жется такая же мохнатая морда, не имели никаких. Тем временем волк завыл снова.
— Забирай свое отродье! — воскликнул турок, вместе с Домиником спроваживая в последний путь второго мертвеца.
— Ну вот, — старый вытер об полы руки и снова повеселел, — сделали.
В воздухе послышался жженый запах.
— Проклятие! Наше мясо! — воскликнул турок и бросился к костру.
Гепнер поспешил за ним. Однако оба больше стремились тем быстрее оказаться у тепла и света, чем спасти свой ужин.
Жаркое почти сгорело, но в тех, что его потребляли, страх все еще превосходил голод, поэтому никаких нареканий не было.
Едоки молча жевали обугленное, твердое, как полено, мясо, обмениваясь лишь короткими фразами:
— Завтра пойдем, — сказал турок.
— Куда?
— На юг, к валахам… Спи, я постерегу.
Вряд ли Доминик был в восторге от намерения мусульманина идти в Молдову. Тот, вероятно, надеялся встретить там первый попавшийся турецкий отряд, который бы сопроводил их до какого-нибудь порта на Черном море. А тогда — в Стамбул…
Гепнер решил об этом не думать. Значительно приятнее казалась мысль при первой же возможности избавиться от старика, укокошив его хорошей дубиной. С таким зловещим намерением Доминик улегся просто на камнях и через какую-то минуту провалился в глубокую и глухую пропасть сна.
Ему показалось, что минуло едва ли четверть часа, и тут турок начал тормошить его за плечо.
— Проснись, Людвисар! Ради Аллаха, проснись!.. — умолял тот.
— Что случилось? — промямлил Гепнер и протер воспаленные от недосыпа глаза.
Лицо мусульманина было ярко освещено — с какого-то чуда тот бросил в огонь весь собранный хворост, превратив огонь в настоящий костер. Рука его мелко дрожала и не отпускала Доминикового плеча.
— Прислушайся, — прошептал старик, — что-то деется…
Из темноты послышалось глухое завывание.
— Что это? Волк? — спросил Гепнер.
— Это сам шайтан, — ответил турок, нервно кусая спекшиеся губы.
— Ерунда…
Лекарь поднялся на ноги и, медленно подойдя к костру, выхватил оттуда хорошую головешку. Он никак не мог понять, почему так испугался бывалый в переделках старец. Разве не доводилось кому хоть раз обороняться от волчьей стаи, а тут какой-то одиночка. Однако турок как завороженный сидел на камне, испуганно вытаращившись в темноту.
— Бери головешку! — крикнул ему Доминик. — Зверь боится огня!
Но тот, казалось, не слышал. И вдруг завопил так, будто кто-то живьем вырывал у него сердце.
Огромный волк, прыгнув через пламя, ударил старика в грудь и, повалив на землю, вцепился в горло. Кинувшись на помощь, Гепнер что есть силы стеганул зверя горячей головешкой, но тот не отступил ни на шаг. Только заскулил от боли и повернул к нападающему ощеренную пасть. Лекарь немного отступил, ожидая атаки, но волк не торопился. Покончив с турком, он начал медленно подкрадываться, словно выбирая подходящий момент.
Размахивая головней, Людвисар снова и снова отступал, и вдруг почувствовал, что под ногами исчезла опора.
«Как по-глупому…» — промелькнула у него мысль и вместе с ним полетела в обрыв.
Когда начало сереть, к Гепнеру, повисшему на ели, спустился человек в черной одежде и с уродливым ожогом на лице.
— Приветствую тебя, Доминик, — насмешливо окликнул он, — вот мы и встретились.
Тот оторвался от ствола, к которому сильно прижимался, и посмотрел вниз. Понемногу приходя в себя, он еле слышно пролепетал:
— Иди к черту, Иштван…
— Вон как, — сделал вид, что обижается, тот, — и это твоя благодарность за спасение от турка?
— Турки — ангелы в сравнении с вами, — сказал Доминик, потихоньку спускаясь вниз.
— Что за проклятая судьба, — сказал Иштван, — сначала встрял в драку с каким-то курьером, потом в схватку между бродягами, а теперь…
— С каким курьером? — перебил Гепнер.
— С тем, что фехтует, как черт. Но хватит. Пошли.
— Куда?
— Туда, где ты закончишь наконец дьявольское изобретение, и оба мира оставят тебя в покое…
На горе появилась та самая стража — песиголовцы в ощерившихся шлемах. Теперь они явно будут значительно более осторожны и не утратят бдительности ни на миг.
Глава IV
Ночь вздрогнула совами и глянула перепугано на отряд солдат, что ворвался в лес, обжигая темноту факелами. Незваные гости, сохраняя строй, двигались вперед вслед за двумя всадниками: капитаном и его коренастым товарищем.
— Еще далеко? — вполголоса спросил Матвей.
— Нет, — ответил Лукьян, — недалеко. Вон там свежий сруб. Сегодняшний.
Из темноты действительно выглянул желтый пенек, усыпанный опилками и, показалось Матвею, окропленный кровью.
Внезапно кони встревоженно заржали.
— Останови солдат, — молвил крепыш.
Ротмистр предостерегающе поднял вверх руку, и отряд застыл на месте. Лукьян соскочил с коня и, освещая себе дорогу, пошел дальше один.
Несколько мертвых дровосеков лежали на обтесанных бревнах среди ночной тишины. Кто-то все еще стискивал свой топор, что из орудия труда в последний момент превратился в оружие.
