.
Как же всё вышесказанное не соответствует тому одиозному образу короля, который уже представал на страницах мюнхенских газет того времени! И насколько несправедливо выглядят попытки якобы официальных источников «играть в одни ворота», предоставляя широкое поле деятельности для противников монарха и сознательно замалчивая всё, что противоречило утверждениям о «явной неадекватности, деспотизме и жестокости» баварского короля.
Но справедливости ради нужно отметить еще одно обстоятельство, которое нельзя сбрасывать со счетов и которое наглядно показывает, насколько полуправда бывает страшнее и разрушительнее прямой лжи и клеветы. Ведь, как известно, дыма без огня не бывает. Однако можно по-разному расставить акценты. Постараемся понять ту психологическую составляющую, без которой невозможно создать полный и правдивый портрет исторической личности. Что же послужило реальной основой для слухов и сплетен, так активно муссировавшихся при баварском дворе? Вспомним причины психологического надлома Людвига II. Во-первых, на короля сильно повлияли обстоятельства его разлуки (фактически — разрыва) с Вагнером. Во-вторых, при становлении Второго рейха Людвиг ясно осознал, что полноценным королем в своей стране ему уже никогда не стать — его политическая воля всегда будет зависеть от воли Берлина. В-третьих, даже в самой Баварии с ним как с монархом фактически перестали считаться — показателем для него стал отказ правительства в кредите… Итак, король потерпел поражение от своих подданных.
Для такого самолюбивого человека, каким был Людвиг II (повторим, что льстивое преклонение перед ним нарочито культивировалось его приближенными до самого последнего времени), это явилось роковым ударом. А, как известно, любое действие рождает противодействие. Чем больше король осознавал, что времена абсолютной монархии миновали, что его правление носит скорее номинальный характер, тем острее он ощущал потребность воскресить абсолютную королевскую власть хотя бы в «отдельно взятом дворце». Отсюда берет начало его «мания величия»: непоколебимая вера в божественность королевской власти и непогрешимость самого монарха. Если бы король снизошел до борьбы за свое доброе имя, нашел в себе силы регулярно приезжать в ненавистный Мюнхен и вести более или менее публичную жизнь — словом, уподобился бы другим монархам, присутствовавшим на балах, участвовавшим в выездах и демонстрировавшим себя народу, — это положило бы конец слухам и сплетням, и неизвестно как повернулась бы вся последующая история Баварии.
Но трагедия Людвига II произошла как раз оттого, что он посчитал ниже собственного достоинства идти на поводу у придворной клики и поступил, если можно так выразиться, согласно одному из основополагающих принципов уголовного права — презумпции невиновности: «Я не обязан доказывать, что невиновен; это вы должны неопровержимо доказать обратное». Вот тут-то его недоброжелатели и принялись усердно «доказывать»! К сожалению, как мы видели, король во многом сам помогал им.
Со временем Людвиг становился всё более раздражительным и подверженным вспышкам гнева, когда какое-либо обстоятельство вступало в конфликт с его убеждениями и идеалами, которым и так уже был нанесен сокрушительный удар. Он всё меньше считался с окружающими. «Тем труднее, — пишет В. Александрова, — стало приближенным уживаться с ним. В последние годы Людвига окружали лишь грубые льстецы, люди совсем неинтеллигентные, без самолюбия и с подозрительной нравственной физиономией»{151}. Что же удивительного в том, что подобные субъекты, не знакомые с чувством долга, без зазрения совести предали своего государя, когда им стало это выгодно? Кроме того, эти люди были в принципе неспособны на объективность и судили обо всём по самим себе. Отсюда кажущиеся противоречия в оценках Людвига II, зависевших от того, кто их давал: от восторженно-возвышенных, не доходивших до страниц столичных газет и сохранившихся лишь в немногих мемуарах да в сердцах простых баварцев, до уничижительно-отталкивающих, получивших наиболее широкую огласку.
Сам механизм политической клеветы всегда одинаков: все положительные аспекты замалчиваются или извращаются, а малейшая ошибка или просчет раздуваются до вселенских размеров, трактуются как преступления против собственного народа и немедленно тиражируются. При этом достоверность фактов вообще не играет роли: чем больше абсурдных обвинений, тем лучше. Но этим абсурдным обвинениям необходимо придать вид неопровержимой, желательно засекреченной информации, полученной лишь по случайности из первых рук. Другими словами, из мухи делают даже не слона, а гигантского сказочного (во всех смыслах) монстра. Вот тогда механизм политической интриги работает на полную катушку. А уж в эффективности этого механизма сомневаться не приходится — проверено веками.
(Пожалуй, здесь уместно будет вспомнить события российской истории, когда на свергнутого императора Николая II и его семью полилось столько клеветы, воспринимавшейся, кстати, тоже без всякой критики, что на долгие годы в сознании простого человека, не знакомого с историческими документами, укоренился образ «тирана Николая Кровавого», не имеющий ничего общего с истинным обликом монарха-страстотерпца.)
