– Бросай оружие! И руки держи, чтобы я видел! Или, Ульем клянусь, твои мозги будут соскребать со стен моего бара! – Голос Михалыча дрожал от ярости. «Бенелли» в руках тоже. Где ты был, дорогой, раньше? Почему глаза на беспредел прикрыл?
Рев сирены приближался, а к бару уже бежали вооруженные люди. С автоматами, винтовками, с миру по нитке…
– Ну, бегом!
– Так бегом или медленно?! – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал от адреналина.
– Медленно, аккуратно, но быстро! – подытожил тот.
И передернул помпу. В ставшей звенящей тишине пластиковый патрон, покинув окно выбрасывателя, вращаясь, глухо шлепнулся о пол, а потом звякнул донцем, покатился дальше.
Медленно-медленно, не делая ни одного резкого движения, я, удерживая пистолет указательным пальцем за спусковую скобу, развел руки в стороны, затем поднял.
– На колени, я сказал, на колени! Богом клянусь…
Выполнил требуемое. Не я первый начал, и по законам Острога был в своем праве.
– А теперь сцепи руки на затылке! И быстро-быстро, я сказал!
А потом мне в лицо прилетел ботинок, это сбоку подскочил забулдыга.
– Я тебя урою, сука! – заголосил он. – Тварь!
Выглядел тот пусть и страшно, но по меркам Улья – не особо. Посекло осколками немного рожу, глаза на месте. Ну да, нос на коже висит – ничего, до свадьбы заживет. Крови, правда, много – все заляпал и меня тоже, но раз драться лез, значит, ничего серьезного – жить будет. Можно было перевести все в партер и навалять ему еще немного до кучи, насрав на Михалыча и его клятвы, но перегорел уже, да и грубияна оттащили забежавшие в бар вооруженные мужики. Поэтому я только сплюнул кровавую слюну.
– Михалыч, что у вас тут за война?!
– Да хрен его знает. Вон у того надо спрашивать, – стволом ружья указал хозяин заведения в мою сторону.
– Не боись, спросим! – подытожил голос. – Твою мать, это же охранники с точки Люли…
Люля, Люля… Что-то знакомое. Точно – это же крестник Цемента.
Вот же мразь, и здесь, сука, нагадил!
– Это формальность, – убежденно заявил Дохлер. – Ясно же, что ты сидел нормально, никого не трогал, я и запись видел. К тебе полезли эти мудаки, в итоге огребли! Ну лишканул малость… С кем не бывает.
И пронесся из угла в угол. Камера, куда меня поместили до судебного разбирательства, – подвальное помещение без окон, три на два метра, с тусклой лампой под высоким потолком. Выделялась на стене выцарапанная надпись готическим шрифтом: «I am /I can», учитывая, что остальные слова и словосочетания никакой особой смысловой нагрузки не несли, кроме как сугубо описывающей обстановку и отношение к заключению в целом, это был блеск: «Я есть, значит, я могу». Надо же, занесло философов-эстетов и в эти края.
– Камера для смертников! У нас тут все быстро, заскучать не успеешь, повесят или башку срубят, – усмехнулся пузатый провожатый, гремя ключами, отпирая массивную стальную дверь.
Окно кормушки, две камеры наблюдения расположены высоко, чтобы слепых зон не было. Вот и вся обстановка. Ах да, главное – тяжелое металлическое, явно кованое железное кольцо, вделанное в стену, на уровне пояса, к которому меня сноровисто приковали наручниками два дородных конвоира, втолкнув в полутемное помещение, после слов тюремщика.
Сбежать отсюда… Не знаю, не знаю. Вряд ли кто-то смог бы сбежать отсюда даже с дарами Улья, если только не умел ходить сквозь стены. Мне же отчего-то не удавалось переместиться в этом стакане. Умение не откликалось, как я ни старался. Да и стальные браслеты на запястьях, стянутые с безумным идиотизмом товарищами, знавшими толк в садизме, сводили на нет все мысли о свободе. С каждой минутой терялось ощущение рук. Вот же суки! Несколько часов, и поможет только ампутация. Хотя это же Улей. Но…
Серьезный подход впечатлял. Читая надписи на стенах, я узнал, что не все художники и поэты разделяли мою участь. Большинство из них были свободны в перемещениях по камере, поэтому мне становилось совсем кисло. Я особо опасен? И в голове суматошная мысль: «Допрыгался».
Примерно часа через четыре в камеру ввалился сначала Дохлер, а за ним Третьяк. Недовольно ворча, тюремщик все же ослабил хватку наручников после моего требования, но скорее соблюдая порядок содержания заключенных на глазах у посетителей. При этом одарил таким взглядом, что становилось понятно: отольются мне кошкины слезки.
– Точно, Люгер прав во всем, – тоном, говорящим обратное, заявил Третьяк. – Прямо мочи нет, насколько он прав! Правее не бывает! Вот жил я нормально, дернул же меня черт Люгера своим крестником сделать… Не делай добра, как говорится…
– Третьяк! – Дохлер возмущенно посмотрел на товарища.
