Вдруг она засмеялась звонко и весело, как на празднике… И показалось, что от того смеха поднялся ветер. Он будто зародился в ее волосах и вовсю перекинулся на камыш, сгибая его едва не до самой воды. Вдоль обоих берегов занялись огни, так будто какие-то рыбаки одновременно на равном расстоянии разводили костер.
Она развязала тесьму и кинула на траву одежду. Обольстительница осталась в одной сорочке, и длинное полотно, трепеща под ветром, аж кричало про ее красивые бедра, груди и колени. Женщина стала на край берега и ступила в лодку, что была тут привязана.
— Иди со мной… Не боишься? — усмехнулась она.
Ореста внезапно взяло раздражение, что родилось, видимо, из страсти, которая трясла его, как листок.
— Это я боюсь?! — отчаянно гаркнул он. — Да хоть в пекло! — воскликнул парень. — Хоть в сам котел…
Он одним махом перерубил ножом веревку, которая держала лодку, а потом изо всех сил оттолкнул его от берега. Орест брел уже по пояс, аж тут почувствовал странное наслаждение, что, словно из воды, просачивалась через одежду, кожу, достигая самых глубин естества. Он стал лихорадочно сдирать с себя одежду. Лодка оказывался дальше от берега, и вода тут достигала парню уже до горла.
— Хорошо покупался? — спросила женщина. — Теперь иди сюда.
Она подала ему руку и вытащила к себе.
Огни на берегах тянулись к ним по воде ярким коромыслом, но совсем не приносили с собой тепла.
— Ах, как от тебя пар идет, — прошептала обольстительница, любуясь его мощной статью, — словно душа выходит…
Она подняла руки вверх и стянула с себя сорочку. Лодка чуть качнулась, но затем вскоре снова отправилась по течению. Она коснулась его нежнее, чем касается спящей травы вечерний ветер.
Бедный счастливец! Кто может понять мир женщины, что граничит с двумя мирами: реальным и мистическим. Ласкать роскошное тело надо так, как будто касаешься тончайшего фарфора, кто знает, какая тайна кроется в нем…
Наберись терпения, словно путешественник в дождь, и упрямо разжигай костер, ища сухой, жаждущий огня хворост. В какой-то момент ты поймешь, что пропадешь без этого тепла, но не торопись… Только сделав пламя большим и сильным, чтобы его не смог потушить дождь или ветер, вполне можешь согреться.
— Колдунья, демоница…
— О-о, ты много понял за один короткий вечер…
— Это так…
— У тебя странный терпковатый вкус. Я еще никогда такого не чувствовала. Хочу впитать тебя до капли, как сухая земля — воду. Растворись во мне… Растворись…
Тот ее шепот раздавался где-то высоко, аж под самыми звездами. Казалось, он рассыпался на тысячи эхо, достигнув рая, а затем падал глубоко, до самого пекла.
Глава II
Полуденное солнце яростно распекало землю. Казалось, будто она виновата в каких страшных грехах и Бог велел ее покарать. А заодно и сотню людей, что копали глубокий ров и насыпали той же землей вал. Еще десяток человек тесали на валу здоровенные колья, из которых позади вставал частокол.
По внешнему краю рва еле чапала старая кляча, таща скрипучую двуколку с двумя кадками. Мальчишка лет десяти со страдальческой гримасой на лице вел коня за уздечку. Время от времени он останавливался и черпал из какой-то бочки воду, наполняя высохшие ведра около землекопов, из которых те пытались унять свою адскую жажду. Впрочем, работали они упрямо, и складывалось впечатление, что за неделю-полторы могли бы завершить свои нехитрые фортификации, защитив ими деревянную часовню, конюшню и несколько крытых камышом домов. Пройдя среди них, можно было заметить в одном гигантскую печь, а вокруг нее нескольких веселых молодиц и девчат. Рядом с хатинкой-кухней теснился деревянный колодец. В простоте его конструкции просматривалась, однако, особая заботливость, с которой мастера прилаживали друг к другу гладкие сосновые бревна, что берегли такую нужную влагу.
В нескольких шагах от кухни и колодца стояла кузня. Трое молотов звонко отбивали ритм здешней жизни. Иногда какой-то из них стихал, тогда в дверях кузни появлялась коренастая фигура с красным от жара лицом и пустым ведром в руках. В тот же миг в приоткрытых окнах кухни появлялись такие же раскрасневшиеся кухарки. Тряся пышной грудью и брызгая свежим смехом, они щедро рассыпали насмешки и соленые шутки:
— Кузнец, кузнец, покажи-ка свой молот!.. Где прячешь молот, кузнец? Может, в кузнице забыл?..
— Подождите до вечера, — тихо произнес тот, доставая студеную воду и расплываясь в широкой улыбке, — кого поймаю, тем молотом подклепаю…
Он жадно пил, а остальную воду вылить себе на раскаленную голову.
— А глянь-ка, кузнец, сюда, какие мехи имею! — не унималась какая-то молодичка. Выставив вперед большие горячие груди, она несколько раз стиснула их руками, надувая при этом сочные щеки.
Кузнец, успевший уже второй раз наполнить ведро, сделал вид, будто собирается выплеснуть из него воду прямо в окно. Кухарки с визгом кинулись вглубь, а мужчина, удовлетворенно захохотав, отправился в кузню. Через миг работа возобновилась.
