Вот что делать?
И что я могу?
Упасть на стуле?
А какой в этом смысл?
У него пистолет и, возможно, не один, нож и, скорее всего, автомат. Ножки же стула вряд ли от такого финта подломятся, да и стоял он практически вплотную к стене. Завалиться на бок? И опять те еще варианты… Должен, должен быть выход!
Его не могло не быть, главное, не сдаваться.
Грязная клетка, рядом во второй находился соотечественник – Серега Махров. Как он сюда угодил и чем не понравился новой власти, неизвестно.
А на наших глазах разделывали, будто на конвейере, людей. Белых и черных. Боялся Серега до жути, не меньше меня. И твердил, твердил одну и ту же мантру, повторял ее раз за разом:
– Никогда, слышишь, никогда не верь, что умрешь! Пусть твою голову уже затолкали в петлю! Не верь! Не верь им, не верь себе! Ты будешь жить, ты… Ты вечен! Никому никогда не верь! Борись, дерись за свою жизнь. До конца, до последнего вздоха, – шептал и шептал он яростно, а этот блеск в глазах…
Он стискивал прутья клетки. И говорил, говорил, говорил, сука!
– Баба продаст и предаст, с детьми так же. Но сам-то себя не продавай. Не продавай! Не хорони! Ты понял?! У тебя есть только ты!.. Держись, брат. Борись. Не верь. Не верь…
Первые сутки хотелось его убить, на вторые уже повторял за ним. Про себя. И так же стискивал кулаки. Сжимал их и верил. И когда Серегу, будто свинью, разделывал вполне интеллигентного вида негр в очках с золотой оправой, тот твердил, говорил, вопил, орал одно:
– Смерти нет… Не верь!
Иногда все переходило в дикие, отчаянные, почти звериные вопли: «Не верь!»
Затем его, бешено вращающего одним глазом, второй вырезали и кинули в ведро с парашей, потащили к канаве. Сторонники новой власти думали, что все у них пройдет по плану – с гиканьем и обезьяньими ужимками постреляют по живой мишени вволю. Расслабились. И этот худой коротышка – метр с кепкой, шкет, напрыгнул на здоровенную двухметровую образину. Как-то ее повалил, оказался сверху. Кусался и рычал по-звериному, а затем бил прижженной культей, разбрызгивая в стороны свою же кровь, мешая ее с вполне красной африканца. Кисть Махрову, с вполне задумчивым и даже эдаким профессорско-исследовательским выражением на интеллигентной морде, отрезал ржавой ножовкой наш доктор Хаос.
Накуренный командир этого зоопарка хохотал до колик, колотил ручищами по коленям, ему вторили бойцы, и одному лишь угодившему под обреченного было не до смеха – дерьмо в штанах мешало. Обгадился, бедолага.
За хорошее зрелище и доставленные лузлы Серегу бросили обратно в клетку, даже оказали неотложную медицинскую помощь, кинув, будто кость собаке, пару перевязочных пакетов.
Уже часа через три тот бился в горячке и шептал, шептал, шептал:
– Никогда, никогда, слышишь, не сдавайся. Парень, нельзя! Не верь в смерть! Пусть она дышит тебе уже в лицо! Не верь! Борись, борись…
Он выжил. Без руки, без глаза, продержался целых пять дней в условиях полной антисанитарии. Потом, когда немного подлечился, пошел убивать. Одноруким детей пугали. А так смотришь на него – соплей можно перешибить, но дух… дух. И изрядная доля даже не сумасшествия, а некой отвязной и очень заразительной отмороженной дебильности. Но все же…
Из произошедшего я вынес немало уроков. Один из главных – только от твоего настроя зависит твое же выживание.
Сдался – все.
Потерял веру – все.
И никто тебе не поможет, только ты сам!
Всегда нужно искать варианты. И я искал, сейчас искал. А ощущение обреченности начало волнами накатывать на разум. Меня же этот урод, олень, шушера будет на куски кромсать! Стоп! Ощущения схожие, как тогда в вертолете и позже, когда удирал от элитного монстра. Есть!
Вот оно, это чувство!
Точно!
Главное было – отделить!
Обвел комнату совершенно другим взглядом, я могу, да, черт возьми, я могу переместиться в любую точку по своему желанию. Дальше комнаты – нет, а вот в ее пределах – куда угодно. Только перенос произойдет, уверен на девяносто процентов, вместе со стулом. От пут я не избавлюсь. Смысл? Время потянуть? Если только совсем выхода не останется…
И что делать?
Ну, вон в тот угол рядом с окном, и… Что дальше?.. Может, кто-нибудь поможет, увидев колышущиеся занавески? Ага, ага. Так я только оттяну свой конец. Сука, если бы не руки и ноги в путах, переместился бы за спину ублюдку, взял шею в захват… И свернул бы ее, как кутенку.
Но лучше чуть придушил бы, а потом показал бы, чему я научился в негритянских застенках. Он банальными яйцами не отделался бы… Я кромсал бы и резал, резал бы и кромсал. И с огоньком! С другой стороны, а можно ли злиться на автомат? На пистолет? На скальпель? На нож? Он инструмент! Всего лишь поганый долбаный инструмент, пусть и с зачатками мозгов, тупая пила, которой маньяк отпиливает голову. Имя же реальной твари – Вилена!
