Гунсунь Лун убеждал яньского Чжао-вана, чтобы тот принял идею разоружения. Чжао-ван сказал на это: «Отлично! Мне, несчастному, хотелось бы разработать с вами такой план». Гунсунь Лун тогда сказал: «Мне только кажется, простите, что вы, великий государь, этого не сделаете». – «Отчего же?» – спросил Чжао-ван. Гунсунь Лун сказал: «В свое время, когда великий ван вознамерился сокрушить Ци, он собрал мужей по всей Поднебесной. Тогда достаточно было желания сокрушить Ци, чтобы получить место у великого вана; достаточно было знания географии-рельефа царства Ци, его важнейших укреплений и обстановки внутри правящего слоя, чтобы великий ван принял на службу. Но если даже при наличии таких знаний отсутствовало желание разгромить Ци, вы, великий ван, были как будто не склонны таких кормить. Из этого можно сделать вывод, что определяющим критерием оценки для вас было стремление сокрушить Ци, – это в ваших глазах было высшей заслугой. И вот ныне вы, великий ван, говорите: „Искренне стремлюсь к разоружению“. А среди мужей из чжухоу, которые состоят при собственном дворе великого вана и пользуются наибольшим расположением, сплошь бравые вояки. Исходя из этих фактов, я и полагаю, что вы, великий ван, на это не пойдете». Ван ничего не ответил.
Сыма Си поставил перед Чжуншань-ваном в затруднительное положение одного моиста, рассуждая на тему о ненаступательности в таких словах: «Искусство, которым занимается преждерожденный, это [искусство] ненаступательности?» Моистский мастер сказал: «Это так». – «А если, к примеру, наш [чжуншаньский] ван поднимет войска и пойдет в наступательный поход на Янь, вы, преждерожденный, тогда осудите нашего вана?» Монет-воин ответил: «Если такое случится, вы, сянго-министр, будете считать это правильным?» – «Да!» – ответил Сыма Си. Тогда моист-полководец сказал: «А если, к примеру, Чжао поднимет войска и пойдет в наступление на Чжуншань? И это вы, министр, сочтете правильным?» Сыма Си нечего было сказать.
Лу Юэ обратился к Чжоу-бо со словами: «Вы, господин, не должны любить Чжао, тогда Поднебесная сумеет объединиться в союз „цзун“». Чжоу-бо сказал: «Я очень хочу, чтобы в Поднебесной утвердился союз „цзун“, но, если это случится, от этого выиграет царство Цинь». В ответ на это Лу Юэ спросил: «Значит ли это, что вы, господин, желаете выгоды для Цинь?» Чжоу-бо сказал: «Да, желаю этого». Лу Юэ сказал: «Если вы, господин, этого хотите, то отчего же не вступаете с этой целью в союз по вертикали (цзун)?»
Правитель Вэй повелел Мэн Аню передать циньскому вану в дар земли Цзян, Фэн и Аньи. Тот, обрадованный, велел Ци Цзя просить у вэйского правителя для Мэн Аня места сыту – наблюдателя за землями. Вэй-ван был этим недоволен и ответил Ци Цзя в следующих выражениях: «Ань – подданный у меня, несчастного. И чем его, я бы лучше назначил какого-нибудь простого мужика на эту должность. Надеюсь, что великий ван передумает и рекомендует для этого кого-нибудь другого». Когда Ци Цзя вышел, ему повстречался при дворе Мэн Ань, который его спросил: «Как ваше дело, господин?» Ци Цзя ответил: «Как же вы презираемы вашим властителем! Ваш властитель [мне] заявил, что лучше он назначит на пост сыту какого-нибудь простого мужика, нежели вас». Когда Мэн Ань увиделся затем с правителем, он спросил: «О чем говорил циньский гость?» Ван сказал: «Он требовал, чтобы я вас назначил на должность сыту». – «И что же вы сказали в ответ?» – спросил Мэн Ань. Ван сказал: «Лучше уж какого-нибудь простого мужика из пленных, чем Аня». Мэн Ань сказал с глубоким вздохом: «Ван с такой лояльностью служит Цинь. Отчего же у вана возникли сомнения, когда циньцы отнеслись с уважением к вашему подданному? Если бы грамоты о передаче Цзян, Фэн и Аньи были отправлены в Цинь с буйволом, то они, вероятно, наградили бы и буйвола. Хотя я, Ань, и ничтожен в добродетели, но не хуже же я в самом деле буйвола! А вы, государь, к тому же, когда наставляли в грамоте ваших трех губернаторов, говорили обо мне в указе, чтобы они смотрели на Аня как на вас самого. Из этого было ясно, что я для вас важное лицо. Когда уже при следующем указе оказывается, что я вовсе не важное лицо в ваших глазах, не вышло бы, что при следующем вашем поручении я не смогу с ним справиться, будь я и семи пядей во лбу». Поразмышляв над этим три дня, Вэй-ван послушал Ци Цзя.
