ровских Фердинанда и Франца Моора в «Разбойниках», шекспировских Ромео и Шута в «Короле Лире», ростановского Сирано де Бержерака… Вершиной его актерского мастерства стал Гамлет; в этой роли он впервые вышел на сцену в 1891 году. В конце жизни Кайнц вернулся в Вену, став ведущим актером Бургтеатра. В Вене же 20 сентября 1910 года он и скончался, будучи признан одним из крупнейших немецких и австрийских актеров рубежа XIX–XX столетий. В Австрии даже существует театральная медаль Кайнца, которой награждаются наиболее выдающиеся актеры.
Но пока до такого признания было еще далеко. Молодой артист, немного робея, впервые переступил порог королевских покоев в Линдерхофе.
Впоследствии дружбу короля и актера будут так же пристрастно «препарировать», как в свое время разглядывали под микроскопом дружбу короля и композитора, чтобы найти в ней что-то ненормальное и предосудительное. Казалось, Людвиг нашел, наконец, замену Вагнеру. Однако между его отношением к Вагнеру и к Кайнцу не было ничего общего, за исключением дани уважения таланту обоих. «Со свойственным ему увлечением и нежным, искавшим идеальной привязанности сердцем, — констатирует С. И. Лаврентьева, современница событий, — Людвиг под впечатлением игры Кайнца сразу почувствовал большую симпатию к этому молодому и талантливому артисту. Приблизив его к себе, конечно, он тотчас же возбудил этим зависть, насмешки и осуждение в кругу придворных, нашедших эту дружбу короля с актером неприличной и недостойной, не прощая Людвигу и того, что он первый из царственных особ взглянул на сценического артиста как на человека, а не как на пария общества! Разбирали по волоску все проявления симпатии короля к Кайнцу, видя в этом тоже признаки ненормальности, в которой он будто бы повторял свою, пережитую им в юности, любовь к Вагнеру. Это сравнение простиралось до того, что в нескольких написанных королем письмах к Кайнцу видели повторение, чуть ли не копии с его писем к Вагнеру! Тогда как в этих известных мне письмах и в его письмах к Вагнеру такая же разница, как и в чувствах Людвига к тому и другому. Дружески-покровительственный тон их с одобрением таланта Кайнца так же отличается от полного экстаза, уносившего в небо идеальную душу «небесного юноши» в письмах к Вагнеру, как и нежная, полная снисходительности привязанность к Кайнцу — от экзальтированного обожания Вагнера»{135}.
Отношения с Кайнцем — аналог отношений с Лиллой фон Бульовски, причем аналог абсолютный. Однако интересно, что дружбу с актрисой общество королю прощало, а с актером — тут же ринулось осуждать.
В июне 1881 года Кайнц гостил в Линдерхофе целых две недели, в течение которых он и его августейший покровитель вели долгие беседы об искусстве, декламировали целые сцены из любимых пьес и совершали многочасовые прогулки. Конечно, справедливости ради надо сказать, что для Кайнца, обладавшего гораздо менее романтической натурой, чем Людвиг, бесконечные декламации и ночные бдения были тяжелым испытанием. Но он до поры всё терпел, понимая, что королям не принято отказывать ни в чем, тем более что так же прекрасно осознавал, что дружба с Людвигом открывает для него самые радужные карьерные перспективы.
Конечно, его можно заподозрить в лицемерии. И всё же эта дружба была в равной степени нужна им обоим. «Дружба с Кайнцем, — пишет В. Александрова, — была светлым лучом в последней темной полосе жизни Людвига. Это были последние его отношения с человеком, который мог понять его (курсив наш. — М. З.). Пусть Людвиг был не всегда чуток к личному человеческому достоинству Кайнца, а Кайнц — несколько утилитарен в своих взглядах на короля. Но несомненно, что моментами оба были довольны друг другом»{136}.
Вскоре после отъезда Кайнца из Линдерхофа Людвиг написал ему в Мюнхен письмо с предложением совершить совместную поездку в Швейцарию, на родину любимого ими обоими легендарного народного героя Вильгельма Телля. При этом, желая соблюсти инкогнито, они выбрали себе псевдонимы: Людвиг назвался маркизом Саверни, а Кайнц — Дидье. 27 июня они в вагоне первого класса обычного поезда, никем не узнанные, отправились в Люцерн, а оттуда по озеру на пароходе в Бруннен.
Это путешествие настолько показательно для характеристики личности нашего героя, что остановимся на нем более подробно. Итак, устав от придворного этикета и шумихи вокруг своей особы, Людвиг мечтал отдохнуть, как «простой смертный», не стесняемый никакими условностями, в обществе близкого по духу творческого человека. Надо сказать, что для Людвига это был не первый опыт путешествий инкогнито. Еще в октябре 1865 года он посетил Швейцарию, чтобы осмотреть те места, где действовал любимый им швейцарский патриот. С. И. Лаврентьева отмечала: «Швейцарская газета кантона Швиц с восторгом отзывается об этом «туристе», молодом человеке поразительной наружности, который с таким интересом осматривал ратушу, а в книжном магазине покупал те книги, что могут дать понятие о Швейцарии и ее горах; и всё, что он говорит, выражает глубокий интерес к занимавшему его предмету»{137}.
