— Напиши ей письмо, — сказал венгр своим привычным тоном. — Попроси отдать камень епископу, а я позабочусь, чтобы с ней ничего не сталось.
— Она не поверит, что письмо настоящее, — возразил Гепнер.
— Напиши так, чтобы поверила, — настаивал Иштван, — укажи какую-то деталь, какую-то чувствительную ерунду, известную только вам.
Узник отрицательно мотнул головой.
— Что ж, — мадьяр окончательно вернул себе холодное спокойствие. — Не спеши, подумай. Хотя, признаюсь, времени очень мало. В конце концов, Высокий Замок будет взят. Так много ли ты теряешь, Людвисар?
— Я не верю, что ты ее убережешь, — глухим голосом сказал Доминик, — охотнее поверю дикому волку.
Мадьяр снова засмеялся.
— Подумай, — повторил он, — я вскоре приду за ответом.
Иштван приоткрыл окно и вскочил на подоконник. В тот же миг Доминик отшатнулся и попятился в глубь комнаты. Вместо венгра бесформенная тень с пылающими глазами свирепо смотрела на него. Послышалось приглушенное рычание, но через миг видение исчезло.
Немного подождав, Гепнер подошел к окну и осторожно выглянул вниз. Темно было, хоть глаз выколи. Месяц где-то замешкался, а одиночные огни у стен слабо рассеивали мрак…
Утром зашла Юстина, снова принеся хлеб и сыр. Двое стражей и на этот раз застыли у дверей, недобро поглядывая на Доминика.
— Чего эти не идут? — кивнул Гепнер на стражей.
— Им приказано сторожить искать вас, — объяснила она, убирая крошки со стола, — к тому же я тут ненадолго.
— Боишься меня? — спросил Людвисар, перехватив ее взгляд.
— Нет, не боюсь, — неожиданно твердо ответила она.
— А хотела бы остаться со мной? — допытывался мужчина.
Румянец густо залил щеки девушки.
— Почему же я должна хотеть? Не хочу, — сказала она.
— Тогда почему в третий раз вытираешь стол? Разве он недостаточно чист? — безжалостно молвил Доминик.
Девушка быстро убрала руки, словно коснулась горячего железа.
— Хватит! Пошли! — заворчали стражи.
Но в этот раз Юстина совсем не поспешила за ними.
— Когда ты придешь снова? — шепнул Доминик.
— Вечером, — быстро ответила она.
— А сможешь прийти раньше? — не унимался Доминик. — Тут ужасно одиноко. Принеси хотя б Евангелие… Сможешь? — Он направил на нее взгляд, полный тоски.
— Ладно…
Она направилась к выходу, и мадьяры, в последний раз взглянув на Гепнера, отправились следом, закрыв за собой двери.
Настала полнейшая тишина. Только со двора доносились звуки обычной бытовой суеты. Доминик в очередной раз выглянул за окно, оценивая расстояние до ближайшей опоры. Локтей за двадцать тянулась стена, но что с того, коли там его схватят сторожа? Даже если удастся каким-то чудом туда добраться.
Может, напасть на стражу, когда они в следующий раз зайдут? Это показалось более вероятным. Пленник бросился к сундуку, надеясь найти там хоть что-то, похожее на оружие. Впрочем, там было только старое тряпье и остатки разбитой посуды.
Разозленный таким невезением, Гепнер изо всех сил долбанул по сундуку ногой, от чего тот окончательно распался.
Не утолив ярости, Доминик начал мерить быстрыми шагами свою тюрьму, аж пока усталость взяла свое. Он оперся на подоконник и снова начал созерцать замковые стены и двор. Ладонь нащупала клочок шерсти. Людвисар брезгливо сдул его вниз, почувствовав одновременно зависть к тому, кто мог так легко метнуться из окна. Коли б он имел такие же знания!..
Хотя нет, кинуться он может. Одним движением положить конец всем мытарствам. И тогда пусть добывают тайны из его раздробленной башки. Доминик вовсю вцепился ладонями в каменную опору, и неизвестно, что бы сталось через миг, если бы в дверях как раз не щелкнул замок.
Оглянувшись, увидел на пороге незнакомку в простом сером платье. На груди ее сверкало серебряное распятие, а в руках она держала книгу, очевидно, Евангелие.
— Вот то, что вы просили, — сказала женщина вместо приветствия, протянул узнику книгу.
Гепнер приблизился к женщине.
— Простите, пани, я просил служанку… Я совсем не имел в мыслях причинять хлопоты вам, ясновельможная…
— Графиня Другет, — добавила гостья с едва заметной улыбкой, — но спасение души — это совсем не хлопоты, уверяю. Мне неизвестно, за какую провинность наказаны вы человеческим судом, но будем помнить про Суд Божий, который будет единственно справедливым…
Узник склонил голову со смирением. Когда же посмел поднять взгляд, она смотрела на него с суровой жалостью, как смотрят святые с образов. Лицо было бледное и исхудалое, однако не лишенное красоты. Очевидно, еще не так давно графиня была довольно красивой.
— Укрепляйте дух, а про тело меньше заботьтесь, — продолжила она, мимоходом взглянув на пятно от вина у Гепнера на рукаве.
— Да, дух мой слабнет… — отчаянно пленник бросился перед ней на колени.
От неожиданности графиня растерялась.
