Ты контур, звук иль цвет —
Не прямо, но намёками
Преподноси предмет,
Как бы сквозь мысленный прищур
На белый глядя свет».
«Пирог опишем, дядя,
И в нём бараньи почки:
„О, как влечёт курчавый скот
В пшеничной оболочке“». —
Старик воскликнул: «Молодец!
И это лишь цветочки!
Годится соус „Харвиз“
Для птицы, рыбы, мяса.
Вот так же есть эпитеты —
В любом стихе сгодятся.
„Пустых“, „отцветших“, „диких“ слов
Не стоит опасаться».
«Готов примкнуть я, дядя,
К такому уговору.
„Пустой и дикий путь ведёт
К отцветшему забору“... » —
«Постой, племянник, не гони,
Хотя я рад задору.
Словечки те — что перец
К читательскому блюду.
Их понемногу рассыпай
И равномерно всюду,
Когда ж насыпаны горой,
То быть, конечно, худу!
Затронем напоследок
И разработку темы.
Пускай читатель в ней берёт,
Что сам найдёт, ведь немы-
Слимо разжёвывать ему,
В чём суть твоей поэмы.
Читателя терпенье
Проверить можешь сам.
Являй ты небрежение
И к датам и к местам.
И вообще, любой туман
Полезен будет нам.
Но положи пределы,
Для мысли заводной,
И разбавляя там и сям
Творение водой,
Сенсационной заверши —
Ударною — строфой».
«Сенсационной? Боги!
Не понимаю, сэр!
О чём я должен в ней писать
И на какой манер?
Уж будь любезен, приведи
Хотя б один пример».
Лукаво подмигнула
Рассветная роса.
Старик, застигнутый врасплох,
Отвёл свои глаза.
«Театр Адельфы посети —
Увидишь чудеса
В спектакле „Коллин Боум“;
Сенсаций место — там.
Как раз по слову Бусико —
Не зря твердит он нам:
История да будет Свист,
А жизнь да будет Гам.
Ну что ж, опробуй руку,
Пока фантазий дым…
Но внук докончил: «И затем
Печатать поспешим:
В двенадцатую часть листа
С тисненьем золотым!»
Смотрел с улыбкой дядя:
Племянник сам не свой
Налил чернил, схватил перо
Дрожащею рукой —
Но вот печатать… Покачал
Седою головой [58].
С подозрением я отношусь к пауку,
Собак не люблю на своре,
Подоходных налогов терпеть не могу,
Но ненавижу — море.
Если на пол солёной водицы пролить —
Вздор, но речь не о вздоре:
Если мысленно пол ваш на милю продлить —
Будет почти что море.
Если за нос собаку укусит оса,
Псина утихнет вскоре.
А представьте, что воет четыре часа —
Это почти как море.
Как-то снились мне тысячи нянь и детей;
Каждый малыш в задоре
Мне махал деревянной лопаткой своей —
Подняли шум, как море.
Кто, скажите, лопаточки те изобрёл?
Кто их строгать спроворил?
Лично я полагаю, что либо осёл,
Либо любитель моря.
Я согласен, красива порой волна
И «парус в пустом просторе»...
Но, положим, что качка вам очень вредна —
Тут уж вам не до моря.
Как известно, жучок под названьем «блоха»
С нами в извечной ссоре.
Где сильней от него пострадают бока?
В номере возле моря.
Если в чашечках вас не пугает песок,
Солёная горечь — в споре,
Если в яйцах любезен вам тины душок,
То выбирайте море.
Если любы вам камни и любы пески,
И с ветром холодным зори,
Если любы вам вечно сырые носки —
Рекомендую море.
Кстати, есть у меня с побережья друзья,
С такой теплотой во взоре!
Одному удивляюсь в их обществе я:
Любит же кто-то море!
Позовут на прогулку — устало плетусь,
На кручу взойду не споря;
А когда невзначай я с утёса свалюсь,
Ловко предложат море.