Шарил глазами по комнате, ища выход. Тем временем убийца таки определил, откуда будет лучший ракурс для фотоаппарата, не спеша принялся устанавливать аппаратуру. Времени практически не оставалось. Сейчас закончит подготовительные процедуры, и тогда конец! Дальше останется только терпеть и подыхать.
Что же делать-то?!
Стоп, почему я думаю только о том, что могу…
А если так? Вот так?!
И почувствовал – смогу, смогу! Это ощущение было сродни тому, что каждый из нас знает: можно щелкнуть пальцами, цокнуть языком.
И тянуть нельзя! Время на раскачку? Да хрен бы с ней!
Бородач наклонился к черной открытой сумке, стоявшей на полу, и в этот момент я переместился!
Появился прямо над ним на высоте не меньше трех метров. Слава высоким потолкам и безумству храбрых!
Как там где-то было? «А может, просто небом стать?»
Вот хотелось стать камнем, просто камнем, а лучше куском железной руды такого же объема!
Эта мысль пронеслась вместе с полетом вниз.
Бандит до последнего не заподозрил неладного. Только уловив краем глаза тень, чуть приподнял голову, и ему впечаталось в лоб сиденье стула с водруженным сверху моим седалищем.
Хруст, я прокатился по спине бородача, свалился вбок. Ударился головой о пол. Но главное, стул не выдержал испытаний и рассыпался с треском, а я теперь мог двигать ногами. Хорошо, что в СССР мебель никогда прочностью не отличалась!
Чужак стоял на коленях и тряс головой, рука его тянулась к поясу. Я же успел единственное, что можно было сделать из такого положения, – перекатиться по полу и захватить его шею ногами, их в замок, а мужика уронить на пол.
И теперь давил, пережимал, не давал дышать!
Я старался сломать ему шею, он же, несмотря на средние габариты, силой обладал немалой и пытался одной рукой разомкнуть смертельные «объятья».
А правую ногу обожгло болью, еще и еще. Еще!
Он, падла, успел сообразить и выдернуть нож из ножен и втыкал его, пусть неуклюже и хаотично, но часто в левую икру. До кости!
Если бы не было кляпа во рту – орал бы во всю мощь легких.
Чуть было не разжал замок. Но на остатках силы воли давил, давил!
Дохни! Дохни!
Пришла отстраненная мысль: хорошо, что он не сообразил вытащить пистолет.
Дурея, и зверея, и даже не имея возможности заорать, я вложил в свое движение все силы, резкий поворот вправо, всем телом, главное – ноги не разжать. Хруст! Тварь обмякла и задергалась в конвульсиях.
Этот звук был сладкой музыкой, куда там Бетховену. И теперь я могу говорить, что, когда хрустят шейные позвонки твоего млядского врага, ты слышишь радостный рев древних предков, что поклонялись Перуну и Одину, они поют, поют свою победную песню. Радуются! Еще одного мудака потомок им в услужение отправил! И это здорово! Это прекрасно, это кайф. Это не просто кайф, это то, ради чего стоит жить. От адреналина дрожали руки, победил тогда, когда шансов не было и когда ставка одна из самых высоких – жизнь.
Да что за хрень в башку лезет?
А вместе с этим поднималась океанская волна, которая превращалась в цунами и накрывала с головой, топила собой все, убирая сейчас и боль, и слабость, – я могу! Я все могу!..
Могу!
Истеку сейчас кровью. Вот и все, что я могу.
Откуда это состояние? От наркоты, которой меня напичкали, еще не отпустило?
Так, где его нож? Вот!
Плохо, что на затылке глаз нет. Пока нащупал влажное, в моей крови, лезвие, добрался до рукояти, сжатой в чуть подрагивающей руке, прошло с минуту.
Теперь медленно и плавно. Порезавшись пару раз и слабея от потери крови, я смог разрезать путы. Как и предполагал – пластиковый хомут. Вырвал со стоном кляп, сделанный из скомканного полотенца и скотча. Хорошо, побрился недавно, а то бы заорал.
Бросился, хотя какое бросился – проковылял к кровати, на которой валялись вещи, вываленные в кучу из моего рюкзака. Живец. Четыре глотка. За кроватью скрючился труп еще одного бородача. Идиоты! Из-за одной жемчужины такой ажиотаж. У меня в ремне их больше двадцати. Забирали бы и валили… Даже не подумали проверить.
Мерзкое пойло, без которого ни одному иммунному не выжить, скользнуло по пищеводу, обожгло его. И сразу стало легче. И в голове немного прояснилось. Так, мой пистолет. Проверил – все в порядке. Передернул затвор. И в кобуру. Гранаты в карманы. Возьму-ка я еще «ПБ», чем черт не шутит…
У бандитов искать перевязочные пакеты бессмысленно. Сдернул с кровати простыню, бандитским ножом отрезал несколько полос, обработал их живцом. Разрезал до колена штанину, перебинтовал ногу.
Вновь осмотрелся, с меня уже натекло крови прилично. Все вокруг в ней. А еще хлюпало в ботинке.
Приоткрыл дверь, выглянул. И едва не выругался. Дверь в мой номер была напротив. Пятнадцать метров, и вот тебе аптечка и перевязочный пакет.
Я же тебя, еще пока неизвестная Вилена… Отчего-то я думал, что это та самая блондинка, которая жестикулировала в банном баре. Так вот, мразь, я тебя, может, и не буду на куски резать, но убью. Обязательно убью! Своими руками.