Так Море — шири и глубин
Лишь Образ видимый один».
Её ответа мрачный вал
Свинцом, лишь это он сказал,
На голову страдальца пал.
«Высоких тем за болтовнёй
Беспутный не узрит герой,
Что тешится словес игрой.
Кто любит „Таймс“, сигарный дым,
Кто завсегдатай пантомим —
Способен к пакостям любым!»
Ему б ответить в тот же миг,
А он пристыженно поник:
«Почище, чем играть в безик!»
Прочёл в её глазах вопрос,
Хотел ответить её всерьёз,
Но ничего не произнёс.
Сестрой витражного окна
Его щека, что её видна:
Зальёт румянцем — вновь бледна…
Смягчила жёсткости налёт,
Когда сказала в свой черёд:
«Меньшого больший превзойдёт».
«Настолько этот факт весом, —
Промолвил он, — и нов притом,
Что даже нужды нету в нём».
И поднялась в ней страсть волной.
Встряхнула злобно головой:
«Нет, есть — для случая с тобой».
Но, видя, как дрожит бедняк
И к жалости взывает как,
Смягчила вновь и тон, и зрак.
«За Мыслью обратись к мозгам:
Её доставит Разум нам,
Идеи укрывая там.
Кто ищет истины исток,
Зрит вглубь, поймёт: Идей поток
Из Образов и проистёк.
Предмет учёнейших забот
Та цепь и круг чудесный тот:
Ведь Мысль нам Образы даёт».
Второй голос
Брели у волн, влажнивших пляж.
Она в учительственный раж
Вошла, а в нём пропал кураж.
Был жгучим слов её накал,
Ей разговор принадлежал,
А он был словно трутень вял.
«Не устаю тебя учить:
Из мела сыр не получить!» —
Плелась таких речений нить.
Был голос звучен и глубок.
Когда же: «Как?» — спросила вбок,
То стал предельно тон высок.
Ответ, что, сбитый с толку, дал,
Попал под волн роптавших вал
И был потерян в эхе скал.
И сам он знал, что невпопад
Ответ, как будто наугад
Попасть из лука захотят.
Она — в мирке своих реприз;
Тяжёлый взгляд направлен вниз,
Как будто не шагал он близ —
Прочна защита, довод здрав...
Но нет — вопрос чудной стремглав
Находит, ясное смешав.
Когда ж, с гудящей головой
Воззвал он к смыслу речи той,
Ответом был повтор простой.
И он, страданьем возбудясь,
Решил ответить не таясь,
Презрев значенье слов и связь:
«Наш Мозг... ну, в общем... Существо...
Абстракция... нет... Естество...
Мы видим... так сказать... родство...»
Пыхтит, румянцы щёк горят, —
Умолк он, словно сам не рад;
Она взглянула — он и смят.
Был лишним тихий приговор:
Его пришиб холодный взор,
Не мог он больше дать отпор.
Но слов не пропустив и двух,
Она тот спич, почти не вслух,
Как птичку кот, трепала в пух.
А после, отметя долой
Что сделал с ним её раскрой,
Вновь развернула вывод свой.
«Мужчины! люди! На лету,
В заботах, вспомните ли ту —
Лишь воздержанья красоту?
Кто подтолкнёт? Узрит ли глаз
Ночных чудовищ без прикрас,
Снующих дерзко среди нас?
Ведь полнит воздух крик немой,
Зияют рты, и краснотой
Блестят глаза, а взгляд их — злой.
Не блато ль жёлтый свет несёт,
Не тьма ли падает с высот,
Скрывая тяжкой Ночи свод?
И, до седых дожив волос,
Никто сквозь занавес из слёз
Не бросит взгляда — как он рос?
Не вспомнит звука прежних слов,
И стука в двери, и шагов,
Когда затем гремит засов?
Готов он ринуться вперёд, —
Белёсый призрак вдруг встаёт,
И стекленеет взор, и вот
Виденье тех пропавших благ
Сквозь леса спутанного мрак
Морозит кровь, печально так».
И всё из случаев-преград
Восторженно, полувпопад,
Рвала, как зубы, крохи правд,
Пока, как молот водяной
У речки, обмелевшей в зной,
Не завершила тишиной.