Всё бы им потешаться! И поводы есть:
Смеются, не зная горя,
Стоит мне поскользнуться и в лужицу сесть —
Их уж подложит море.
(От Хлои, которая всегда его понимает)
«Вспомни вечер один, вспомни тот магазин,
Где впервые увидел ты Хлою;
Ты сказал, я проста и чертовски пуста, —
Поняла я: любуешься мною.
Покупала муку я тогда к пирогу
(Я затеяла ужин обильный);
Попросила чуток подержать мой кулёк
(Чтоб увидеть, насколько ты сильный).
Ты рванулся бегом вместе с этим кульком
Прямо в омнибус — помнишь, повеса? —
Про меня, мол, забыл, — но зато сохранил
Ты ни много ни мало три пенса.
Ну а помнишь, дружок, как ты кушал пирог,
Хоть сказал, он безвкусен и пресен;
Но мигнул ты — и мне стало ясно вполне,
Что тебе не пирог интересен.
Помню я хорошо, как услужливый Джо
Нам на Выставку взял приглашенья;
Ты повёл нас тогда „срезав угол“ туда,
И в неё не попала в тот день я.
Джо озлился, смешной, — вышел путь, мол, кружной;
Но пришла я тебе на подмогу.
Говорю: таковы все мужчины, увы! —
Вечно смыслу в делах не помногу!
Ты спросил: „Что теперь?“ (Заперта была дверь —
Мы, смеясь, постояли перед нею.)
Я вскричала: „Назад!“ И извозчик был рад:
На тебе заработал гинею.
Сам-то ты повернуть и не думал ничуть,
А придумал ты (верно, в ударе):
Раз откроется вновь завтра в десять часов, —
Подождать. И мудрец же ты, парень!
Джо спросил наповал: „Если б кто помирал,
Тут и ты бы проткнул его пикой —
Сам-то будешь казнён?“ Ты сказал: „А резон?“ —
И ко мне с той загадкой великой.
Я решила её, — вспоминай же своё
Удивленье: „Во имя закона“.
Ты подумал чуть-чуть, ты поскрёб себе грудь
И сказал с уважением: „Вона!“
Этот случай открыл, как умишком ты хил
(Хоть на вид и годишься в герои);
Позабавится свет, больше пользы и нет
От тебя — так не бегай от Хлои!
Впрочем, плох ли, хорош, а другой не найдёшь,
Кто тебя выгораживать рада.
Ох, боюсь, без меня не протянешь и дня;
Так чего же ещё тебе надо?» [59]
Погребальная песнь, исполняемая жертвой
«Мне косу плесть велела мать...» —
И снова верченье органа.
Ужасно! Я тоже, всем прочим под стать,
Всё делать, что хочется, стану.
«Мой дом — кусты да буерак», —
Достигло оконцев подвала.
Когда ж поспешил я сбежать на чердак,
То понял, что разницы мало.
«Один ты можешь мне помочь!» —
Опять он снаружи затренькал.
И тут застонал я в отчаянье: «Прочь!
Усвоил уж это давненько!»
«Запомните, сударь, мой скромный орган...» —
Довольно, приятель, довольно.
Не бойся, негодник: тебя, хулиган,
Уж я не забуду невольно! [60]
Написано после того, как автор увидел картину Хольмана Ханта «Иисус, найденный в храме».
Я был у самых врат
В огромный храм; к нему живой прилив
Толпы величественней был стократ,
Мой разум поразив.
Там злато и парча
Внутри горели, мрамор плит сиял;
Лучами, словно струнами звуча,
Пестрел огромный зал.
Но некий был порок
В убранстве храма, что манил толпу.
Так осеняет праздничный венок
Лежащую в гробу.
Мудрейшие страны
Сошлись туда для спора на три дня,
А прочий люд приткнулся у стены,
Молчание храня.
Но старцев вид уныл;
У этих зол, у тех задумчив взгляд:
Их доводы мальчишка разгромил
Минуту лишь назад.
Свидетелей толпа