Пятеро всадников с копьями и арбалетами окружили его, словно он был их добычей. Вскоре приблизился еще один, краснорожий пузан, в котором Доминик с ужасом узнал графа Другета.
— А-а, пане Гепнер! — воскликнул тот, словно в их встрече не было ничего необычного, — рад вас видеть. Скажите, не пробегал тут часом вепрь? Мы гоним его от самого Невицкого. Хитрая тварь.
Ошеломленный Доминик не нашел, что ответить, и только с отчаянием смотрел на охотников. Лица их были искажены ненавистью и желанием загнать. Если не зверя, то беглеца.
Пан Другет тем временем слез с коня и неспешно подошел к нему.
— А вы также на охоту, Доминик? — спросил он, опуская руку в его сумку, что висела при седле. — О-о, вижу, вас неплохо снарядили… Еда, вино и даже деньги… Только зачем они охотнику? Может, вы думали, что в наших лесах дичь покупают?
Всадники насмешливо захохотали. Как только Другет снова взобрался в седло, они окружили пленника еще теснее и, угостив несколькими пинками, крепко связали ему руки. Не теряя времени, граф приказал трогаться в Невицкое.
Охотники и пойманный беглец въехали в замок едва пополудни. На дворе стоял экипаж графини, следовательно, ее также разоблачили. Другет не позволил жене даже доехать до монастыря, возможно, боясь, что она там и останется. Сильнее всего Гепнера донимала вина. Что будет теперь с этой женщиной? Ведь граф, очевидно, догадался обо всем.
Впрочем, несмотря на худшие ожидания, хозяин замка, казалось, утоляет свой гнев. Подкупленную стражу высекли плетьми и прогнали, а Доминику лишь запретили выходить из своей тюрьмы, где, как и раньше, под дверью выставили стражу. Как поступили с пани Другет, он не знал, но надеялся, что к ней также было проявлено милосердие. Этого ему хотелось больше, чем свободы.
Что до графа, то он снова бросился в пьянку. Целыми днями да и ночью со двора и соседних башен слышались его громкие крики и срамные песни. В последнем пан Другет упражнялся с особым рвением. Возможно, так он выливал свою боль или хотел отомстить прелюбодеям, словно именно о них горланил грязные песни. На большее, похоже, у него не достало духу.
Так прошла еще неделя. Иштвана до сих пор не было, и граф просто бесновался. Теперь он совсем не спал, а пить стал еще сильнее. Вот-вот, казалось, его путь попал, но, очевидно, человеческие возможности могут быть неизведанными.
К узнику, как и раньше, наведывалась Юстина, принося ему еду, но тот ее не касался. Наконец, однажды служанка не выдержала:
— По мне, можете умереть с голоду, но подумайте о тех, кто хочет вам помочь. Грош вам цена, когда сами сведете их усилия впустую…
В глазах Доминика промелькнул едва заметный огонек. Юстина оглянулась на стражников, но те были заняты болтовней.
— Пообещайте мне, что сегодня будете есть, — шепотом сказала она, — возможно, завтра вам понадобятся силы…
Пленник кивнул. Ответив ему теплой улыбкой, девушка быстро вышла за дверь, не вызвав у солдат никакого подозрения.
На следующий вечер Юстина застала Доминика в значительно лучшем настроении, хоть сама была чем-то озабочена. Положив посреди комнаты большой узел, она сказала, что это чистая постель, за тем взялась зажигать свечу, красноречиво взглянув на Гепнера. Тот принялся помогать. Юстина смотрела на него долго и пристально. Ему больше не суждено увидеть эту искреннюю душу, что была так добра к нему. Свеча вспыхнула и залила все тусклым светом, от которого вскочили темные тени.
— Прощайте, — тихо говорила Юстина, — может вспомните когда-нибудь… — и вышла.
Стражники закрыли за ней дверь, Доминик нетерпеливо бросился к узлу. Все его самые безумные мечты сбылись: из этой тюрьмы был только один путь! Девушка решила помочь им воспользоваться. Длинные лоскуты из рваных полотен служанка связала в одну длиннющую веревку, добавив, вероятно, свою молитву о том, чтобы ее хватило до подножия замковых стен. И о том, чтобы веревка выдержала беглеца.
Глубокой ночью, когда уже было хорошо за полночь, Гепнер решился на эту отчаянную попытку. С каждым движением приближаясь к земле, Доминик все больше чувствовал, как неистовая радость и желание жить заменяют страх. Ненавистная тюрьма оставалась вверху, а внизу слышался шорох ветра среди спящих осенних деревьев. Казалось, еще немного, и ноги его коснутся вожделенной опоры…
Но, видимо, не хватило бедной Юстине еще одного «Господи, помилуй». Веревка закончилась, и беглец оказался в лютой ловушке: подниматься наверх уже не было сил, а донизу еще оставалось много. Подняв глаза в темные небеса, словно спрашивая у них про справедливость, Доминик расправил заболевшие руки, словно крылья…I
Глава XII
Орест, Казимир и Христоф узнали под утро, что пану Сангушко таки удалось разбить венгров. Мадьяры отступили, несмотря на то, что долгое время удача была на их стороне. Измученные казаки не стали преследовать их, отпустив с миром, и только сердито плевались вслед. Такой победой, когда они были оставлены в дураках, они не гордились. Как, в конце концов, и сам пан Сангушко, которого вместо ощущения вины охватила ярость. Он тщетно выискивал хотя бы одного живого венгра, чтобы сорвать на нем злость. Заметив трех мужчин и Софию, что медленно приближались к месту битвы, вельможа сердито отвернулся.