– А что «Третьяк»? Ты тоже… Прав, прав. Ни хрена он не прав! Косяков вагон! Итак, первый! Гранаты негражданам, да и гражданам, в обиходе запрещены! Гранаты должны либо храниться в таком месте, доступ к которому затруднен, то есть в гостиничном оружейном сейфе, имеющемся в каждом номере. Без запальных устройств! Повторяю: без запальных устройств! Что, думаешь, нашим воротилам от отельного бизнеса деньги девать некуда? В каждом номере стальной ящик! Установили строго по регламентам! Второй косяк: он добивал раненых. Эта ведь сука, Люгер, провел контроль прямо под видеокамерами. Пострадавшие со стороны мирных граждан – синяк Бидроль, несмотря на то, что пьянь последняя, но он, как говорят в Одессе, таки гражданин! А из упокоенных нашим боевым товарищем не удостоился столь высокого звания только первый, кого он приголубил, – Утюг! Броулер по паспорту, а в миру просто Бройлер, а также Голова – это, твою мать, полноценные граждане Острога, которым легко и просто провели контроль прямо в гостевой зоне!
Третьяк глубоко вздохнул, набирая воздух в легкие, и продолжил:
– Контроль! Ты вдумайся, какой резонанс будет?! Контроль гражданину! Гражданство – это не просто так! Это не только звездочка в ай-ди! А так-то все нормально… Ну, подумаешь, гранату там взорвал, пострелял горожан. Покушать сходил, герой! Завтра еще один явится, тоже в сортир попрется, из граника куда-нибудь залепит. А ты что с собой двадцать шестой не взял? Как так? – посмотрел на меня крестный, в глазах злые, но отчего-то веселые бесенята.
Я пожал плечами. Честно говоря, было бы можно – взял бы, и автомат прихватил бы. Третьяк же опять принялся почти орать:
– И на хрена тогда бы делить народ на граждан и неграждан? Чисто все едины перед богом и очередным отморозком?! Не, ну а что, мало ли каких горячих к нам ветер занесет?! А ты знаешь, что по закону голос гражданина значит больше, чем голос негражданина? Ты знаешь, что прописано везде: когда твоей жизни не угрожает опасность, ты должен ждать органы правопорядка в спорных случаях и… и оказать первую помощь пострадавшим! Даже если это преступники, но граждане, которых виновными может признать только наш суд, самый честный и гуманный? Вот Люгер и оказал помощь, всех подлечил! Чисто в башку, каждому, каждому! Залепил по маслине! Лепила от бога, короче! Добил, чтобы не мучились, бедолаги! Неоперабельные, суки!
– Да и хрен бы с ними! Одно слово – мудаки! – Дохлер вновь прошелся туда-сюда. Остановился рядом со мной.
– С тем, что эти уроды собой представляли, я полностью согласен! Вот только именно его сейчас на кол посадят! – ткнул пальцем в меня крестный. – Ты это понимаешь, Дохлер? А баба? Ее вообще не зацепило, но там речь идет уже и про выкидыш, и про остальное. Письки мужской не видела, у них с этим строго, целка – короче, сам Михалыч хвастал, но, мля, выкидыш! Ладно, не Земля это! Разобрались. Сейчас всех собак на него будут вешать! А ветер откуда дует? Никто не знает?.. Михалыч, сам же знаешь, сука валовая, он тоже телеги строчит чисто принтер! «Мой бар пострадал»… Твой бар начал страдать, когда ты стал его хозяином! Видно же, что до последнего тянул, вместо того чтобы остановить резню, он же клок-стопер немного. Как же, Люля ему жрачку поставляет! Люля же говорит, мол, послал ребят попросить встретиться с ним… – и снова указующий перст мне в грудь. – Типа узнать про судьбу крестного Цемента. Нет, ты понял, сыновьи чувства у гондона взыграли?!
– Не посадят, не дрейфь. – Дохлер подмигнул мне и похлопал меня по плечу. – Был бы олень какой, а так ты наш. Что, зря я Шайтана дернул? А тот не какой-нибудь хрен с горы – глава СБ лично. И мужик правильный со всех сторон. Он поможет!
– Ага, поможет! Дело до самого Князя, уверен, дошло, и как он там решит, так и будет, и никто не посмеет возразить! Горбач опять же… А наш идиот к Хельге клинья подбивал, тот же, сам знаешь, за ней что твой пес носится…
– А вот мою собаку попрошу не трогать! – дурашливо возмутился толстяк. – Она охотничья, лайка настоящая, а не какой-то там Горбач.
– Для Князя же, – Третьяк не поддержал шутливого тона, – Шайтан имеет определенный вес и даже говорить ему что-то может… Но Князь – это Князь! Как решит, так и будет. Я бы на многое не надеялся.
И так уже почти два часа. Судили так, рядили этак. Я же молчал, неплохо мне поправили здоровье набежавшие селяне с дрекольем и автоматическим оружием. Били с вдохновением, насилу их служители закона – помощники шерифа – уняли.
Уже здесь у меня забрали все. Даже куртку сдернули. Вот тебе и цивилизация.
– Дохлер, подкури, – попросил я толстяка, к которому все больше проникался дружественными чувствами.
Тот выполнил требуемое, вставил мне сигарету в разбитые губы. Я хотел его поблагодарить, но Третьяк, бешено вращая глазами, заорал:
– А ты вообще рот закрой! Пока не спрашивают! Наворотил, мля! И вот что тебе не живется нормально?! Что ни выход – приключения! Я даже подозреваю, что это из-за тебя у нас не обычный рейд получился, а чисто боевик! С нами в главной роли! Чуть все там не остались!
Высокий худой гладковыбритый мужик неспешно зашел в камеру, перед ним кто-то услужливо открыл дверь. Явно не тюремщик, у того лапы будто лопаты, покрытые густым черным волосом, здесь же мелькнула среднего размера рука. Рейдеры подобрались.