«— Это очень важная улика, — проговорил Король, потирая руки. — Все, что мы сегодня слышали, по сравнению с ней бледнеет. А теперь пусть присяжные обдумают свое…
Но Алиса не дала ему кончить.
— Если кто-нибудь из них сумеет объяснить мне эти стихи, — сказала Алиса, — я дам ему шесть пенсов… Я уверена, что в них нет никакого смысла!
Присяжные записали: «Она уверена, что в них пет никакого смысла», — но никто из них не сделал попытки объяснить стихи.
— Если в них нет никакого смысла, — сказал Король, — тем лучше. Можно не пытаться их объяснить. Впрочем…
Тут он положил стихи себе на колени, взглянул на них одним глазом и произнес:
— Впрочем, кое-что я, кажется, объяснить могу, «…но плавать он не может…»
И, повернувшись к Валету, Король спросил:
— Ты ведь не можешь плавать?
Валет грустно покачал головой.
— Куда мне! — сказал он. (Это было верно — ведь он был бумажный.)
— Так, — сказал Король и снова склонился над стихами. «…Знают все на свете» — это он, конечно, о присяжных. «Я дал им три, они нам — пять…» Так вот что он сделал с кренделями!
— Но там сказано, что «все вернулись к вам опять», — заметила Алиса.
— Конечно, вернулись, — закричал Король, с торжеством указывая на блюдо с кренделями, стоящее на столе. — Это очевидно! — «Она, конечно, горяча…» — пробормотал он и взглянул на Королеву. — Ты разве горяча, душечка?» (97).
Попытка короля прояснить референциальные отношения слов стихотворения-нонсенса смешна не менее самого стишка, именно вследствие того, что «зазор» между бессмысленностью и смыслом в результате его толкований если и сокращается, то настолько произвольно, что этого не может не заметить и самый ненаблюдательный из читателей. И здесь диалогичность разбирательства (Король — Алиса) подчеркивает все тот же спор «порядка» и «беспорядка».
Слово само по себе нередко выступает у Кэрролла как объект «игры в нонсенс», взятое уже не в своей целостности, неразрывности, не как единица-«фишка», но как тонкая и сложная структура, представляющая собой удобное «игровое поле». На игре между несовпадением звука и смысла в слове, например, строятся многочисленные каламбуры, щедро рассыпанные в обеих сказках Кэрролла. Таков знаменитый «длинный рассказ» Мыши, в котором обыгрывается смысловое несовпадение слов «tale» (рассказ) и «tail» (хвост), идентичных по звучанию. Приведем этот отрывок в оригинале. «’It is a long tail, certainly,’ said Alice, looking down with wonder at the Mouse’s tail, ’but why do you call it sad?’ And she kept on puzzling about it while the Mouse was speaking, so that her idea of the tale was something like this…» (28).
Мы попытались передать этот отрывок по-русски следующим образом:
«— Это очень длинная и грустная история, — начала Мышь со вздохом.
Помолчав, она вдруг взвизгнула:
— Прохвост!
— Про хвост? — повторила Алиса с недоумением и взглянула на ее хвост. — Грустная история про хвост?
И пока Мышь говорила, Алиса все никак не могла понять, какое это имеет отношение к мышиному хвосту. Поэтому история, которую рассказала Мышь, выглядела в ее воображении так…» (29).
Далее следовало знаменитое фигурное стихотворение, которому Кэрролл придал форму мышиного хвоста.
Число подобных каламбуров можно было бы умножить: это и «not» (отрицательная частица), и «knot» («узелок») все в том же рассказе Мыши, и «well» («колодец» и «хорошо») в «Безумном чаепитии», и «draw» («черпать воду» и «рисовать») в той же главе, и многое, многое другое.
Кэрролл с упоением играет, разрушая структуру слова и различных словесных единиц, а затем вновь восстанавливая их, придавая им свои, совершенно неожиданные значения. Среди излюбленных игровых единиц — так называемые реализованные метафоры, в которых старые, привычные связи разрушаются, заменяясь новыми и всегда в высшей степени неожиданными, а затем «реализуются»[157]. Так, например, «реализуется» в сцене суда глагол «cross-examine» (подвергать перекрестному допросу). Приведем этот отрывок:
«Король озадаченно посмотрел на Белого Кролика.
— Придется Вашему Величеству подвергнуть ее перекрестному допросу, — прошептал Кролик.
— Что ж, перекрестному, так перекрестному, — вздохнул Король, скрестил на груди руки и, грозно нахмурив брови, так скосил глаза, что Алиса испугалась. Наконец, Король глухо спросил:
— Крендели из чего делают?» (92).
