мне, и жители Версаля обязаны этому обстоятельству моим добрым чувствам к ним. Исключительно ради поддержания порядка и безопасности в городе я приказал прибыть сюда Фландрскому полку, который столь достойно вел себя в Дуэ и других местах. Я убежден, что точно так же он будет вести себя и в Версале, и поручаю Вам давать мне отчет в этом».
На этот раз нельзя было сказать, что все совершилось без ведома короля: это он попросил г-на д’Эстена прислать ему список офицеров, это он ради поддержания порядка и безопасности в городе приказал прибыть Фландрскому полку, который так достойно вел себя в Дуэ.
В пять часов вечера полк действительно вступил в город; позади него везли две четырехфунтовые пушки, восемь бочек пороха, шесть ящиков с пулями, весом по пятьсот фунтов каждый, ящик с охотничьими пулями, ящик с картечью и около семи тысяч картузов, не считая тех, какими уже были набиты патронные сумки.
Он идет прямо на площадь Парадов, останавливается на ней и в присутствии офицеров национальной гвардии приносит там клятву городским властям.
Понятно, какое впечатление произвело вступление в город этого полка на обе партии, взгляды которых были хорошо известны. Патриоты встревожились и отправили в Париж гонца, чтобы предупредить столичные городские власти о том, что произошло. Роялисты подняли голову, прицепив к своим знаменам одноцветную кокарду и сняв с них трехцветную, предложенную нации Лафайетом и одобренную королем, который, находясь в Ратуше, самолично прикрепил подобную кокарду к своей шляпе.
Тем не менее одни носили белую кокарду, в знак преданности старому режиму, а другие — черную, в знак траура, по их словам!
Но это было еще не все: требовалось дать подкрепление Фландрскому полку, столь решительно настроенному начать контрреволюцию. Все королевские телохранители, чья служба заканчивается 1 октября, остаются подле тех, кто в этот же день поступает на службу. Целая толпа молодых людей, жаждущих вступить в ряды гвардейцев и еще не принесших конституционную присягу, стекается в Версаль, а тысяча двести офицеров, находящихся в полугодовом отпуске, между 20 сентября и 1 октября постепенно прибывают в город, как в указанное место сбора.
А вот какие в это время распространяются слухи.
Говорят, что король отправится в Мец; там соберутся все верные слуги его величества; если понадобится, туда введут иностранные войска; оттуда последует приказ о роспуске Национального собрания; в первые минуты волнения, которое будет вызвано отъездом короля, ловкие и, в случае надобности, неустрашимые люди, заклепают все пушки в Париже и взорвут пороховые погреба, даже если при этом придется взорвать полгорода; одновременно будут продолжать, как это уже делали раньше, препятствовать доставке туда продовольствия, и вскоре Париж окажется между двух огней — голода и обстрела со стороны верных королю войск, на который ему нечем будет ответить.
Увезти короля было поручено телохранителям, и около полутора тысяч новобранцев в сшитых тайком мундирах должны были удвоить число этих дворян, на которых можно было рассчитывать до последнего их вздоха.
Никогда прежде не видели столько мундиров на улицах и столько орденов Святого Людовика в петлицах; но никогда прежде не слышали и такого глухого ропота в народе, взиравшем на то, как проходят мимо офицеры с этими орденами Святого Людовика и в этих мундирах, никогда прежде не было столько дерзости и наглости у тех, кто их носил.
К. тому же среди этих офицеров было замечено много тех, кто надел зеленый мундир с красными обшлагами, не принятый ни в одном полку.
Кто же командовал этими людьми? Двор.
И вот при таком настроении умов началось для господ телохранителей несение дежурства в последнюю четверть года.
По прибытии в Версаль офицеры Фландрского полка были приняты посланцами двора и приглашены на карточную игру в покоях королевы, что не было в правилах дворца, а также на обед, устроенный телохранителями.
Это был первый обед, который королевские телохранители когда-либо устраивали в Версале в подобных обстоятельствах.
Несколько офицеров национальной гвардии, оказавшихся в списке г-на д'Эстена, также получают приглашение на этот банкет.
Такого же приглашения удостоены офицеры военной полиции и полка егерей Трех Епископств.
Предстоящее пиршество станет по-настоящему братским, на него допустят даже рядовых драгунов.
На этом пиршестве будет присутствовать капитан телохранителей, а этим капитаном является герцог де Гиш.
Наконец, в этот день театральный зал дворца будет превращен в пиршественный, для того чтобы гости могли свободно передвигаться по эстраде и располагаться в ложах.
Обед был назначен на 1 октября, в четверг; гости собрались в салоне Геркулеса, а оттуда перешли в Оперный зал.
