— Эта «бедная девушка» — ведьма, пане граф, — спокойно заметил епископ.
Хих перестал жевать.
— Вон как?
— Умоляю вас, граф! — застонал Шольц.
Гость порывисто поднялся из-за стола. Остальные присутствующие вскочили вместе с ним.
— Отложить такое дело, — торжественно заявил он, — было бы преступлением с моей стороны. Я не могу сдержать себя, если сталкиваюсь с таким нечестивым делом, как колдовство. Все естество мое тогда клекотит и закипает, как котел со смолой, стремясь поглотить грешницу и воздать ей справедливых мук… Где она?
Якуб Шольц молчал. Силы, наконец, его покинули. Потеряв теперь всякую надежду, он сидел на скамье, опершись локтями на стол и низко склонив тяжелую голову.
— В стенах Высокого Замка, — ответил вместо него епископ, — под опекой бурграфа Сильвестра Белоскорского.
— Тогда я не медлю ни минуты, — проговорил Xиx и быстро направился из зала.
Слуга с удивительной ловкостью на ходу накинул на хозяина роскошный плащ и даже сумел пристегнуть портупею со шпагой.
Через четверть часа процессия, состоявшая из пеших и конных, отправилась через Краковские ворота Волынским шляхом мимо Онуфриевского монастыря к твердыне, которая совсем недавно была тюрьмой княжны Острожской. А именно в 1559 году, когда доминиканские стены не уберегли ее от ненавистного жениха. Теперь в могучей каменной тюрьме билось еще одно, правда, не столь знатное, но не менее нежное и испуганное девичье сердце.
Глава X
Утренняя картина на дороге неподалеку от Высокого Замка ужасностью не уступала ночной. Участники процессии окаменели на месте, и только граф Хих с любопытством высунул голову из экипажа и как-то жадно сглотнул слюну.
Обгорелые листья и хворост, окропленные утренней росой, заполняли воздух едким смрадом, а обугленные трупы уже привлекли стаю голодных псов, что неистово терзала их, едва обращая при этом внимание на живых людей.
— Йезус Мария, — прошептал бургомистр, выходя из кареты, — какой же ценой…
Толпа поснимала шапки и перекрестилась.
— Разгоните собак! — скомандовал войт.
Грохнуло несколько выстрелов из напивгаков (короткое крепостное ружье) и пистолей, и псы, заскулив от сожаления и боли, оставили свой пир, наблюдая издали, как люди без всякого аппетита принюхивались к телам, словно собираясь зарыть в землю на черный день.
— Веселый выдался тут праздник, — заметил Хих, — жаль, что мы успели только на поклон актеров. Браво, панове, — тут он захлопал в ладоши, — я уверен, что вы блестяще сыграли свои роли!
Бургомистр тем временем приказал сходить на Подзамче за копателями и заказать тамошним плотникам сколотить гробы.
— И что ты про это думаешь? — как можно непринужденнее спросил у него войт.
Тот натянуто улыбнулся и попытался ответить нарочито небрежно:
— Разве у нас это редкость? Два разбойничьи отряда что-то не поделили этой ночью, вот и все.
— Этой ночью, говоришь?
— Я думаю так, потому что с обгорелого хвороста еще кое-где курится дым… Хотя… я могу и ошибаться…
— Да нет же, Якуб, ты прав. Это произошло действительно не раньше. Иначе б предместьями меня уведомили. Только…
— Что?
— Видишь вон того несчастного, которому перерезали горло, а псы еще и разодрали брюхо?
— Святая Пречистая…
— А тех трех, посеченных, как дождевые черви?
— Хватит, Стефан!
— Еще двоим отрубили головы… Этих шестерых я знал, да и ты, наверное, также. Это не разбойники — они еще вчера служили магистрату.
— Я обходился без них, — ответил Шольц, — а потому не помню ни одного.
— Зря, Якуб, они были храбрыми людьми. Поверь, ты много потерял.
— Наймем других, — бросил на ходу бургомистр и поспешил к своему экипажу.
Войту, однако, захотелось еще раз пройтись между мертвыми, над которыми епископ читал монотонным бубнением заупокойную. Внезапная находка пытливого лавника (член городского суда) заставила его замолчать и для оправдания несколько раз кашлянуть.
Среди густого папоротника лежал кем-то потерянный боевой шлем. Он был цельный, с вырезанной на лицевой стороне улыбкой. Было заметно, что вражеская сабля несколько раз скользнула по нему, а в некоторых местах даже опасно прогнула. С интересом рассматривая свою находку, войт и понятия не имел, что в это время творилось в душе служителя церкви.
Неподалеку от них расхаживал приближенный к королю, граф Хих. Мурлыкая под нос какую-то веселую песенку, он порой прерывался на довольно непривычные речи, которые были обращены к умершим:
— Ну кто так защищается? — поучал он кого-то из них. — Вы, сударь, вероятно, совсем не научились защищать свое брюхо, за что и поплатились вот такенною дыркой. Теперь уже никогда не набьете его вкусным жарким и, тем паче, не зальете туда с десяток кружек пива, как это, видимо, любили делать при жизни.
— А вы, пане, — обратился он к другому, — кто вам так раскроил череп? А голову, впрочем, надо оберегать в первую очередь. Думаю, теперь это запомните. Вот если бы вы знали один блестящий контрудар… или имели на голове такой шлем, как в руках пана войта, то, я думаю, все бы закончилось не так печально.