Позже Король жалуется Королеве: «Теперь, душечка, ты сама подвергай ее перекрестному допросу. А то у меня голова разболелась» (92). Курсивом мы выделили те слова, которые связаны с осмыслением и «реализацией» Королем неизвестного ему глагола. Как видим, «cross-examine» подвергается здесь нескольким последовательным операциям: Кэрролл разбивает его на две. составные части (cross и examine), каждая из этих частей осмысляется в прямом, буквальном смысле («скрестить», «скосить», и «рассматривать») и, наконец, из суммы этих частей выводится новое, неожиданное «значение». Процесс этот, в сущности, аналогичен детским «этимологиям», когда незнакомые или отвлеченные слова или идиомы выводятся из знакомых, понятных, простых элементов. В тексте обеих сказок Кэрролл снова и снова использует этот прием. Приведем еще один пример из той же сцены суда:
«Тут одна из морских свинок громко зааплодировала и была подавлена. (Так как это слово нелегкое, я объясню тебе, что оно значит. Служители взяли большой мешок, сунули туда свинку вниз головой, завязали мешок и сели на него.)
— Я очень рада, что увидела, как это делается, — подумала Алиса. — А то я так часто читала в газетах: „Попытки к сопротивлению были подавлены…“. Теперь-то я знаю, что это такое!» (91).
Выбирая для русского перевода глагол, аналогичный английскому «suppress», которое употребляет Кэрролл, мы остановились на «подавить», ибо оно, подобно исходному английскому слову, членится на две части, вторая из которых легко «реализует» свой буквальный смысл («press», «давить»).
Наконец, совсем проста — и тем самым разительно неожиданна — «реализация» общепринятой метафоры, которую производит Шалтай-Болтай, читающий Алисе стихи.
«— Зимой, когда белы поля,
Пою, соседей веселя.
— Это так только говорится, — объяснил Шалтай. — Конечно, я совсем не пою.
— Я вижу, — сказала Алиса.
— Если ты видишь, пою я или нет, значит, у тебя очень острое зрение, — ответил Шалтай» (180).
Здесь реализуется общераспространенная, давно вошедшая в язык, а потому и называемая «языковой» метафора («видеть» в значении «понимать»). Характерно, что Шалтай находит нужным пояснить и вторую «языковую» метафору («петь» в значении «читать стихи»), однако оставляет ее нереализованной.
Многие из структур, которыми играет Кэрролл, осмысляются как таковые лишь при условии определенного уровня подготовки читателя, ибо в них находят свое отражение (вопрос о том, насколько сознательно, мы оставляем сейчас в стороне) научные догадки и прозрения Кэрролла. Выше приводился пример со странной «таблицей умножения», которую повторяет про себя падающая в колодец Алиса. Ряд чисел, кажущийся неподготовленному читателю произвольным, математиком осмысляется организованным по определенному принципу. Подобным же образом «проясняется» учеными и один из самых «бессмысленных» диалогов в «Зазеркалье». Речь идет о песне, которую Белый Рыцарь собирается спеть Алисе.
«— …Заглавие этой песни называется „Пуговки для сюртуков”.
— Вы хотите сказать — песня так называется? — спросила Алиса, стараясь заинтересоваться песней.
— Нет, ты не понимаешь, — ответил нетерпеливо Рыцарь. — Это заглавие так называется. А песня называется „Древний старичок”.
— Мне надо было спросить: это у песни такое заглавие? — поправилась Алиса.
— Да нет! Заглавие совсем другое. „С горем пополам!” Но это она только так называется.
— А песня эта какая? — спросила Алиса в полной растерянности.
— Я как раз собирался тебе об этом сказать. „Сидящий на стене!” Вот какая это песня! Музыка собственного изобретения!» (201).
Кэрролл выделяет курсивом ключевые слов|а — кажется, будто он специально привлекает внимание читателей к той игре, которую он затеял в этом пассаже. Приведем комментарий М. Гарднера.
«Для человека, искушенного в логике и семантике, все это вполне понятно. Песня эта есть „Сидящий на стене”; она называется „С горем пополам”; имя песни — „Древний старичок”; имя это называется „Пуговки для сюртуков”. Кэрролл здесь различает предметы, имена предметов и имена имен предметов. „Пуговки для сюртуков”, имя имени, принадлежит к той области, которую в современной логике именуют „метаязыком”. Приняв соглашение о иерархии метаязыков, логикам удается избежать определенных парадоксов, которые мучили их со времени древних греков. См. интересную запись замечаний Белого Рыцаря символическими обозначениями, сделанную Эрнстом Нагелем[158]. Менее специальный, но, однако, не менее обоснованный и увлекательный анализ этого отрывка дает Роджер Холмс[159].
Профессор Холмс, заведующий кафедрой философии в Маунт Холиоук колледж, полагает, что Кэрролл посмеялся над нами, когда заставил своего Белого Рыцаря заявить, что песня эта есть «Сидящий на стене». Разумеется, это не может быть сама песня, но лишь ее имя. «Чтобы быть последовательным, — заключает Холмс, — Белый Рыцарь, сказав, что песня эта есть…, должен был бы запеть саму песню. Впрочем, последовательный или нет, Белый Рыцарь — это драгоценнейший подарок, который Льюис Кэрролл преподнес логикам» (201–202).