Прохладный листок желтым пламенем
очи остудит
Станет легко
Ты снимешь венок
Ты раскроешь объятия
повеешь
Заколышешь меня ветерком
Я замру под твоею корою
Просочусь под кореньев
до самых
До стиснутых крепко ветвей.
Станет легко…
Займусь живцом
И живицей осень по капле
Вылечу…
Будешь иметь на перстень
И ожерелье из смолистых звезд…
Проснувшись на рассвете следующего дня, Катерина неслышно встала. Осторожно, чтобы не разбудить спящего Себастьяна, подошла к дверям и медленно их открыла. Ровно настолько, чтобы пройти самой. Старая древесина предательски заскрипела, но мужчина не проснулся.
Катерина вышла босиком, в одной сорочке, и каменное здание обожгло холодом. Однако женщина не замечала. Осмотревшись, она увидела вязанку сухих дров, а рядом с ней висела нанизанная на прутик еще живая рыбина. Неподалеку возился с неводом Гирко.
— Здоровеньки булы, — поздоровалась с ним женщина.
Тот оглянулся.
— Здорова будь, колдунюшка… Здорова будь, ведьмочка, — загомонил водяной, быстро сворачивая снасть.
Еще немного повозившись, он вскочил с места и направился в кустарник.
— Благодарю, — окликнула вслед Даманская.
Гирко оглянулся и закивал своей лохматой головой.
— Вечером те утку принесу, — сказал и исчез.
Катерина подняла глаза вверх, всматриваясь в рассветные небеса. Откуда-то появился черный ворон и стал понемногу приближаться. Мощно захлопав крыльями, уселся на тростниковой крыше.
Колдунья промолвила ему несколько странных звуков, а потом вполголоса добавила:
— Лети и будь моими глазами. Я хочу знать, что там творится.
Птица каркнула жутко и поднялась в воздух. Когда она исчезла, женщина неслышно вернулась внутрь мельницы и легла рядом с любовником, что до сих пор мирно спал.
А птица легко кружила, расправив широченные крылья, подставляя грудь воздушным течениям. С высоты ее полета хорошо виднелся Высокий Замок, под стенами которого пестрели шатры воевод и халабуды горожан-ополченцев. Похоже, ни тем, ни тем словно и не надоела осада крепости и они уперлись, чтобы выкурить оттуда ведьму.
Ниже, до самых городских валов, стелилось Подзамче. В него серой изогнутой стрелой врезался Волынский тракт. За валами два кольца стен крепко держали Львов в своих объятиях.
Ворон немного снизился и, миновав Глинянскую Башню, прошмыгнул мимо Русской церкви и закружил над Рынком.
В каменном доме Шольцев было приоткрыто верхнее окно, где находился кабинет бургомистра. Сам глава магистрата, несмотря на раннюю пору, уже сидел в своем огромном кресле за письменным столом, уставившись взглядом в чернильницу, словно эта бездуховная вещь могла от этого ожить и изречь ему «salve» или другое что-то такого же глубинного смысла. Конечно, Якуб Шольц не заметил птицу, которая села на подоконник.
В кабинет осторожно проник слуга-немец и сообщил, что начальник городской стражи нижайше просит его принять.
— Зови, — бросил бургомистр, не отрывая взгляда от чернильницы.
Через миг в комнату громко ступил пан Ежи Даманский и, по-военному вытянувшись, извинился, что в такую раннюю пору посмел тревожить его милость бургомистра. Тот поднял на него утомленные глаза и безразлично махнул рукой.
Эти двое были похожи между собой. По крайней мере у обоих красные глаза выказывали недоспанную ночь, а бледные физиономии — препаскудные мысли, заменившие сон.
— Пшеде вшисткім, хчяв бим запевнічь, ваша милость, — склонил голову начальник городской стражи, — что осада Высокого Замка, которую вы мне поручили, нисколько не ослабла. Часовые не теряют бдительности, ваша милость.
— Данке шён, — буркнул тот в ответ без капли благодарности.
— Убийство королевского посланника, ясновельможного графа Хиха, значительно усложнило положение Белоскорского, — продолжил пан Даманский. — Думаю, он еще недолго будет противиться нам и закону. А для уверенности пан староста уже прислал ходатайство лично его милости маршалу, чтобы тот соизволил отправить сюда полхоругви (полроты).
Бургомистр стиснул зубы.
— Разве пан не способен справиться сам? — процедил он.
— Но, ваша милость, — виновато сказал Даманский, — в замке пушки. А ну же коли драбам захочется поупражняться в стрельбе?
— Не захочется, — буркнул Шольц и, тяжело вздохнув, закрыл горячий лоб ладонью, — они не будут стрелять в тех, кого берегут.
Начальник городской стражи замолчал, но не двинулся с места.
— Если это все, твоя милость, то можешь идти, — устало сказал бургомистр.
— Нет, коли пан позволит… Должен еще кое-что сказать, в чем нуждаюсь в панской поддержке.
Говорить Ежи Даманскому вдруг стало невероятно трудно. В горле пересохло, словно язык был посыпан перцем.
— Говори, — бургомистр, казалось, не замечал его потуг.
— Моя жена… коли дозволите… моя жена исчезла.
Якуб Шольц поднял на страдальца равнодушные глаза. С минуту он пытался вспомнить, о ком идет речь, а когда наконец вспомнил, то впервые за утро улыбнулся.