— О, не пугайтесь, умоляю! — он молитвенно сложил руки. — Вы — единственный лучик в греховной тьме, что окутала мою душу. Дозвольте, — Гепнер зашептал страстно, — коснуться вашего распятия… Может, это в последний раз…
Это вроде бы естественная просьба вызывала густой румянец на щеках графини. Она застыла на месте, дивясь глубине его раскаяния.
Женщина склонилась над ним.
— Пусть благословят вас небеса, — Гепнер потянулся к распятию дрожащими устами.
Поцелуй попал на туго затянутую грудь, заставив графиню отпрянуть и вскрикнуть, как от боли. В ту же минуту вбежал страж, изо всех сил стеганул его по голове, став между ними каменной стеной.
Двери снова закрылись. Доминик лежал посреди темницы и очнулся лишь тогда, когда Юстина принесла ужин. Сев на стул, Гепнер молча уставился в окно, не глядя на девушку. Похоже, это ее немного обидело, служанка прикусила губу.
— Пани графиня велела спросить, как пан чувствует себя, — сказала девушка приглушенно.
Доминик коснулся головы, где волосы слиплись от крови.
— Спасибо этим псам… — сказал он, яростно глянув на дверь.
Юстина достала платок и, смочив его водой, подала пленнику.
— Да благословит тебя Господь, — благодарно улыбнулся Гепнер, прикладывая платок к ране.
Не дождавшись от него больше ни слова, Юстина попыталась зажечь свечу. Огниво ее снова не слушалось, но Доминик на этот раз не взялся помогать. Оставив напрасные усилия, девушка поклонилась и вышла.
Дни тянулись однообразно, доводя узника до неистовства. Мысли о самоубийстве сменялись сумасшедшими планами побега, прерываясь горячими молитвами.
Юстина каждый раз заставала Гепнера в мрачном настроении. Он иногда жаловался ей на свои беды, а как-то подождал, чтобы рассказала о себе. И она рассказала, что рано осталась сиротой и попала в монастырь возле Мункача. Там ее однажды увидела графиня Другет и забрала к себе на службу. Однако жизнь в замке была не намного легче, чем в монастыре, потому что графиня оказалась более ревностной католичкой, чем настоятельница. Только света чуть больше видно, потому что когда-никогда хозяйка отпустит на ярмарку в Невицкое или же пошлет за чем-то для себя.
Их разговоры заканчивались в основном тогда, когда стражи теряли терпение и они, разинув пасти, начинали вопить о том, что нечего молоть языком, потому что уже все мухи сдохли со скуки.
В какой-то день утром Доминику дозволили выйти наружу. Его провели длинными спиральными лестницами вниз, где была мрачный комендантский зал, а оттуда, через тяжелые кованые двери, во двор. Во дворе его ждал граф Другет. Несмотря на довольно раннюю пору, он, похоже, был трезв.
Присмотревшись внимательнее, Доминик заключил, что граф чувствует себя довольно паршиво. Лоб обильно оросил пот, опухшие поросячьи глазки едва проглядывали на свет, а изо рта отдавало перегаром, что могло свалить и коня.
— Я хочу, чтобы вы взглянули на мастерскую, — еле ворочая языком, сказал Другет. — Вскоре там вы начнете работу.
Мастерская примыкала к северной стене, крепко ее подпирая, и, в случае опасности, была надежной опорой для защитников. Внутри находилась огромная печь и здоровенные мехи. Рядом лежали разнообразные формы и инструменты. За ними — бесчисленное количество обручей, дуг и крюков, бережно сложенных и подогнанных друг к другу.
Толстую стену прошивало несколько бойниц, над которыми были подняты деревянные заслоны, и одно-единственное прорубленное окно, что выходило на замковый двор. Под ним собралось трое крепких бородачей в старых потертых робах.
— Это ваши помощники, — проговорил граф, тяжело садясь на скамью, — каждый из них почтет за счастье… ох, черт возьми, как печет внутри… что я хотел сказать?.. Пустое… Ласло, где ты, сукин сын? — крикнул он в открытую дверь.
Доминик осторожно подступил к нему.
— Вижу, вы очень страдаете, мой пане, — сказал пленник.
— Эт, — отмахнулся тот, — каждое утро то же самое… Мне нужна полная кружка из моей «прогулочной» бочки, да и по всему…
— Вино погасит огонь в животе, но не разгонит из головы туман и не вернет ясность ума, — возразил Гепнер. — Если позволите, я помогу вашей милости, потому что знаю лучшее лекарство.
— Вон как, — граф с подозрением покосился на него. — Что за лекарство?
— Велите прислать сюда кого-нибудь из кухни, — попросил Доминик.
В ответ тот криво улыбнулся, но все же подал знак. Через несколько минут в мастерскую зашла тучная молодица и, глянув на присутствующих испуганными глазами, низко склонилась перед графом. Тот слабым жестом показал на Гепнера.
— Это ты выделяешь сыр узнику, сидящему в башне? — неожиданно спросил Людвисар.
Кухарка, испугавшись еще больше, молча глянула на графа, но Другет сам от удивления раскрыл рот.
— Отвечай! — рявкнул Доминик.
— Я, ваша милость… — растерянно сказала та.
— Итак, ты думаешь, что тот человек — бестелесный дух? — продолжил Гепнер. — Хотя даже духи едят больше, чем бедняге приносят.
— Видит Бог, паночку дорогой, — заголосила молодуха, — я выделяю столько, сколько велела мне ясная графиня…