«Родина Вильгельма Телля шлет горячий привет своему юному коронованному другу!» — писала газета. Растроганный Людвиг ответил письмом:
«Господин редактор!
Моя душа ликовала, когда я прочел теплое приветствие, присланное мне родиной Вильгельма Телля, к которой я питаю с детства особенное влечение. Передайте мое искреннее сочувствие друзьям в старинных кантонах. Воспоминание о моем посещении великолепных швейцарских гор всегда будет дорого для меня, так же [как] и память о свободном и честном народе, которого да благословит Бог! Ваш доброжелательный
Но с годами потребность в покое усиливалась; всё же король — очень стрессовая «профессия». Поэтому Людвиг очень болезненно реагировал, когда его планы на уединенный отдых нарушались. Биограф короля Жак Банвиль пишет: «Путешествуя по Франции под именем графа Берга, Людвиг И в Париже запросто посещал театры, музеи и даже ездил по городу на омнибусе. <…> В 1875 году он инкогнито едет в Реймс[110] с целью посетить знаменитый собор. Но народ узнал о его приезде, и когда он, долго пробыв в соборе, вышел оттуда полный размышлений, собравшаяся толпа устроила ему шумную овацию, которая, несмотря на всю ее сердечность, была такой дисгармонией с настроением Людвига, что он на другой же день покинул город»{139}.
Примерно то же приключилось и во время путешествия короля с Кайнцем в Швейцарию. Как только пароход причалил в Бруннене, с берега раздались овации, и Людвиг увидел, что вся набережная запружена народом, ожидающим, когда он сойдет на берег. Это был удар для желающего покоя и максимального уединения «маркиза Саверни». Решено было высадиться в более отдаленном месте и уже оттуда добраться до заранее приготовленного к приезду путешественников скромного отеля. Но оказалось, что и там их уже поджидали толпы любопытных. Лишь через несколько дней королю и его спутникам удалось устроиться на уединенной частной вилле «Гутенберг» («Gutenberg»), имевшей вид простого швейцарского дома в окрестностях живописного озера, окруженного горами. Это было то, что нужно. Садовник, исполняющий на вилле также должность управляющего, рассказал русскому биографу Людвига II С. И. Лаврентьевой один весьма характерный эпизод: «Я был с королем на балконе; он дружески расспрашивал меня о том времени, что я провел в школе «Телля», и о моих школьных воспоминаниях, и о воспитании вообще, что его интересовало. Когда я, отвечая ему, употребил его королевский титул, он, быстро взглянув на меня, спросил: «Вы ведь господин Шмид?» — «Точно так, Ваше Величество!» — отвечал я. «Ну так прошу вас говорить и мне просто «mein Herr[111]». Я Majestät[112] только в Баварии. Заметьте это, любезный Шмид»{140}.
И всё же король всегда оставался королем, тем более что он был воспитан в строгих традициях дворцового этикета, от которых не мог, даже если бы очень хотел, освободиться. Одна часть его души жаждала свободы, другая находилась в жестких тисках условностей церемониала. Парцифаль требовал простоты и непосредственности, Людовик XIV — поклонения и почитания. Именно этого не смог вовремя понять Йозеф Кайнц.
В первые дни «отпуска» Людвиг и Кайнц наслаждались покоем. В такие минуты король особенно нуждался в творческой подпитке со стороны нового друга. Мелодичный голос молодого актера, декламирующего бессмертные строки великих поэтов, был настоящим лекарством для страдающей души короля. На вилле «Гутенберг» к услугам Людвига была лодка, и он вдвоем с Кайнцем совершал ночные прогулки по озеру. Людвиг делился с другом обширными познаниями из истории Швейцарии; Кайнц читал монологи из «Вильгельма Телля». Но идиллия продолжалась недолго.
Кайнцу недоставало терпения и такта вынести испытание королевской дружбой. В какой-то момент он начал вести себя непочтительно и даже несколько вызывающе и в итоге перешагнул ту грань, которая отделяла непринужденность от фамильярности. Вначале Людвиг прощал ему всё. Но дисгармония усиливалась. Как всегда, сначала ослепленный и очарованный актером король стал постепенно освобождаться от романтической пелены на глазах. Кайнц начал открыто пренебрегать им. Однажды во время чудной лунной ночи Людвиг и Кайнц поплыли в Рютли[113], где, сойдя на берег и поддавшись магии места, король-романтик захотел послушать один из своих любимых монологов в исполнении Кайнца. Но актер демонстративно завернулся в плащ и, ни слова не говоря, преспокойно заснул на траве под деревом. Людвиг не захотел тревожить друга и даже поручил слуге остаться при спящем, а после его пробуждения сопроводить его обратно на виллу.