— Не понимаю, почему ты считал, что сможешь удержать такую красавицу возле себя, — произнес бургомистр, — эти русинки имеют огонь вместо сердца. И когда он клокочет, закон для них — ничто.
Начальник городской стражи, притворившись, что не понял смысла сказанного, сердито выплюнул изо рта не слишком умело подстриженные усы, что настырно туда лезли, и уже чуть увереннее продолжил:
— По этому делу, коли изволите, я имею определенные подозрения относительно определенного лица…
— Говори яснее! Кого и в чем ты подозреваешь? — нетерпеливо вставил Шольц.
— Одного молодого паныча. Ваша милость давали ему протекцию, — ответил Даманский, — то есть имею ввиду того сумасшедшего, злодея…
— Кого?
— Себастьяна, поэта…
Бургомистр встал из-за стола и подошел к окну. Увидев там ворона, что преспокойно поглядывал на него большим красным глазом, он попятился от неожиданности, но сразу же вернулся и несколько раз угрожающе махнул рукой в сторону незваного гостя. Птица, очевидно, должна была бы напугаться и изо всех сил кинуться прочь, но вместо этого даже не пошевелилась.
— Сгинь, сатана, — прошипел бургомистр, но и это не подействовало.
Начальник городской стражи дважды кашлянул, давая понять, что и он никуда не делся.
— Какой же поддержки ты хочешь? — переспросил Шольц, закрывая окно.
— Этот убогий рифмоплет соблазнил мою жену. Я хочу суда над ним! — порывисто воскликнул тот.
Якуб Шольц вздохнул и упал в свое кресло.
— Чего же ты ко мне пришел? Иди к войту, — нахмурился бургомистр.
— Потому что я не про тот суд прошу вельможного пана, — пояснил Даманский, — а про другой. Я старый солдат, и не подходит мне ковыряться с бумагами! Поэтому коли пан знает, где теперь этот бродяга Себастьян, то пусть скажет мне, ради Христа, чтобы я смог вызвать его на поединок. А где он, там и моя Катажина… Как с ней поступить, еще не решил…
На последних словах голос его задрожал.
— Если пан так уверен в своих подозрениях… — начал Шольц, в котором наконец-то проснулось сочувствие.
— О-о-о! — перебил его преданный муж, — еще тогда, в банкетном каменном доме, на балу, я понял все!.. Да, я полностью уверен! О-о-о!..
Опомнившись, пан Даманский снова выплюнул изо рта усы и виновато опустил голову.
— Значит, пан вполне уверен… — размышлял бургомистр. — Значит, драться с Себастьяном — то дело гонора. Но подальше от моих глаз, а потом — вон из города!
— Тут, где род Даманских покрыт таким позором, меня ничто не удержит, — сокрушенно ответил тот.
— Больше тебе помочь ничем не могу, — твердо сказал Шульц. — А где сейчас Себастьян и твоя прелюбодейка, не знаю…
Бургомистр не договорил. В кабинет снова проскользнул слуга и сообщил, что его милость войт просят принять.
— Черт возьми, — процедил бургомистр. — Едва же семь!
— Я не отниму много времени, — сказал новый гость из-за спины камердинера.
— А-а, Даманский, вы тоже тут? — добавил он, зайдя внутрь. — Что ж, это кстати.
— И вам не спится? — устало спросил хозяин.
— Где же тут уснешь, — ответил тот, — все никак не идет из головы та резня на Вознесении.
Бургомистр обессилено вздохнул. Однако войт обратился к пану Ежи.
— Мой друг, — сказал он, — позвольте спросить, чем вы планируете заняться этим утром?
— Хотел проверить старую мельницу на Полтве, — пожал плечами тот. — Говорят, ночью там видели какой-то свет.
— Оставьте. Это подождет…
Голос войта вдруг стал торжественным, как у дьяка при службе:
— С разрешения пана Шольца, — сказал он, — немедленно отправьтесь в дом бискупа (католического епископа) Либера и, как только его преосвященство вернутся, схватите и приведите в ратушу!
Чем были обусловлены такие решительные намерения, птица за окном не пожелал узнать. Он бросил наблюдать за этой утренней сценой, что разыгралась в доме бургомистра, и с шорохом сорвался с места.
Глава VI
Измученный конь наконец получил покой. Заржав, как от облегчения, он сменил галоп на шаг. Христоф погладил его по гриве, хотя в душе был страшно недоволен скромными способностями животного. Но от самого Олеська добрых коней нет… Словно тот проклятущий мадьяр сглазил!
Впереди открывалось очень широкое поле с небольшими волнами холмов. Иногда одиночные тени облаков скользили по нему и исчезали где-то за горизонтом. Иногда посреди поля срывался холодный ветер и, собрав на дороге горсть пыли, бросал его в лицо всаднику, как немилосердный и невидимый дух, в чьи владения тот вторгся.
Вдоль шляха кое-где возвышались неуклюжие могилы с поломанными черными крестами. Некоторые были совсем без крестов, а другие — разрыты и белели костями упокоенных.
Конь под курьером неожиданно захрипел и подставил под ветер широкие ноздри.
— Ты чего? — Христоф потянул поводья на себя, одновременно оглядываясь вокруг.