оны, король мечтал стать настоящим абсолютным монархом, новым «королем-солнце», — и первоначально скромный Зал для приемов становится величественным Тронным залом. Причем необходимость радикальных изменений внутри уже завершенных к тому времени помещений Паласа поставила перед строителями задачу создания дополнительных инженерных конструкций. «Новый Хоэншвангау» постепенно переставал быть жилищем — он превращался в храм.
Современники писали о новом архитектурном чуде: «Не придерживаясь слепо архитектуры древних замков, имевших главной целью оборону их владельцев и потому ставивших по углам сторожевые башни и проделывавших узкие окна, пропускавшие мало света, — замок Нойшванштайн своими окнами и балконами воспринимает и солнечные лучи, и горный воздух. Его несимметричная башня вышиной в 65 м — идея самого Людвига, — лишая замок шаблонности, придает ему особенную красоту!.. То, что представляет теперь этот замок, может быть названо лучшим, что создано в новейшее время, представляя Валгаллу для всех любителей искусства!»{118}
Нойшванштайн — это не просто памятник архитектуры и истории. Он — пожалуй, самый людвиговский из всех замков баварского короля — сохранил в себе нечто сакральное, непостижимое, не от мира сего. Недаром баварцы говорят, что «тело короля Людвига покоится в Мюнхене, в Михаэлькирхе, но дух его остался в замке Нойшванштайн». Какую же тайну хранит загадочный замок, в котором обитают тени Парцифаля и Лоэнгрина? Отчего его атмосфера настолько очаровывает, что теряется связь с реальностью? Не иначе как именно здесь воплотилась легенда о хранителях Святого Грааля, последним из которых, быть может, и был несчастный король Людвиг — адепт чистого романтического искусства? Создавая свой замок, он населил его образами из средневековых германских саг, дорогими ему с детства.
Многие упорно считают, что настенные росписи и картины Нойшванштайна — иллюстрации к вагнеровским музыкальным драмам. Но такое мнение ошибочно. В замке «обитают» герои древнеисландского поэтического сборника «Старшая Эдда», германских легенд и поэзии Вольфрама фон Эшенбаха, а вовсе не вагнеровских музыкальных драм, как сообщают некоторые путеводители. Чисто вагнеровских персонажей в Нойшванштайне практически нет; вопреки ожиданиям, основанным на преклонении Людвига II перед гением композитора, художники, оформлявшие внутренние покои замка, по распоряжению короля отдавали предпочтение средневековым «предкам» вагнеровских героев.
Такой подход очень важен для понимания истинного духа Нойшванштайна. Вагнер всегда философски переосмысливал — иногда весьма существенно — литературную канву для своих произведений. Людвиг II особо настаивал, чтобы в его замке были запечатлены сцены непосредственно из древних первоисточников, а не из современных ему, пусть даже и гениальных произведений. В Нойшванштайне «действуют» Сигурд, а не Зигфрид; Парцифаль, а не Парсифаль. Любители мистики могут усмотреть в этом обстоятельстве даже своеобразный знак — сам Вагнер никогда не бывал в Нойшванштайне…
А еще они могут обратить внимание на то, что по крайней мере в трех помещениях замка как нигде чувствуется связь «короля-луны» с Небом.
О благочестии Людвига II мы уже говорили. Еще одно доказательство тому представлено в молельне Нойшванштайна, отделенной от деревянного готического кружева спальни красивой окованной металлом дверью. К. Т. фон Хайгель отмечает: «Взгляд на подушку «prie-Dieu»[105] покажет вам, как часто верующий человек преклонял свои колени в молитве перед образами своих святых заступников. Потертый бархат говорит яснее о благочестии короля, чем религиозные картины «Тронной залы». Там блистают великие законодатели и учителя, тут мы видим верующего христианина, молящегося за нас»{119}. Вспоминаешь эти строки, и на душе становится особенно грустно…
И сразу несколько по-другому воспринимаются алтарная роспись, выполненная Вильгельмом Хаушильдом (Hauschild; 1827–1887), изображающая Людовика Святого, небесного заступника Людвига И, а также великолепный витраж боковой стены «Людовик Святой принимает последние утешения», созданный в придворной художественной мастерской. Какого последнего утешения искал здесь сам несчастный Людвиг?.. Буквально вторит Хайгелю С. И. Лаврентьева: «На алтаре чудесное распятие из слоновой кости, а перед ним «prie-Dieu», обитое фиолетовым бархатом, потертым от коленопреклонений короля, несшего сюда, в часы скорби и разочарований, никем не подслушанные стоны больной души…»{120}
Король недаром называл себя Парцифалем. Именно с ним — даже не с Лоэнгрином! — у Людвига II имелась, можно сказать, настоящая сакральная связь. И чтобы понять это, достаточно лишь всмотреться в картины другого помещения Нойшванштайна — Зала певцов. Для начала позволим себе частично вспомнить сюжет романа Вольфрама фон Эшенбаха.
Итак, однажды Парцифаль попал в замок Святого Грааля и узнал, что король, хозяин замка, тяжело болен. Давно и тщетно он ждал обращенного к себе одного-единственного вопроса: «Отчего ты так страдаешь?» Но Парцифаль, боясь нарушить законы рыцарской вежливости, не проявил должного сострадания и ни о чем не спросил короля. А ведь именно в сострадании как раз и заключается основная заповедь рыцарства; сила, доблесть и даже справедливость — ничто без умения прощать и сострадать, чувствовать чужую боль, как свою собственную. Наутро Парцифаль обнаружил, что замок словно вымер. Вскочив на коня, он покинул зачарованное место, но с тех пор не знал покоя. Наконец Парцифаль узнал, что в битве с язычником король Грааля был ранен отравленным копьем. И когда все рыцари Грааля, коленопреклоненные, молили Грааль вернуть здоровье их сюзерену, на священном камне появилась надпись, гласившая, что в замок скоро явится неизвестный рыцарь и спросит о причине страданий короля. Причем никто не должен побуждать гостя задать вожделенный вопрос — он должен сделать это по доброй воле, и тогда король исцелится силой его сострадания, а спросивший займет его место на престоле…
На картинах Зала певцов нет изображений, иллюстрирующих продолжение и, тем более, счастливый финал предания. Мы видим лишь, как Парцифаль первый раз приходит, но не выдерживает свой главный экзамен — экзамен на сострадание. Пожалуй, это ключевой момент не только в символическом оформлении Зала певцов, но и всего Нойшванштайна. Король, который истово молился за своих подданных в тишине часовни, просил и о сострадании к самому себе, но так и не дождался его. Окружавшие Людвига придворные и те, кто называл себя его друзьями, включая и самого Вагнера, не задали королю единственно важного вопроса: «Отчего он так страдает?» А потом спрашивать стало уже некому. Некому и передать престол Святого Грааля… Вот почему в сакральном смысле последний король-романтик, последний служитель Рыцарства, так и не смог найти себе преемника и, одинокий, унес священную тайну с собой в могилу.
Кстати, Людвиг II мечтал о небе не только в духовном, но и во вполне материальном смысле. В рабочем кабинете короля в Нойшванштайне — средоточии мечтаний и мучительных раздумий — находились, по свидетельству Луизы фон Кёбелль, «два пера с изящными ручками: одно гусиное, которое только последние годы король переменил на стальное, а другое стальное, исторически замечательное тем, что им Людвиг собственноручно писал королю Вильгельму то письмо, в котором предлагал ему принять императорский титул. Говорят, что прежде в той комнате повсюду лежали альбомы и папки с дорогими акварельными рисунками любимых художников короля, тут же был и план летательной машины, придуманной Людвигом II, на которой он мечтал когда-нибудь перелететь через Alpsee и Schwansee[106]»{121}.
Упомянутая летательная машина нашла свое виртуальное воплощение лишь в 2006 году, когда в Баварии отмечали 120 лет со дня гибели Людвига II. Тогда был впервые продемонстрирован своеобразный аттракцион: желающим с помощью специальных очков предоставлялась возможность с высоты птичьего полета, словно путешествуя в корзине воздушного шара, осмотреть все красоты альпийского пейзажа, живописные баварские озера. Именно эти завораживающие картины и мечтал увидеть, — а может быть, и видел мысленным взором, — король-романтик, когда придумывал летательную машину в тишине своего кабинета в Нойшванштайне…
Подобные проекты могли двигать науку вперед — или просто помочь выжить мечтательной натуре в жестокой действительности. Людвиг признавался: «Вы не можете поверить, насколько глубоко несчастлив я бываю! Весел и доволен я могу быть только среди природы, в моих милых горах; в противном городе я грустен и в высшей степени меланхоличен, чувствуя себя совершенно одиноким. Я не могу жить в атмосфере этой могилы; моя душа ищет свободы. Как альпийские розы блекнут и чахнут в болотных миазмах, так и для меня нет жизни вне блеска солнца, вне благоухания воздуха! Долго оставаться в Мюнхене было бы для меня смертью»{122}.
К середине 1870-х годов относится развитие теплых и доверительных отношений короля с актрисой Марией Дан-Хаусман (Dahn-Hausmann; 1829–1909), которой адресовано процитированное выше письмо. И вновь ни о какой любовной связи не может быть и речи. Это еще один весьма характерный пример поиска «запасной матери». Вот откровенное признание одинокой души, которой всю жизнь не хватало материнской ласки, сделанное в адресованном Марии письме Людвига от 25 апреля 1875 года: «Мою мать, королеву, я почитаю, люблю ее, как это должно быть. Но близкие отношения абсолютно невозможны; при таком характере, как у нее, я ничего не могу поделать…»