Всадники остановились посреди поля, невольно вглядевшись в низкий красный месяц, что восходил за темным лесом. Ночь понемногу становилась светлее.
— Если вы, ваше величество, поедете дальше по этой дороге, — отозвался курьер, — то уже через час окажетесь в лагере польского кварцяного войска.
— Кто вы? — спросил Сигизмунд Август. — И почему мне помогаете?
— Я тот самый сотник, что занял ваши покои, — ответил Христоф.
— Вон как, — король усмехнулся, — и чем же я могу вас отблагодарить?
— Помилуйте ангела от страшной смерти, — сказал курьер.
От неожиданности монарх съежился, отнюдь не ожидая такой просьбы.
— Если это только в моих силах, пан сотник, — пробормотал Сигизмунд Август.
Христоф развернул бумагу, на которой уже был готов текст помилования для Ляны. Потом, черкнув огнивом, зажег свечу из красного воска и старательно заслонил ладонью огонь от полевого ветра.
— Думаю, вы понимаете, что государственной печати я при себе не имею, — проговорил Сигизмунд II, наблюдая за этим приготовлением.
— Достаточно будет малой и королевской подписи, ваше величество, — возразил курьер, доставая из сумки стеклянную чернильницу и перья.
Монарх не спеша прочитал текст и, взяв смоченное перо, вывел под ним свою подпись. Рядом с подписью король легко прижал перстнем несколько капель расплавленного воска. Все было готово.
Сигизмунд Август с удивлением наблюдал, как осторожно Христоф свернул бумагу и спрятал ее в карман камзола.
— Вы можете поехать со мной, — король сказал это с притворным безразличием в голосе.
Возможно, Сигизмунда Августа от нечего делать беспокоила доля его спасителя, а возможно, его величество просто боялся остаться в одиночестве посреди ночного поля. Так или иначе, но Христоф отказался.
— Я должен возвращаться назад, ваше величество, — сказал он, — ведь до сих пор нахожусь на службе у князя. Кроме того, двое моих друзей, что помогли сбежать Вашему Величеству, пока что оставлены на произвол.
Король кивнул.
— Что ж, пане смельчак, — ответил монарх, — назовите по крайней мере свое имя, чтобы я навсегда его запомнил.
— Христоф, ваше величество.
— Если вдруг, Христоф, вы захотите пойти на королевскую службу, будьте уверены, вас радушно примут в Кракове, — пообещал король напоследок.
Попрощавшись, два всадника разъехались в разные стороны, отдавая себя на милость ночи, что уже серебрилась тонкими лучами холодного лунного диска, который медленно поднимался все выше и выше.
Христоф возвращался в прекрасном настроении. Исподтишка спровадив Казимира из Башни Каменной, он сладко растянулся на ложе и в тот же миг уснул, как спят все люди, чья совесть чиста, как родниковая вода, а нелегкая ноша, что была им взвалена на плечи однажды, вот-вот высвободится наилучшим образом.
Как всегда в таких случаях, утро наступило безжалостно быстро. К тому же черт принес кого-то под двери, и тот заколотил в них кулаком, как молотом. Спящий оторвал себя от постели и поплелся открывать. Утренним гостем неожиданно оказался пан Сангушко. За ним стоял сотский Карбовник со своими казаками. Сон как рукой сняло, и Христоф спешно поклонился.
— С саблей вам лучше спится? — сказал в ответ прибывший вельможа.
Он был понур, аж серый, и не только от утреннего мрака. Курьер только теперь заметил, что лег, не снимая с пояса оружия. Он попытался улыбнуться, но, похоже, тут было не до смеха.
— Отдайте саблю, пане сотник, — приказал Сангушко, — предатели не имеют права ее носить.
Поняв, в чем дело, Христоф не сопротивлялся. Он молча выполнил приказ и, опустив голову, словно и впрямь чувствовал себя виноватым, двинулся вслед за своими стражами.
Одного ему только хотелось — увидеть князя Острожского раньше, чем его бросят в тюрьму. Тогда все будет хорошо. Он, Христофор, что столько уже преодолел на пути от Львова до Острога, был в этом убежден.
Во дворе курьер действительно увидел его княжескую милость. Константин Острожский стоял поодаль, разговаривая о чем-то со своим маршалом. Рванувшего в сторону, Христоф оставил позади своих стражей и, прежде чем те бросились следом, упал перед князем на колени.
— Пусть Господь благословит ясного князя, что славен своей мудростью и справедливостью! — выпалил курьер.
— Поднимитесь на ноги, — холодно ответил тот, — не гоже ползать сотнику.
Христоф подчинился. Набежала стража, но его не трогали, ожидая воли его милости. Тот соизволил выслушать курьера.
— Ваша княжеская милость, — промолвил он, — никто не упрекнет меня, что щадил я свою жизнь, защищая Межирич. И второй, и третий раз, не колеблясь, поступил бы так же. И не только потому, что великий князь обещал щедрое вознаграждение…
Острожский удивленно поднял на него глаза.
— Все, чего могу просить, — продолжил Христоф, — это позволить мне исполнить свой долг перед магистратом Лемберга. Я взял его на себя раньше, чем стал на службу вашей милости. Потому обещаю вернуться, чтобы стать перед лицом заслуженной кары.
Князь выслушал его, и дальше не скрывая удивления, а потом молча ушел, как будто не найдя, что ответить.
У курьера похолодела кров. Впервые ему показалось, что в этой задумке он перехитрил самого себя. Сейчас мудрец окажется в сырой Острожской тюрьме, откуда никакая сила не доставит полученное такой ценой королевское помилование до Львова. И не стоить будет и медяка все его путешествие, скитания, сражения и авантюры. Княжеская благодарность оказалась не такой великодушной, чтобы простить измену. В придачу Карбовник, положив ему руку на плечо, задумчиво молвил:
— Не угадаешь, брат, как повернется к тебе везение: или лицом, или задницей. Иди…
Тюрьма действительно оказалась сырой, как колодец, откуда еле просматривался клочок синего неба. Оно совсем не радовало пленника, а скорее угнетало, как гнетет одинокого волка недосягаемый месяц.
Медленно смеркалось, от чего стало еще паскуднее. Однако в темноте неожиданно пришло спасение. Двери тюрьмы заскрежетали, неохотно впуская внутрь двух мужчин, один держал в руке свечу, а в другой — саблю, отобранную у Христофа. Это были снова пан Сангушко и Карбовник.
— Его княжеская милость уверен, что наказание было достаточным, — тихо проговорил вельможа, протягивая вперед оружие, — вы больше не пленник. Впрочем, можете выполнить еще одну работу, чтобы окончательно загладить вину.
— Я готов выполнить все, чего жаждет от меня великий князь, — ответил курьер.
— Что ж, надо всего лишь рискнуть жизнью, вступив в бой с мадьярами, — ответил Сангушко, — должны освободить Софию Елецкую — а потом вы повезете ее во Львов, где попробуете спрятать как можно дальше от всех монархов на свете.
— С вашего дозволения, для такого дела я имею двух хороших помощников, — сказал Христоф.
— У нас сотня казаков и еще солдаты из Деражни, — усмехнулся вельможа, — но лишними они не будут. Хорошо.
— Должен попросить, чтобы ваша милость сдержали свое слово, — настоял курьер.
— Ладно, — Сангушко был несколько удивлен, — обещаю, кем бы не были эти люди, они смогут убивать мадьяр.
— Вы не пожалеете, — заверил Христоф, — это отважные воины.
Мужчины вышли во двор, где недавний пленник с наслаждением вдохнул ночной влажный воздух. Неподалеку уже собрались казаки, а за городскими стенами к ним присоединились солдаты во главе с Матвеем.
— Где же ваши смельчаки? — спросил вскоре у Христофа пан Сангушко, но тот в ответ попросил подождать.
Через час впереди появился небольшой костер, у которого грелись двое монахов. Заметив отряд, они выпрямились и, на всякий случай, стали в стороне.
— Может, это они? — хмыкнул Сангушко, — завзятые рубаки, о которых вы нам рассказывали, Христоф?
— Да, ваша милость, — ответил тот, — и поверьте, эти двое стоят двадцати.
— Нечего шутить, — разозлился шляхтич, — пусть они и дальше молятся за наши души…
— Пусть это делают настоящие монахи, — отозвался Казимир, сняв капюшон, — нам угодно другое дело, ваша милость.
Вслед за ним свой настороженный лик явил Орест.
— Черт возьми! — выругался вельможа, — видно, есть таки справедливость в этом мире, если вы живы. Что ж, присоединяйтесь к нам, коли ваша воля, господа наемники. Правда, мне неведомо, какой интерес вы можете иметь в этом деле, но черт с ним!
Вместо благодарности, на лицах Ореста и Казимира отразилось горячее желание свернуть этому пану шею, но они заставили себя поклониться и переместились в хвост отряда.
Через два часа вдали замелькали огни мадьярского лагеря. Местность там была выгодна для ночевки, хоть Христофу показалось, что она слишком доступна: можно было затаиться неподалеку за холмом и спокойно рассмотреть даже котелок на огне, не говоря уже про палатки и коней. Стражи, кроме нескольких спящих солдат, не было видно совсем, и пан Сангушко от удовольствия потер ладони.
— Замечательно, — промолвил он, — внезапно на них наскочим и еще вернемся обратно до завтрака.
— Не стоит спешить, ваша милость, — осторожно заметил курьер, — что-то тут не так. Слишком спокойно.
— Я согласен, — отозвался Матвей, — велите обследовать окрестности.
Шляхтич презрительно улыбнулся.
— Вижу, вы, ротмистр, все еще считаете себя Ганнибалом, — сказал Сангушко, — и, как по мне, тот дровосек, что вас постоянно сопровождает, гораздо храбрее своего пана…
Матвей смолчал, проглотив эту едкую обиду, хоть было видно, что удалось это ему нелегко.
— Я и мои солдаты готовы первыми кинуться на врага, — процедил он.
— Так и сделаем, — согласился шляхтич, — а казаки окружат лагерь плотным кольцом. Те бедолаги, небось, уснули, как мухи в дождь. Вот мы их и разбудим!
Атака началась в тот же миг, только Христоф и двое наемников, до сих пор выряженных в монахов, остались на месте. Зарядив каждый по два мушкета, они подались куда-то в темные заросли такой легкой и неслышной походкой, что вызвали бы зависть даже у местных котов, если бы те имели удовольствие за ними наблюдать.