Матвей оказался рядом. Оба оглядывались в поисках раненых. Наконец у темного куста кто-то глухо застонал. Молодого, еще совсем юного лесоруба от смертельного удара спасли хвойные ветви, что нависли над ним. Парень испуганно смотрел на двух мужчин, приближавшихся к нему.
— Не бойся, друг, — успокоил его Лукьян, — мы не разбойники.
Он склонился над ним и осторожно поднял кровавые лоскуты сорочки на его животе.
— Вижу, ты очень хочешь жить. Так и будешь.
Он достал из торбы ком какого-то зелья и немного помял руке. Далее пожевал и, сплюнув на ладонь, взялся обрабатывать им рану. Странно, но юноша даже не дернулся. Так, будто исполинские ручищи Лукьяна были совсем невесомыми и раны касались неслышно.
— Юноша, — тем временем обратился к раненому Матвей, — ты можешь показать, куда подались разбойники?
Парень кивнул и слабо указал на запад.
— Так я и думал, — сказал ротмистр, — у них где-то там логово… Лукьян, я должен идти вслед за ними.
— Оставь мне двух солдат, — попросил тот, не отрываясь от работы.
— Ладно.
Матвей вскочил в седло, и отряд двинулся, постепенно наддавая ходу.
Комендант не помнил себя от ярости. Разбойники чувствовали себя в здешних лесах и на дорогах как хозяева. Не мог им дать отпор, а может, и не хотел этого даже могучий князь Острожский. Наконец, у польского монарха лопнуло терпение, и он добился от сейма постановления на построение небольшого форта, где размещался бы гарнизон, который как-никак защищал бы купцов. Впрочем, не так просто оказалось построить желаемый оплот, испытывая постоянные внезапные нападения на реке или в лесу, ночью или среди бела дня.
Однако на этот раз нападение было особенно дерзкое. Дровосеки работали за какую-то милю-полторы от форта, без страха оставаясь ночевать в лесу. До наступления холодов строительство должно быть завершено, и они работали, не имея времени даже на дорогу домой.
На опушке перед отрядом появилась темная прогалина. Влажная трава засверкала драгоценными капельками ночной росы, а огни склонились совсем низко, чтобы человеческие глаза могли прочитать по изогнутым стебелькам, куда направился противник.
Следы выводили на середину поляны, а затем резко заворачивали в сторону. Матвей сначала не придал этому значения, но уже через миг внезапная догадка захолодила ему кровь. Стиснув зубы, как от резкой боли, ротмистр поднял глаза к темным небесам, будто ища там объяснений чего-то несправедливого и жестокого, что уже произошло, или могло вот-вот состояться.
Вскочив в седло, он неистово закричал, от чего с десяток полусонных коней встали на дыбы, едва не сбросив в скользкую траву своих наездников.
— Все назад!!! — пронеслось ночью. — Все назад, черт возьми!!! Во форта!!!
Сам он напрямик кинулся к Деражне, казалось, даже перегоняя свет от факела, что дрожал его в руке.
Однако уже за лесом потребность освещать путь исчезла: было светло, как днем. Форт пылал, как гигантский костер, разбрасывая вокруг себя раскаленные головешки…
Простой и дьявольский план удался разбойникам наилучшим образом: выманив охрану, они обошли ее с тыла и преспокойно подпалили ненавистную твердыню.
— Разделиться! — скомандовал Матвей. — Сотня — за мной, ищем женщин и детей! Остальные — к реке! Грузите бочки с водой на телеги! Скорее!
Солдаты послушно выполняли приказы, хотя желающих полезть в огонь оказалось значительно больше.
Словно в мареве, комендант пролетел горящим мостом и бросился к своему дому. Софии нигде не было.
«Возможно, спаслась, — хотелось думать ему, — помочь другим… посмотреть, везут ли воду…»
Но сознание вдруг оборвалась. Показалось, что где-то возле затылка оно разлетелось на тысячи горящих угольков, оставив бесчувственное тело Матвея падать на раскаленную землю.
Ближе к рассвету раненый юноша перестал стонать — боль, очевидно, немного затихла, дав ему возможность уснуть. Солдаты не нашли больше живых, и Лукьян приказал хоронить мертвых. Оставив их за этой работой, он двинулся в глубь леса. Там сосны уже уступали дубам, осинам и густым зарослям орешника. Блуждая между ними в утренних сумерках, Лукьян был похож на лесного духа, который вот-вот растворится в утренних лучах солнца. «Дух» касался ладонями коры и разговаривал с деревьями шепотом каким-то странным мудреным языком. Те же словно отвечали ему, а он с наслаждением вдыхал тот ответ, закрывая глаза и поднимая руки вверх.
Между дубами, через лес тихо текли утренние воды Горыни. Дубы гомонили с рекой важно. Неспешно, время от времени сбрасывая в серо-молочное течение обильную листву и тяжелые желуди…
Лукьян почтительно остановился на берегу и стоял так долго-долго, аж в итоге поднял ладони перед собой, словно держа в них что-то, и проговорил вполголоса:
— Теперь я исцелю тебя, парень. Деревья дают мне силу.
Сказав это, он вытянулся вдоль могучего ствола на всю высоту своего роста, застыв так на миг. Тело его вдруг стало покрываться корой, ноги — врастать корнями в землю, а руки вытянулись ветвями. Напоследок послышался то ли человеческий шепот, то ли шелест листьев: