— Тогда я не буду мешать…
— Нет-нет! — горячо возразил он.
Женщина засмеялась.
Ротмистр наконец овладел собой.
— Просто мне было бы приятно… было бы для меня честью, если бы вы остались…
— Ладно.
София стала рядом и глубоко вдохнула.
— Вы чувствуете запах человеческого тела? — приглушенно сказала она. — Оно переполнено силой и солнцем и теперь наслаждается прохладой и теплом костра. Сотни желаний и мыслей хотят сейчас своего высвобождения… Но что с вами? Вы смутились?
— Совсем нет, — возразил комендант.
— Тогда взгляните вон на тот огонь, за рвом… Вон видите, дюжий кузнец неуклюже снимает одежду с молодой служанки? Очевидно его руки дрожат от страсти, и он, видимо, его разорвет, а зря… Разве не наслаждение — распутывать все эти узелки и, отвоевывая поцелуями каждый кусочек женского тела, наконец почувствовать приглушенный стон страсти? Эта могучая и сладкая сила, вопреки воле, истязает твое тело…
Матвей, словно завороженный, слушал ее и одновременно смотрел в даль. Пару хорошо было видно с вышки и при свете костра они были похожи на каких-то жрецов любви, что так и застынут, украсив собой какую-нибудь вазу.
София нежно гладила цветок, иногда поднося его к устам, как для поцелуя. Тогда хрупкие лепестки начинали едва-едва трепетать от ее дыхания.
— Смотрите, вот он, этот священный и греховный миг! — возбужденно прошептала женщина. — Они уже не властны над собой…
— Хватит, — едва произнес ротмистр пересохшими губами. И голос его стал скрипучим, словно несмазанное колесо. — Пойдем отсюда, прошу вас… — Матвей от возбуждения еле владел собой.
— Господи! — София вдруг застонала и бессильно перегнулась через поручень.
Внизу послышались чьи-то тяжелые шаги.
— Матвей! — крикнул грубый голос.
Комендант склонился к женщине, застывшей на перилах, словно подкошенный цветок.
— С вами все в порядке? — тихо спросил он.
София убрала пряди волос. Лицо ее светилось как-то странно и таинственно.
— О, да…
Она протянула ему цветок и вгляделась в огни.
Возле них предстал встревоженный Лукьян.
— Простите, панове, — взволнованно заговорил он. — Имею до вас разговор, ротмистр.
— Что случилось? — спросил тот, отходя в сторону.
— Разбойники напали на наших лесорубов, — сказал Лукьян, — многих убили. Может, кто и убежал, не знаю… Будешь ждать до утра, или уже выступаем?
— Вели готовиться…
Комендант кивнул Софии и двинулся вниз.
Через минуту сладкую и душистую ночь разрезал острый звук трубы.
Глава III
Карпаты со своими холодными и сырыми ночами остались позади. Доминик понуро наблюдал бесконечные виноградники и одиноких селян, что копошились между кустов. «Счастливцы», — мысленно позавидовал он и, став на колени посреди старого воза, попытался хоть немного размять затекшие связанные руки. Всадники в шлемах с дьявольскими улыбками повернули в его сторону головы. «От самого Львова стерегут, как десять добрых псов, — бессильно подумалось Гепнеру. — Ни днем, ни ночью, ни в дождь, ни в жару не ослабевает их бдительность…
Так как под доспехами заправские черти, а не люди. Тьфу! И голоса какие-то жуткие. Даже в полдень мороз пробегает по коже…»
Этот «чертов» обоз не остановил ни один мадьярский отряд. Военные молча пропускали их, даже не интересуясь, откуда и куда они направляются. Поэтому не знал про это и Доминик.
На следующий день виноградники кончились, а вместе с ними и провизия. Пленный понял это из скудного завтрака — то есть куска черствого хлеба. Стража была аж излишне сердита — наверное, им досталось не больше. Хорошо хоть небо затянуло тучами, по крайней мере, жара не донимала.
Обоз двинулась дальше кривым каменистым трактом.
Среди дня впереди появилась подвода, сплошь нагруженная какими-то бочками и сундуками. Двое всадников, что ехали впереди Гепнера, пришпорили коней, бросившись вдогонку. Через какую-то минуту они поравнялись с подводой.
То был старый турок-торговец, который вез товар где-то до Унгвара. Торговал он всяким хламом, но имел целую бочку харчей. Поэтому новые спутники не вызывали у него ни тени приязни.
Сам он походил на изгнанника, которого мадьяры отправили на все ветры, но родина была так же далека, как и край света, поэтому, видимо, он остался и занялся какой-никакой торговлей.
Гепнер присмотрелся к старику и с удивлением заметил, что и тот его пристально разглядывает. Внезапная надежда неожиданно согрела Доминику сердце, хотя, казалось, для этого не было никаких оснований. Лекарь уже равнодушно принялся растирать связанные руки.
Вплоть до вечера он так и не взглянул на турка, все на что-то надеясь. Может, ночью удастся что-то выяснить?
Когда разбили лагерь, старика заставили готовить еду, и тот взялся за дело, недовольно бормоча что-то себе под нос. Доминик пристально следил за ним, ища какого-то намека или знака, но напрасно. Турок сунул ему тарелку с пресной кашей.
