Молли махнула рукой, словно говоря: «Всего не перечислить сразу». Чем вызвала у Ани полнейшее недоумение. Слишком много событий. Голова шла кругом, но единственное, что ей оставалось, – просто делать то, что говорят. Привыкнет. Ко всему привыкнет, лишь бы осталась возможность помочь тем, кто в этом нуждается.
– Хорошо… просто вытереть полотенцем мокрое?
– Да, вытри. А то я не успеваю мыть. Эти сита – головная боль.
Как бы Молли ни вздыхала, а сито – главная вещь в выпечке. Тонкие дырочки, деревянные борта, некоторые были полностью железные. Через них просеивали муку: так она очищалась от комочков, мелкого мусора, который иногда попадал при расфасовке из больших мешков, да и тесто после выпечки было пышнее. Иногда их использовали для протирки вареных овощей. Коул так придавал пирогам дополнительный вкус: добавлял пюре в тесто. Так, например, дрожжевое тесто становилось воздушным и мягким, если в него непосредственно перед выпеканием вмешивался остывший вареный картофель.
Пока все собирались на кухне, Роберт спал. Было уже совсем светло, когда он проснулся и сел на постели, хмуро глядя в окно, через которое лился поток солнечного света. На улице покачивались черные ветви с яркими оранжевыми листьями.
В первое мгновение он не мог припомнить, где находится. Сначала ощутил волнение, после – расслабление, словно произошло что-то очень приятное. Перемены… он ощущал их. После обсуждения пекарни с Коулом, после того, как Роберт стал ее частью уже осознанно, все вернулось на свои места. Роб молча принял действительность, понимая, что не оставит Ани одну. Пока ей хорошо в пекарне, он будет рядом.
Рядом обнаружилась крохотная записка: Молли желала ему доброго утра и напоминала о пятнице тринадцатого.
– Черт возьми!
Он встал с постели, открыл окно – деревянная рама поддалась с трудом, а ведь он недавно ее смазывал. Но с нынешней, осенней, влажностью это неудивительно. Вдохнул свежего воздуха, после чего начал собираться. Специально выбрал два разных носка (один темно-синий, второй черный), надел их, выдохнул. Верил, что это хорошая примета, которая спасет его от неприятностей. И после обязательных утренних процедур Роберт спустился на кухню.
– Проснулся? Отлично! И для тебя работа найдется. Хлеб мы сегодня не выпекаем, но возьми вон те коробочки с печеньем и расставь возле каждой двери справа. Так задобрим домовых духов. Сладости они любят… И, пожалуй, пора отключить электричество. Поэтому достань свечи и подсвечники. Будем зажигать их при надобности.
Коул как раз нарезал красные нити и принялся завязывать ими мешки. Молли в это время рассказывала, что так домовые не смогут их развязать и рассыпать все по подвалу. Казалось, ее это веселило.
– Ани, заменишь меня сегодня за прилавком? Мне нужно сварить грибной суп. Бабушка всегда так делала: приманивала духов-оберегов дома. А пекарня ведь уже достаточно старая. Ей не помешает помощь.
Роберт застыл на пороге. Все выглядело и звучало настолько странно, что он, уже смирившийся с магией реальностей, все равно ошарашенно смотрел на Ани и взглядом спрашивал: «Это все мне не чудится?» Его удивляли правила, которым следовали в пекарне. На что Аннетт лишь улыбнулась и потуже затянула резинку на волосах: боялась, что распустятся. А это, по словам ее матери, просто катастрофа: в волосах могла запутаться нечистая сила, и потом тринадцать дней сможет портить ей жизнь.
Дальше все было словно в тумане. Подготовка к открытию пекарни, уборка, коробочки с печеньем, упаковка печенья, нарезка пирогов… Работа в доме кипела. Все вновь наполнилось привычным теплом, хлопотами, и тревожные мысли ушли сами собой.
– Ах, это чудесно! Люблю грушевый компот. Еще одна кастрюля будет готова после обеда, чтобы посетители получали горячий напиток. И придется мыть много стаканов. Хорошо, чтобы возвращали, – иначе беда.
Молли закрыла глаза, а после и вовсе зажмурилась от удовольствия. Она улыбалась, вдыхая аромат из огромной эмалированной кастрюли. Насыпала немного корицы и добавила напоследок еще чуть-чуть сахара.
– Роб, отнесешь? И табличку повесь, что мы наливаем его бесплатно… я забыла… Ох! И колокольчики не сняла.
Мол покачала головой. Переживала, что их звук может потревожить невидимых гостей: души, которые будут приходить на пламя свечей.
– Хорошо. Сделаю.
Он кивнул, взял разноцветные прихватки, сшитые когда-то Ани из лоскутов ткани.
– И иди отдыхай. Ран нет, но усталость никуда не делась. Тебе тяжело дается смена реальностей, – Коул протянул ему черный блокнот. – Почитай, если не выйдет уснуть.
Аннетт в это время уже стояла за прилавком. Она аккуратно упаковывала печенье в маленькие отрезки бумаги, перевязывала бечевкой и складывала, чтобы отдавать с каждым тринадцатым заказом.
Везде царила атмосфера легкой суеты, тепла и, пожалуй, чего-то праздничного. Словно все хлопоты, которыми они занимались с самого утра, и вправду перекрыли тревогу этой пятницы.