Праздник украшала музыка, которую исполняли оркестры гвардии и Фландрского полка.
Во время первой подачи блюд все шло прекрасно: вино еще не успело разжечь верноподданнические настроения и усилить смелость.
Во время второй подачи блюд было предложено выпить за здравие короля, королевы, дофина и всей королевской семьи.
Потом был предложен тост за здравие нации, но его отвергли.
Зачем его предложили? Ответить нетрудно: чтобы его отвергли.
Перед подачей сладких блюд в зал впустили рядовых солдат, о которых мы уже говорили: драгунов, гренадеров Фландрского полка, швейцарцев и егерей полка Трех Епископств.
Их ожидают наполненные бокалы; стоит бокалам опорожниться, как их тотчас наполнят снова. К сверканию вина добавятся блеск тысяч свечей и отражение зеркал.
Для людей, чуждых роскоши, Оперный зал кажется дворцом из «Тысячи и одной ночи». Им чудится, что это не король, королева и королевские дети живут в Версале, а бог, богиня и все обитатели Олимпа.
И во Франции находятся святотатцы, которые осмеливаются поднять руку на этих богов!
Зрелище всеобщего восторга и преданности становится настолько отрадным, что одна из придворных дам покидает ложу и мчится в покои королевы, чтобы умолять ее посмотреть на банкет. Застав Марию Антуанетту грустной и задумчивой, эта дама убеждает и умоляет ее спуститься в зал. Веселье преданных слуг доставит ей удовольствие. Надо взять с собой дофина, это развлечет его. Тем временем король возвращается с охоты. Ничто не может отвлечь Людовика XVI от охоты, а охота отвлекает его от всего. Королева предлагает ему сопровождать ее прямо так, не переодевшись; на него обрушивается целый хор просьб, исполненных лести, и он уступает. Королева появляется в дверях зала, держа за руку дофина.
Общий крик, единодушный приветственный возглас встречают это появление. И тогда королева воспламеняется от этого огня: она берет августейшего ребенка на руки и под бешеные аплодисменты обходит с ним вокруг стола. Это уже сама Мария Терезия — изгнанная, скитающаяся, показывающая своего сына преданным венгерцам. «Moriamur pro rege nostro Mariâ Theresâ![17]» — кричали венгерцы. «Умрем за нашу королеву Марию Антуанетту!» — кричат королевские телохранители, офицеры Фландрского полка, драгуны, швейцарцы и егеря.
В этот момент в дверях появляется король, и оркестр в едином порыве начинает играть столь национальную и столь популярную арию «О Ричард, мой король, весь мир тебя оставил!».
И тогда то, что происходит в зале, становится уже не восторгом, а упоением, безумием.
Однажды королева воткнула в свою прическу перо со шлема Лозена, но это была всего лишь оплошность женщины. Сегодня она прикрепляет к своему чепцу черную кокарду, австрийскую черную кокарду; сегодня это уже измена королевы.
Какой-то офицер гвардейцев просит у нее эту кокарду; королеву подает ее офицеру, и он поднимает ее в воздух, словно святую гостию.
— Господа, — восклицает он, — вот настоящая французская кокарда! Это та, что носит наша королева! Долой трехцветную кокарду!
И трехцветную кокарду топчут ногами.
Вслед за арией «О Ричард, мой король!» оркестр исполняет «Марш уланов».
После «Марша уланов» звучит сигнал атаки. Атаки? Но против кого? Против отсутствующего врага, против народа.
Вначале участники пиршества штурмуют ложи, которые остерегаются оборонять дамы, а затем выбегают на Мраморный двор и приступом берут балконы дворца. Господин де Персеваль, адъютант г-на д’Эстена, забирается на балкон покоев Людовика XVI, захватывает внутренние посты охраны и кричит: «Они наши! Пусть нас теперь называют королевскими телохранителями!»
Один из гренадеров Фландрского полка тем же путем забирается вслед за г-ном де Персевалем на тот же балкон. Господин де Персеваль вынимает из своей петлицы крест и награждает им гренадера. Правда, это Лимбургский крест, который орденом почти не является.
Какой-то пьяный драгун хочет взобраться туда вслед за ними, но у него кружится голова, ему отказывают ноги, он падает и, придя в отчаяние от того, что оказался менее ловким, чем его товарищ, вынимает из ножен саблю и пытается покончить с собой. Саблю выхватывают у него из рук и отправляют его проспаться на охапке соломы.
Другой солдат, еще более пьяный, чем первый, тоже хочет покончить с собой, заявляя, что он агент герцога Орлеанского и ему поручено убить короля.