— На войне вы, вероятно, привыкли к таким зрелищам? — спросил удивленный лавник.
— На войне, мой друг, я любовался значительно более завершенными картинами, — ответил тот.
— Пане граф, — обратился к нему войт, восприняв это как странный юмор, — я хотел бы заручиться вашей поддержкой в расследовании того, что тут произошло. Если позволите…
— Если хотите, — безразлично ответил Хих, — найдите убийц, и я вам обещаю, что с ними будет учинено справедливо… А теперь, панове, — громко и нетерпеливо добавил он, — давайте, наконец, продолжим наше путешествие, тем более, что до замка совсем недалеко!
До замка действительно было близко. Не далее, чем ночью, когда дочь бургомистра была спасена и еле живая от страха опомнилась под защитой его башен и стен…
Драбы, охранявшие ее карету, рассыпались по темному двору, время от времени напоминая про себя огнями и приглушенными возгласами. Возле экипажа остались только курьер и офицер, а через некоторое время причапал конюх, что взялся выпрягать коней. Христоф открыл изрубленную дверцу и, подав Ляне руку, пригласил выйти. Однако ее маленькая ножка, едва ступив на ступеньку, замерла нерешительно, как только взгляд остановился на освещенной факелом дороге. Хорошенький носик, сморщившись, явил категоричное сопротивление идти дальше. Курьер понял, что причина этому — дворовая грязь, которая наполовину покрыла его сапоги. Извинившись, он попросил разрешения взять панянку на руки, с чем она и согласилась.
Христоф подхватил ее и удивленно замер — ему показалось, что Ляна была рождена из той же невесомой морской пены, что и Киприда…
— Смотреть надо было, болван, куда ставишь карету! — ругнулся в темноту офицер.
— А я откуда знал, прошу пана, кого в ней привезли! — огрызнулись оттуда.
Курьер достиг более сухого места, но, поняв, что идти сама девушка не сможет, нес ее дальше. Сил ей хватало только на то, чтобы вполголоса разговаривать со своим спасителем.
— Скажите мне, где пан Гепнер? — молвила она.
При упоминании того, кого эта Афродита признала своим Адонисом, Христоф отвел взгляд в сторону. Такой очевидный вопрос был для него почему-то неожиданным.
— Боюсь, пани, что в руках епископа, — с какой-то виной в голосе ответил он.
— Господи Всемогущий… — застонала она со слезами.
— Не оплакивайте его, — холодно сказал курьер, — это может оказаться преждевременным…
— Пусть вас услышит небо, мой спаситель…
— И небо, и пекло, пани, — послышалось сбоку. — В этом замке мы заставим их служить вам.
Бурграф и его слуга склонились в поклоне в знак приветствия гостьи. Оба они были в старинных доспехах, добытых предками, небось, еще в битве под Грюнвальдом. На поясе у коменданта висел тяжелый меч, а слуга его держал на плече секиру.
— Меня зовут Сильвестр Белоскорский, — сказал бурграф, — отныне я и все, кто есть в этом замке, — наивернейшие ваши подданные, а вы — наша королева. Если позволите, я и мой слуга проведем вас до покоев.
Эти бодрые, полные благородства слова, казалось, придали девушке сил, и она уже сама, лишь опираясь на руку курьера, двинулась вслед за двумя рыцарями. Те же передвигались с такой легкостью, словно латы их были не из железа, а как у лицедеев, из грубого сукна.
— Пани Ляна, а как же я? — раздался позади отчаянный голосок Вирци. — Умоляю вас, подождите свою бедную служанку! Ради святой Марии, не оставляйте меня с этим хряком!.. Он принимает меня за уличную девку! За то, что перенес через болото, хотел… Ой, мамочка, стыд какой!
В тот же миг офицер угостил конюха такой оплеухой, что тот брыкнулся в грязь и там испуганно притих, чтобы не получить еще одну.
— Благодарю вас, пане! Пусть Господь наградит вас так же крепко, как вот вы его, — защебетала снова Вирця. — Но подождите меня, пани! Кто ж вам постелет перину?..
— Давно хотел выгнать этого проходимца, — сказал вполголоса комендант, — но все никак — единственный конюх… Хотя, Тадей…
— Да, пане, — отозвался слуга.
— Чтобы его завтра тут не было!
— Как прикажете.
Через несколько минут мужчины откланялись и оставили Ляну и ее служанку в небольшой, однако уютной комнате. Сами же спустились снова во двор.
— Вы, кажется, ранены, Христоф, — отметил комендант.
— Пустое, — ответил тот, — достаточно лишь перевязать.
— Тогда скажите мне, стреляли ли вы по дороге сюда?
— Да, но из арбалета.
— А те, кто на вас напал?
— Вообще не стреляли.
— Итак, все произошло без пороха, а главное — без того шума, который учиняет порох… Видите ли, если бы проснулись окрестные жители, то неизвестно, на чью сторону они бы стали: ведьмы или же ведьмоборцев.
— А вы верите, что она — ведьма? — спросил Христоф.
— Не больше, чем в то, что мой слуга — святой Яцек. Однако народ может поверить епископу…. Итак, если никто ничего не слышал, то есть время подготовиться к осаде, — подытожил комендант.