Ани сделала медленный глубокий вдох, и еще ярче ощутила витающие в воздухе ароматы: нежный, теплый – выпечки, в нем было немного корицы, сдобы, яблок, сахара и, пожалуй, немного тмина, которым веяло от кирпичиков, лежащих по правую сторону; сладкий и пряный – компота, Аннетт разливала его в граненые стаканы тем, кто просил; необъяснимо теплый – осени, он всегда был каким-то особенным. В последнем чувствовалась смесь всего: пожелтевших листьев, мха, легкой сырости, мокрой земли и камней… так пахла приятная грусть. Она – прощание с летом и в то же время напоминание о нем.
От приятных ощущений пришлось отвлечься: зашел новый покупатель. Высокий военный, казалось, она его уже видела. Кажется, он покупал хлеб и чем-то испугал Молли.
– Напишете одно слово?
Аннетт предлагала это сделать всем. Посетители должны были написать что-то свое на маленьком кусочке бумаги и бросить в круглую вазу и, если хотели, доставали предсказание для себя.
– Напишу.
В его темном, пугающем взгляде появился отблеск чего-то теплого. Мужчина выполнил просьбу, выбрал себе листик.
– Влюбленность?
На строгом лице появилась кривая ухмылка.
– До встречи.
Ани растерянно протянула ему упакованный заказ. После его ухода вновь наступила тишина.
Она тонкими пальцами перемешала предсказания и, развлечения ради, достала слово для себя.
«Сквозняк».
Его она не любила. От одного воспоминания невольно поежилась. Теперь она выглядела словно маленький воробушек, которого сгонял с ветки ледяной ветер, а тот упрямо оставался, раз за разом пытаясь удержаться.
Темнота вновь напомнила о себе. Наступили сумерки. И теперь пламя свечей, которые одиноко висели в подставках возле окна и стояли возле прилавка, отбрасывало тени. Они уродливо извивались, нагнетая воспоминания. От этого ощущения Ани горько усмехнулась. Быть может, от этого никогда не сбежать?
Взгляд невольно скользил по окружающим ее предметам и остановился на гладкой зеркальной поверхности. Может, это из-за него?
Ее одиночество и размышления прервала Молли. Она постучала пальцами по столешнице прилавка. Это была ее обычная манера – так она обдумывала то, что забыла, и то, что сделала. Маленькая причуда, которая, как ни странно, работала.
Этот звук вынудил Аннетт поспешно спрятать мятую бумажку в карман. Ей казалось, что она слишком личная и ценная: ее никто не должен увидеть.
– Можешь сегодня в него не смотреть. Ничего не увидишь. В пятницу тринадцатого в нем только реальность, и больше ничего. Этот день для душ и домовых.
Молли беспрерывно поглядывала в широкое, поделенное на квадраты окно. У нее было неприятное чувство, словно что-то могло нарушить ту идиллию, к которой они вместе с отцом так долго шли. Найти хранителей для пекарни было слишком сложно. Еще сложнее выбрать правильных, из той действительности, которая еще оставила в их сердцах тепло, но уже показала, что такое боль.
Вот только ответить Ани не успела. Голова закружилась, начало подташнивать. Она прижала руки к груди. Перемещение? Не была уверена, пока не заметила, как изменились детали: исчез компот, вывеска о бесплатном напитке, появились колокольчики на двери, по-другому стоял хлеб на прилавке и уже не было пирогов. Видимо, вечер.
Вокруг была неприятная, гнетущая атмосфера. Она почти незаметным сквозняком просочилась в щели и окружила встревоженную Аннетт. Последний раз она ощущала что-то подобное ранним утром в гараже. Тогда небо напоминало свернувшийся и плохо размешанный кисель. В некоторых местах темно-красный, похожий на кровь, в некоторых бледный, плавно переходящий в серый. Ни прохожих, ни души…
Зазвенели колокольчики. После скрипнула дверь, и в помещение вошел мальчишка. Невысокий, худенький. Она бы дала ему лет десять, не больше. Он сомневался, идти к прилавку или нет. Уже собирался выйти, когда увидел приветливую улыбку и решил остаться ненадолго – погреться.
Несколько минут он просто рассматривал хлеб. Темные глаза задумчиво и слишком по-взрослому изучали ассортимент. Он явно не думал о выпечке. В его глазах не было детского восторга и радости. Только страшная глубина, та, что появляется у людей, испытавших трудности, та, которая говорит о перенесенных боли и несчастьях.
– Полбуханки ржаного и…
Мальчик хмуро посмотрел на монеты в своей ладони. Подумал.
– Четверть пшеничного. Если вам не сложно, могли бы тонко нарезать? У вас ножи большие, острые. У меня так не выйдет.
– Да, конечно, подожди немного.
Аннетт не ждала денег. Даже брать их не собиралась. Видела, что юный гость пекарни – беспризорник: аккуратная, но очень изношенная одежда на вырост, местами в угольной пыли, местами в земле, которую старательно пытались оттереть. И даже та мелочь, которая у него была, явно добыта тяжелым трудом, а не попрошайничеством – Ани была в этом уверена. Слишком он ценил то, что имел. Да и руки в мазуте… Так что она просто нарезала буханку ржаного и пшеничного хлеба, аккуратно упаковала, после чего достала из-под прилавка пару пирожков с яблоками.