— Вы, вижу, среди нас самый мудрый, Христоф, — процедил вельможа не оглядываясь. — Добыли трофей, не пролив ни капли крови.
— Ошибаетесь, — возразил тот, — нам пришлось перебить стражу.
— Его княжеская милость велел отвезти госпожу Елецкую в Лемберг, — напомнил Сангушко, — поэтому выполняйте его волю…
— День-два можно подождать, — сказал курьер, — пусть мадьяры отойдут как можно дальше.
— Как знаете, — шляхтич безразлично махнул рукой.
В это время к ним подошел Матвей. На ротмистра было страшно смотреть: ободранный, весь в крови, он сполна разделил судьбу своих солдат. Впрочем, София со всех ног бросилась к нему и нежно обняла.
— Слава Богу, вы живы, — промолвила она.
— Счастлив вас видеть, моя пани, — ответил тот.
Орест, молча за этим наблюдая, яростно скрежетал зубами.
— Не расстраивайся, — шепотом успокоил его Казимир, — видишь, он едва жив. При случае добьем, как свинью.
После полудня Сангушко велел казакам возвращаться в Острог. Христоф принялся искать поблизости более-менее подходящее место, чтобы остановиться перед тем, как отправиться дальше, и Матвей предложил свой форт. После нападения разбойников Деражню начали отстраивать заново, а несколько уцелевших домов могли быть каким-никаким убежищем. Курьер согласился, и вместе с наемниками отправился вслед за солдатами, которых осталась после боя лишь сотня. Софии подвели смирную кобылу, и она поехала на ней впереди, рядом с ротмистром.
Деражня теперь неприветливо маячила чернотой, окруженная свежим частоколом, который построили в первую очередь. Подновленные дома также переливались желтыми досками среди обгоревших срубов, от чего рябило в глазах. Даже часовой на башне казался зловещим навом, сторожем изо какого-то царства мертвых.
Орест не обращал внимания на эту мрачность. Точнее, ему было безразлично. Легши вечером на обгоревшие доски в кузне, парень так и не смог заснуть. В густой темноте он слушал сонное сопение Казимира и отдаленные крики совы, будто эти звуки имели для него какое-то значение. Наконец юноша поднялся на ноги и, нащупав сбоку саблю, тихо вышел во двор.
Ночь была уже по-осеннему холодной, сгоняя стражников поближе к огню и котелкам с горячим питьем. Каждый из них охотно умостился бы на Орестово место, если бы только тот великодушно заменил его на часах. Но он даже близко не имел такого намерения. Немного постоял, а потом двинулся к полуразваленному дому коменданта. Стражника под дверью не было, ротмистр больше не занимался такими глупостями. Согнувшись под скошенным косяком, Орест беспрепятственно проник внутрь.
Матвей тоже не спал. Комендант сидел перед светильником-ночником. Когда скрипучие доски выдали гостя, он едва взглянул на него.
— Чего тебе, наемник? — спросил ротмистр.
— Хочу спросить, как пан чувствует себя, — немного запнулся прибывший.
— Какое твое дело? — не понял Матвей.
— Я, как никто другой, желаю, чтобы ваши раны поскорее зажили, — сказал Орест и решительно добавил: — Должен выяснить кое-что.
Комендант едва заметно усмехнулся.
— Ну, говори. Впервые вижу наемника, которому по нраву шляхетские прихоти. Что ж я тебе сделал?
— Мне нужна эта женщина. София…
Орест заметил, как Матвей изменился в лице. Он, видимо, не ожидал соперника.
— Разве пани Елецкая сделала выбор в чью-то пользу? — сухо переспросил комендант.
— Нет, но если один из нас будет мертвым, то ей вообще не придется выбирать, — дерзко ответил Орест.
— Трудно не согласиться, — кивнул ротмистр, — что ж, я к твоим услугам хоть сейчас.
— Ваша милость еще больны, — возразил наемник.
— Наоборот, я прекрасно чувствую себя, — заверил Матвей, — или, может, ты сам испугался?
Орест ответил свысока:
— Я буду бить левой.
Он отправился к выходу, комендант — следом за ним.
Из форта они вышли как добрые друзья. Никто бы даже не заподозрил о вражде, вспыхнувшей между ними. Казалось, Матвей решил проверить укрепления и взял с собой парня для уверенности. Орест и впрямь шагал впереди, неся в руках факел, словно освещая ему дорогу.
На просторной поляне, когда форт оказался за темными деревьями, оба остановились. Место для боя подходило как нельзя лучше. Орест швырнул факел на кучу сухих веток, осветив поляну ярким пламенем.
— Прежде чем она догорит, ты будешь мертвым, — предупредил ротмистр.
Орест улыбнулся. Он был моложе, но гораздо больше знал об убийствах в лесу под Оршей и грабеже на дорогах Ливонии. Само время, сама пьяная и грязная эпоха научила его искусству боя. Тот, кто зарабатывал на хлеб и вино его ремеслом, не занимался всякими позициями в фехтовании. Не прошло и четверти часа, как он сбил коменданта с ног и уже готов был беспощадно с ним расправиться, как голос Христофа остановил его: