Были и другие теории о происхождении этой странной пословицы. Ну, а родные доктора Доджсона считали, что Чеширский Кот просто одни из тех многочисленных котов, с которыми в детстве водил дружбу Чарльз.
Вообще книга Кэрролла вся пронизана фольклорными образами. „Котам на королей смотреть не возбраняется“, — говорит Алиса. Это тоже очень старая пословица; она записана в сборнике, вышедшем в 1546 году. В средние века лицезрение монарха представлялось особой милостью, добиться которой было не так-то просто. Ну, а котам и кошкам, существам ничтожным, которых никто не принимал во внимание, это давалось легко.
В „Алисе“ участвуют герои старинных детских стишков и песенок, которые Кэрролл, так же, как и многие поколения англичан до него, знали с детства. А вводное четверостишие о Даме Бубен, варившей бульон, служит основой для сцены суда, одной из самых блестящих сцен в мировой литературе.
О каждом из этих образов можно было бы исписать тома. Например, соперничество между Львом и Единорогом продолжалось многие века: Лев был изображен на старинном гербе Англии, а Единорог — Шотландии. В начале XVII века, после объединения Англии с Шотландией, оба зверя появляются в королевском гербе.
Есть в „Алисе“ и множество пародий на стихи, давно забытые. Кто сейчас помнит, например, стихотворение Томаса Гуда „Сон Юджина Арама“? А между тем „Морж и Плотник“ воспроизводит стиль и размер этого стихотворения. Юджина Арама никто не знает сейчас даже в Англии, а Морж и Плотник известны всему миру — в частности, благодаря „Королям и капусте“ О’Генри: они появляются и в начале, и в конце романа.
Льюис Кэрролл пользуется славой короля бессмыслицы. Он ее заслужил. „Он не только учил детей стоять на голове, — писал о Кэрролле Честертон. — Он учил ученых стоять на голове“. Но было бы неправильно представить себе бессмыслицу как полный хаос и авторский произвол. Вот почему Честертон прибавляет: „Какая же это была голова, если на ней можно было так стоять!“ В абсурде Кэрролла строгая, почти математическая система. „Едят ли кошки мошек?: Едят ли мошки кошек?“ — твердит сонная Алиса, меняя действующих лиц местами. „Вот судья“, — размышляет она в сцене суда, переворачивая причину и следствие. — „Раз в парике, значит судья“. (Судьи в Англии во время судебных заседаний появляются в мантиях и париках.) В той же сцене дрожащий от страха Шляпных Дел Мастер откусывает вместо бутерброда кусок чашки, которую он держит в другой руке. Словом, „задом наперед, совсем наоборот“, как сказал бы по этому поводу Траляля. Принцип этот подчеркивают наставления, которые дают Алисе участники Безумного Чаепития. „Я говорю, что думаю, — заявляет Алиса, — и думаю, что говорю“. — „Это совсем не одно и то же, — поправляют они ее. — Ведь не все равно, как сказать: „Я вижу то, что ем“, или „Я ем то, что вижу“, а Соня добавляет: „Так ты еще скажешь, будто „Я дышу, когда сплю“, и „Я сплю, когда дышу“, — одно и то же!“ Вся вторая книга построена по принципу перевернутого, зеркального отражения. И не случайно символом Зеркалья служит Кэрроллу расположение шахматных фигур на поле.
Льюис Кэрролл соединяет несоединимое и с такой же легкостью разъединяет неразрывное. „Прощайте, ноги!“ — говорит Алиса стремительно убегающим от нее ногам. И принимается строить планы, как она будет посылать им подарки к рождеству. Чеширский Кот обладает чудесной способностью медленно и частями исчезать (медленное исчезновение — разве это понятие не соединяет в себе несоединимое?). Все мы знаем котов без улыбки, но вот Кэрролл знает еще и улыбку без кота! Знаменитая улыбка Чеширского Кота одиноко парит в воздухе как символ иронии и отрицания бессмысленного мира, по которому странствует Алиса.
Кэрролл разрывает привычные сочетания слов рычагом формальной логики. „Когда тебе дурно, всегда ешь занозы, — советует Алисе Король. — Лучше средства не сыщешь!“ Алиса удивлена. „Можно брызнуть холодной водой иди дать понюхать нашатырю. Это гораздо приятнее, чем занозы!“ — говорит она. „Знаю, знаю, — отвечает Король. — Но я сказал: „Лучше средства не придумаешь!“ Лучше, а не приятнее“.
Книга Кэрролла насквозь пародийна. Пародируются не только нравоучительные стихи, но и школьная премудрость, я скучная мораль здравого смысла. Лондон становится столицей, Парижа, антиподы превращаются в антипатии, даже таблица умножения выходит из-под власти. В сцене суда пародируются судебные и газетные штампы, в Беге по кругу- парламентские разногласия и споры.
Что бы ни имел в виду Кэрролл, когда писал эту книгу, образы его получили независимое существование. Об „Алисе“ написано огромное количество работ. Аллегории Кэрролла получали в них самое различное толкование: политическое, психологическое, психоаналитическое, богословское, логическое, математическое, физическое, филологическое. Вероятно, на это есть свои основания. Даже если Кэрролл не думал обо всех этих сложных материях, когда писал свою книгу, в ней ее могла не отразиться сложная внутренняя жизнь ученого и поэта.