Он мысленно посмеялся над своими нелепыми надеждами на чудо.
На рассвете отправились снова в путь. Начиналась скалистая лесистая местность, переходя между холмами, а то и небольшими горами. Двигались теперь медленнее, от чего клонило в сон. Лекарю спалось ночью плохо, поэтому он закрыл глаза, чтобы наверстать упущенное. Впрочем, душный день вызвал лишь мучительную дремоту, которая сморивала еще больше. В глаза лезла труха от сена, градом катился пот, да еще и мухи бешено кусали, чем доводили до бешенства.
От хорошего пинка лекарь открыл глаза и уставился на своего обидчика. Тот молча указал на подводу.
— Какого черта? Что тебе нужно? — не понял Гепнер.
В ответ тот ударил его еще раз и указал туда же. Доминик оперся на локти и уже теперь разглядел старого турка, что лежал возле своей лошади. Лекарь встал с воза и под бдительным надзором стражи подошел ближе. Старик глухо стонал, прося глотка воды во имя Аллаха.
— Развяжите мне руки, — воскликнул Доминик, однако никто не сдвинулся с места.
— Думаете, я исцелю его взглядом? Хотите ли вы остаться без повара?
Последний аргумент, видимо, подействовал, потому что один из стражей подошел к Гепнеру и ловко снял с него путы. Доминик зачерпнул воды из бочки, которую они везли с собой, пополняя у каждого свежего источника, и поднес старцу. Тот сделал несколько жадных глотков и, благодарно сжав его руку, медленно произнес по-турецки:
— Да благословит тебя Аллах, добрый человек! Хорошо, что эти болваны не понимают, о чем я говорю. Положи меня обратно на подводу и управляй ею сам…
— Он бредит, — сказал Доминик сторожам, выполнив просьбу турка.
Однако даже сквозь железные маски угадывалось желание стражей бросить старикана на произвол судьбы.
— Я могу стать вместо него, а в то же время смотреть, чтобы он не умер, — поспешил предложить Гепнер.
Те, немного поколебавшись, наконец согласились и двинулись.
Лекарь одной рукой держал вожжи, а другой бережно сжимал старческую кисть.
— Приготовься, — бубнил турок, — хвалить Аллаха и тень его — султана Сулеймана, Людвисар, потому что они дарят тебе жизнь.
Старик вдруг отчаянно закричал и крепко схватил Гепнера за руку. Испуганная лошадь рванула вперед, оставив охранников где-то позади.
— Это не лекарь! Это сам шайтан! — вдруг заорал турок. — Спасайте! Он меня убивает!
— Пусти, я спрыгну, — по-турецки сказал Доминик.
— Погоди, еще немного… Вот тут! — с этими словами старик пихнул Гепнера с такой силой, что тот, разом упав в придорожную траву, едва не остался там лежать. Однако ему хватило сил встать и заплетающимися шагами податься к ближнему лесу.
За первыми кустами оказалась тропа, которая круто поднималась вверх между острых камней. Доминик боялся оглянуться, но он понял, что всадникам тут не проехать. Итак, преследовать его будут пешком, а в своих доспехах эти церберы плохие бегуны.
Сам же Доминик не останавливался ни на миг. Когда не хватало сил бежать, он шел, а потом снова бежал. Тропа все поднималась и поднималась, то круто сворачивая в сторону, то петляя среди травы и камней, то пересекая ручей, то теряясь под поваленным деревом. Порой она расширялась и разделялся надвое — одна крутилась между песка и мха, сквозь которые змеями продиралось старые корни, другая — полого и стремительно сбегала между кустами и прошлогодними листьями куда-то вниз.
Было за полдень, когда Гепнер достиг скалистой вершине. Оттуда хорошо просматривалась дорога, по которой они недавно ехали. Она обходила гору и тянулась дальше, следовательно Доминик, удирая, отправился напрямик. От такой мысли стало совсем невесело, потому что чувствовал он себя теперь, как загнанный вепрь: спускаться вниз, к дороге — было бессмысленно, возвращаться обратно — еще больше, поэтому оставалось осмотреть два других направления, что казались скорее могилой, чем спасением. Справа и слева овраги и густые деревья были лучше приспособлены для того, чтобы сломать себе шею.
Гепнер решил хоть немного прийти в себя… Под ногами журчал ручей, привлекая прохладой и свежестью, словно приглашая припасть к нему. Жаждущий беглец припал к воде и долго пил.
Утолив жажду, Доминик вдруг заметил, что камни на вершине не беспорядочно раскиданы, как это бывает. Кто-то выложил их в правильном порядке, образовав своеобразную каменную бастею. Возможно, противники Габсбургов имели тут свою опору или же отряд ополченцев защищался от турок. Похоже, каждому это место было чрезвычайно удобным.
Гепнер перелез через оборонительный вал и оказался в небольшой долине, густо поросшей кустами ягод и черникой. Тропа, что привела его сюда, просматривалась, как жилка на руке, так что даже немногочисленный отряд мог продержаться тут довольно долго.
На самом краю действительно оказалась нацелена на дорогу старая ржавая пушка.
Умышленно забросанная сосновым лапником, она была все же недостаточно спрятана. Хвоя предательски осыпалась, выдавая тайник.