И наступило время, когда Людвиг совершил фатальную, трагическую ошибку — удалил от себя последнего кабинет-секретаря, верного Александра фон Шнайдера (кстати, его оправдывавшие короля показания были вскоре уничтожены, и этот факт уже говорит сам за себя) и начал отдавать распоряжения через придворного посыльного и камердинера, причем не письменно, а устно.
Какое необозримое поле для клеветы открылось перед врагами Людвига II! И никаких материальных доказательств его невиновности: слово «верных подданных» против слова «сумасшедшего короля». Ну кто же будет верить душевнобольному? Кроме того, такое положение дел, с одной стороны, наглядно показало царедворцам, как «халатно» король относится к своим прямым обязанностям, а с другой — поставило Людвига в прямую зависимость от честности и порядочности тех людей, через которых он отдавал приказы.
К сожалению, в данном случае о честности и порядочности речь не идет. Мы имеем дело с прямым предательством своего государя, в первую очередь придворным посыльным Карлом Хессельшвертом (Hesselschwert; 1840–1902), к тому времени служившим у Людвига уже 20 лет, и камердинером Лоренцем Майром (Мауг). Интересно, что о последнем не сохранилось никаких биографических сведений, кроме факта его трехлетнего пребывания при дворе Людвига II.
Оба, пользуясь близостью к королю, очень скоро стали для газетчиков и правительства неиссякаемым источником пресловутой «информации из первых рук» касательно психического здоровья короля. Были ли они подкуплены членами правительства (например, материальные возможности того же графа фон Хольнштайна позволяли ему в одиночку подкупить хоть десяток королевских слуг; в данном случае есть прямой резон предположить, что именно он профинансировал деятельность предателей) или действовали из каких-либо других своих интересов? Бесспорных документальных свидетельств тому — по крайней мере, доступных исследователям (напомним про закрытые частные архивы и бумаги сомнительного происхождения) — нет.
Почему же тогда, несмотря на презумпцию невиновности, возникают сомнения в честности этих наиболее приближенных к королю людей? Дело в том, что и механизм передачи информации исключительно определенным лицам, и то, что это были за лица — в первую очередь заинтересованные в смене власти члены баварского правительства барон фон Лутц и барон Краффт фон Крайльсхайм, граф фон Хольнштайн и принц Луитпольд — говорят сами за себя.
Итак, доверенные люди короля общаются с самыми главными его врагами. Более того, дают исчерпывающий, чуть ли не ежедневный отчет о том, что король делал, что говорил, чем занимался. Зачем? Очень уж напоминает всё это банальную слежку с ожиданием момента, когда «объект проколется». Впрочем, и этого особо не требуется: если «объект не прокалывается», можно где-то присочинить, где-то исказить факты. Главное, чтобы заказчики были довольны!
Почему мы упорно говорим о политическом заказе? Если бы донесения придворного посыльного и камердинера были правдивыми, то они не противоречили бы воспоминаниям других приближенных, не замеченных в контактах с правительством а следовательно, заведомо не заинтересованных в подтасовках фактов. Но как раз это мы и видим: с одной стороны, мемуары верных слуг, полностью опровергавших любые попытки сделать из Людвига II умалишенного, в большинстве своем либо вовсе не попадавшие в печать, либо тут же изымавшиеся из обращения; с другой — донесения всего двух человек, рисовавшие прямо противоположную картину и печатавшиеся чуть ли не на первых полосах центральной прессы. Всё это наводит на мысль, что «отчеты» Хессельшверта и Майра носят заказной характер и являются в лучшем случае полуправдой, а в худшем — прямой ложью.
Первую скрипку в криминальном дуэте играл Хессельшверт. Он представлял на всеобщее обозрение практически все записки короля, даже самые незначительные, в которых тот распекал слуг за халатность или какой-либо проступок. Да, Людвиг порой бывал вспыльчив, но его гнев очень быстро проходил — это отмечают все близкие ему люди. Более того, король заглаживал свою вину, делая «пострадавшим» щедрые подарки. Но записки оставались… При желании их можно было использовать в качестве компромата — как прямое доказательство «болезненной гневливости», неадекватности и т. п.
В связи с этим необходимо коснуться содержания тех писем Людвига Хессельшверту, которые только в 1999 году всплыли на аукционе и попали в руки исследователя Роберта Хольцшу (Holzschuh)[116]. Дело в том, что правнучка Хессельшверта, уничтожив большую часть корреспонденции (опять же возникают вопросы, что именно уничтожила и зачем), всё же сохранила 27 писем, впоследствии признанных историками подлинными. Именно их и опубликовал Хольцшу в книге «Потерянный рай Людвига II: Личная трагедия сказочного короля» («Das verlorene Paradies Ludwigs II. Die pers