Позади кузни стояла конюшня, напоминая все время про себя терпковатым запахом. Самих коней сейчас там не было, и двери отворили настежь. В это время кони, видимо, дремали где-то в тени или охотно рвали траву на лугу.
Несколько хат теснились возле часовни. Казалось, их посгоняла туда продолговатая казарма, что лежала вдоль вала. Рядом с ее стеной рядами сушились сапоги и покоилось несколько седел и отстегнутые шпоры. Хозяева же этих предметов, вероятно, прибыв из ночного дежурства, почивали внутри, выдавая наружу слаженный храп.
Один из домов имел три этажа. За ними — вышка, где стоял голый до пояса часовой. Перекрытия над ним, что держалось на четырех смолистых столбцах, могло защищать его от дождя и даже немного от солнца. Однако часового, судя по его загорелому до черноты торсу, та крыша защищала не очень.
Часовой лениво осматривал окружающий пейзаж, очевидно совсем не проникаясь его красотой. Здешний уголок Волыни разделился на два царства: просторный луг и густой смешанный перелесок. Пересекая луг, ослепительно-белая река пряталась в объятиях шепчущих деревьев, словно острие сабли заворачивалось в бархат…
Реку выпуклым мостом переступал большой шлях, теряясь где-то в солнечной дали. На мосту также была стража: два солдата спали на горячих бревнах, накрыв головы широкими лопушиными листьями. Обойти их было нельзя, и каждый, кто ехал на возу или верхом, должен был будить этих господ, чтобы заплатить пошлину. За это ему разрешалось пересечь реку и, полюбовавшись развитием нового форта, направиться дальше.
От грубого тракта отделилась кривым ростком сельская дорога. Она все сужалась и сужалась, минуя заросли терна и ивняка, пока наконец совсем терялась в гуще. Церковь и хаты вдоль проселочной дороги казались совсем мелкими, так что их едва мог разглядеть даже верхний часовой. Тот, однако, себя этим не утруждал, все чаще поглядывая то на свежий речной плес, то на вытоптанный двор, где уже вот-вот кто-то должен был идти ему на замену.
Двухэтажный дом принадлежал коменданту. Сам он, молодой ротмистр, сидел за столом в обществе бородатого здоровяка. Небольшой зал на первом этаже, похоже, служил коменданту и за кабинет, и за гостиную, и за совещательную комнату. По крайней мере тут можно было увидеть вещи, которые касались и того и того, а вытоптанный пол свидетельствовала о том, что люди тут собирались часто. Офицер склонился над потрепанным чертежом, внимательно изучая один из фрагментов.
— Если враг попадет в наш ров, то, как ни странно, останется недосягаемым для стрелков, — сказал он, обведя деревянной щепкой обозначенные башни. — Его не достать ни из мушкета, ни из лука.
Здоровяк кивнул согласно головой.
— Вся Европа в заложниках этого «мертвого поля» под башнями и стенами, — добавил ротмистр.
— Как по мне, — сказал здоровяк, — то бочка кипятка неплохо решает дело.
Комендант усмехнулся.
— Против разбойников — да, — ответил он, — но казаки и татары тот кипяток имеют где-то.
Тут хохотнул здоровяк.
— Послушай, Матвей, — обратился он к коменданту, — может, я слишком простоватый и немного смыслю в той твоей науке, но мы строим острогу из дерева. Или ответа, твоя милость, следует спрашивать у него…
— У кого? У листвы и коры? — Матвей с интересом взглянул на собеседника.
— И кустов, — добавил тот и насмешливо замолчал.
Напрасно подождав продолжения, ротмистр поднял руки к небу.
— Господи! — промолвил он. — Этот волынский Голиаф желает моей смерти!
— Упаси Боже.
— Тогда скажи…
В комнату как раз зашла красивая служанка с кувшином кваса и двумя кружками. Немного зардевшись от мужских взглядов, она поставила посуду с напитком и неслышно вышла.
Пока мужчины пили квас, на минуту воцарилась тишина, которую нарушало разве что бульканье и причмокивание. После этого оба громко выдохнули и поставили кружки назад на стол, вытирая увлажненные бороды.
— А квас ничего не подсказывает твоей милости? — пошутил Матвей.
— Разве то, что эта проклятая жара доведет меня до одурения…
— Тогда вернемся к твоим деревьям и кустам.
— Ладно.
— Тогда скажи наконец свою мысль, — вытер усы комендант.
Здоровяк вдруг посерьезнел и промолвил:
— Честно говоря, в том нет ничего мудреного. Я когда-то оказался в таком рву. А на дне ощетинились острые колья. В мутной воде ни черта не увидишь. Богу лишь ведомо, как мне удалось выбраться оттуда…
— Мысль хорошая, — согласился Матвей, — только напустить воды в наш ров будет непросто. Ведь форт стоит значительно выше от берега Горыни.
— Тогда сама природа велит что-то другое придумать, — подытожил здоровяк. — А что если натыкать между кольями кусты ежевики или терновника? Враг, хоть и не попадет на кол, но выбраться ему будет непросто…
— Итак, колья, — молвил комендант, — а сверху листьями?
— Именно так! Листья будут вместо воды. Хорошенько притрусим сверху, чтобы ничего не бросалось в глаза…