За возбуждением — тишь, и пусть:
На станции конечной пуст
В пути набитый омнибус,
И все расселись, млад и стар,
В своих купе; там тишь — как дар;
И лишь машина пустит пар.
Не поднимала глаз с земли,
Губами двигала — не шли
Слова, и складки вкруг легли.
Он, наблюдавший моря сон,
Был зачарован и прельщён
Покоем вод, безмолвьем волн;
Она ж в раздумии своём,
Как эхо грёз вдогон за сном,
Забормотала всё о том.
Склонил он ухо в тот же миг,
Но в смысл речей отнюдь не вник —
Невнятен был её язык.
Отметил лишь: песок волнист,
Рукой она всё вверх да вниз —
И мысли тут же разбрелись.
Пригрезил зала полумрак,
Где ждут тринадцать бедолаг —
Он даже знал, кого, — и так,
Он видел, здесь и там на стул
Понуро каждый прикорнул,
Что вид их совершенно снул.
Любой немее, чем лангуст:
Их мозг иссушен, разум пуст,
Нет мыслей, слов запас не густ.
От одного протяжный стон.
«Вели накрыть уж, — мямлит он, —
Мы три часа сидели, Джон!»
Но всё исчезло в свой черёд,
И та же дама предстаёт,
Чья речь продолжится вот-вот.
Её покинул; отступив,
Он сел и стал смотреть прилив,
Прибрежный полнивший обрыв.
Тут тишь да гладь — простор широк,
Лишь пена белая у ног,
Да в ухо шепчет ветерок.
«А я терпел так долго суд,
И ей внимать предпринял труд!
По правде, это всё абсурд».
Третий голос
Ждала недолго транспорт кладь.
Прошла всего минута, глядь —
И слёзы ливнем, не унять,
Да трепет. И какой-то зов —
Лишь глас, в котором нету слов —
То далее, то ближе вновь:
«Не распалить огня слезам». —
«Откуда, что? Вдобавок, нам
Внимать подземным голосам?
Её слова — душе урон.
Да я бы лучше, — плакал он, —
Тех волн переводил жаргон
Иль возле речки развалюсь
И книжки тёмной наизусть
Зубрить параграфы возьмусь».
Но голос рядом — только глух,
Пригрежен или молвлен вслух —
Беззвучен, как летящий дух:
«Скучней ты нынче во сто крат;
Речам учёности не рад?
Потерпишь — будет результат».
Он стонет: «Ох, чем то терпеть —
Я б корчился в пещере средь
Вампиров, их желудкам снедь».
А голос: «Но предмет велик,
И чтобы он в твой мозг проник,
Тараном бил её язык».
«Да нет, — протест его сильней. —
Ведь нечто в голосе у ней
Меня морозит до костей.
Стиль поучений бестолков,
Невежлив, резок и суров,
И очень странен выбор слов.
Они разили наповал.
Что делать было? Я признал
Что ум у ней, э-гм, не мал;
Я был при ней до этих пор,
Но стал запутан разговор
И разум мой лишил опор».
Пронёсся шёпот-ветерок:
«Что сделал — знаешь: впрок, не впрок».
И веко дёрнулось разок.
Он растерял последний пыл,
Уткнулся носом в пыль без сил
И летаргически застыл.
А шёпот прочь из головы —
Заглох, как ветер средь листвы;
Но облегченья нет, увы!
Он руки жалобно вознёс;
Коснувшись спутанных волос
Рванул их яростно, до слёз.
Позолотил Рассвет холмы,
А то всё хмурились из тьмы…
«Так отчего ругались мы?»
Уж полдень; жгучий небосвод
Ему глаза и мозг печёт.
В сознаньи — крик, но замкнут рот.
А вот вперил в страдальца взгляд
С усмешкой мрачною Закат;
Вздохнул он: «В чём я виноват?»
А тут и Ночь своей рукой,
Рукой свинцовой, ледяной,
К подушке гнёт его земной.
А он запуган, истощён...
То гром или страдальца стон?
Волынки или жалоб тон?
«Гнетуща тьма кругом и так,