Многие считают, что написанное спустя несколько лет продолжение уступает первой книге. По-моему, это не так. „Сквозь Зеркало“ не только естественнее и живее „Страны Чудес“. Эта книга по-настоящему лирична и тепла. Впервые за все время своих скитаний Алиса встречает здесь существо, проявившее к ней доброту. Это Белый Рыцарь с такими же, как у Кэрролла, добрыми голубыми глазами, с такой же взлохмаченной шевелюрой, с такой же страстью к изобретениям. Белый Рыцарь — это грустная пародия на самого себя.
Льюис Кэрролл начал с рассказа, понятного узкому кругу близких людей. Постепенно расширяя его, он создал книгу, которая вот уже столетие волнует человечество.
Льюис Кэрролл: Поэт, писатель, чародей
Чарлз Лютвидж Доджсон («ж» не произносится, о чем он всегда предупреждал новых знакомых и корреспондентов) — таково подлинное имя писателя, известного нам под псевдонимом Льюис Кэрролл. Он родился 27 января 1832 года (год смерти Вальтера Скотта, Гёте) в деревушке Дарсбери, в одном из тихих сельских графств Англии — Чешире, которое позже прославит, назвав одного из персонажей своей сказки Чеширским Котом. Чарлз был старшим сыном (и третьим из одиннадцати детей) приходского священника Чарлза Доджсона и Франсис Джейн Лютвидж. Оба вели свой род из старых семейств, связанных между собой приятельством и родственными узами, оба принадлежали к так называемой «высокой» англиканской церкви, тяготевшей в известных вопросах к католичеству.
Это было тревожное время: в Европе («на континенте», как говорили англичане, по сей день чувствующие себя островитянами) гремели революции, в Англии шла борьба за парламентскую реформу. В год рождения писателя в Англии был принят первый билль о реформе, однако до широкого демократического представительства в парламенте было еще далеко. В Британской империи наконец было официально отменено рабство (при этом рабовладельцам в колониях выплатили 29 миллионов фунтов компенсации). Чарлзу было два года, когда парламент принял печально прославленный новый закон о бедных, учреждавший работные дома, которых бедняки страшились пуще смерти. Когда Чарлзу исполнилось пять лет, на престол вступила юная королева Виктория (она умерла в 1901 г., три года спустя после смерти самого писателя), по имени которой весь этот период английской истории зовется викторианским. В том же 1837 году двадцатипятилетний Диккенс начал печатать «Оливера Твиста», в котором оставил нам впечатляющие картины жизни бедняков, описав, в частности, и работные дома. Социальные волнения и бури доходили до чеширской деревни отдаленными отзвуками. Впрочем, отец Чарлза посвящал немало времени беднякам своего прихода, в особенности тем, кто работал на баржах, ходивших по каналу неподалеку от их дома. Это внимание к беднякам унаследует от него и будущий писатель, всегда готовый незаметно помочь тем, кто нуждался.
Чарлз Доджсон-старший (1800–1868) был человеком незаурядным. Он получил серьезное образование, изучал богословие, классические языки и математику в оксфордском Крайст Чёрч (собор и колледж Христовой церкви), где проведет потом всю свою взрослую жизнь его сын. Университет он закончил с двойным отличием — по классическим языкам и математике; его сын, уже став преподавателем в Крайст Чёрч, не раз обсуждал с ним сложные математические задачи. Но, конечно, большую часть своего времени Чарлз Доджсон-старший уделял своим прихожанам и богословию. С годами труды его были замечены, он оставил скромный приход в Дарсбери, где провел около шестнадцати лет, а впоследствии стал архидиаконом Ричмондским и настоятелем Рипонского собора. Все же любовь к математике он сохранил до конца своих дней. Будущий писатель многим обязан отцу: и глубокой религиозностью, и интересом к богословским проблемам, и математическими способностями, и даже склонностью к эксцентричности, которой не был чужд и отец.
Когда Чарлзу исполнилось одиннадцать лет, отец получил новый большой приход в графстве Йоркшир, и все семейство переехало в деревню Крофт. Огромный сад, окружавший просторный пасторский дом, был отдан в распоряжение детей. Здесь они играли во всевозможные игры, придуманные Чарлзом. Была тут и «железная дорога», которую соорудил он сам и для которой написал «правила». Одно из них гласило: «В случае если поезд сойдет с рельс, пассажиров просят не вскакивать, а лежать до тех пор, пока их не поднимут. Необходимо, чтобы по ним прошло не менее трех составов, а то врачам и санитарам нечего будет с ними делать». Был тут и театр марионеток, сооруженный Чарлзом с помощью деревенского плотника и некоторых членов семьи, для которого он написал несколько шуточных пьес. В сарае, прятавшемся в углу сада, нередко давались представления «факира и фокусника» — им был все тот же Чарлз. Эти детские игры позже найдут свое отражение в сказках об Алисе, где появится и странный поезд, и герои английского кукольного театра Панч и Джуди, и многое другое.
Первоначально Чарлз учился дома; до двенадцати лет его наставником был отец, превосходно подготовивший его и по математике, и по латыни и греческому языку. Затем мальчика отправили в школу — сначала в Ричмонд, потом в знаменитый Регби. Это была закрытая школа-пансион, одна из так называемых публичных школ, которые предназначались совсем не для детей широкой публики, хотя и носили такое название. На первом месте в школе стояла христианская мораль и нравственность, за ними — джентльменское поведение и лишь затем интеллектуальные достижения. Среди шести опаснейших грехов назывались плотс