Когда властитель награждает своего крупного чиновника, это ему прибавляет вес. Нынче вот, даже если отрезать взамен часть царства, чтобы приобрести взамен большого чиновника, – кому его отдашь, этот надел?
Мудрый чиновник – это то, на что надеются люди. Мэн Ань позволил циньцам обрести то, что они желали, вот и циньцы решили помочь ему обрести то, что ему хотелось. Если упрекать за награду, то, кажется, уже больше и не найдется, за что не упрекать! Вэй, мощное государство, и то не могло позволить себе обвинять невиновных, а уж слабое царство тем более! Вэй-ван поступил расчетливо, когда, назначая Мэн Аня на должность сыту, снимал с него мнимую вину за то, что тот, подобно буйволу, выполнял его волю.
Когда циньский ван объявил себя ди-императором в Ияне, Сюй Гуань от его имени приказал Вэй-вану прибыть в Цинь. Когда Вэй-ван уже собирался ехать в Цинь, Вэй Цзин сказал ему: «Что важнее – земли Хэнэй или город Лян?» Ван сказал: «Лян важнее». Тот опять спросил: «Что важнее – Лян или ваша собственная персона?» Ван сказал: «Моя собственная персона». Он тогда сказал: «Если, к примеру, Цинь потребовало бы Хэнэй, вы бы отдали?» Ван сказал: «Не отдал бы его». Вэй Цзин спросил: «Хэнэй – это наименее ценное из всех обсуждавшихся вещей, а ваша персона – наиболее ценная. И вот, когда Цинь требует наименее ценную из трех вещей, вы, ван, не идете у них на поводу, а когда они требуют наиболее ценную – вы соглашаетесь. Вашему подданному это непонятно». Ван сказал: «Вы совершенно правы» – и отменил поездку.
Хотя циньцы одержали крупную победу при Чанпине, им понадобилось еще три года для того, чтобы добиться решающей победы в войне, так как народ там устал, а продовольствие было на исходе. В то же время оба чжоуских дома были все еще в целости, существуя на равных. Вэй тогда еще способно было нападать на такие, как Гао, и уничтожать такие, как Вэй; вэйцы все еще занимали территорию в шестьсот ли, у них еще была реальная сила. Таково было действительное соотношение сил. Чтобы при этом не ехать в мятежное царство Цинь, не нужно было дожидаться советов со стороны Вэй Цзина. И вместо того чтобы ехать, когда еще можно было не ехать, лучше было бы подумать о том, что будешь делать, когда уже нужно будет ехать, да уже не пригласят приезжать! Так что своевременность поездки или отказа от поездки – вопрос, требующий весьма и весьма зрелого рассуждения.
Глава восьмаяВсе в готовности / Цзюй бэй
Предположим, что перед нами Охотник (И) и Пэн Мэн с луком Фаньжо, только без тетивы: ясно, что они не смогут поразить цель. Последнее зависит не только от тетивы, однако наличие тетивы – главное условие существования лука как такового.
Во всяких заслугах и славе тоже есть нечто подобное главной детали, и без этого условия, даже превосходя умом Тана и У, лишь напрасно потратишь силы. Разве Тан не был в затруднении в Вэй и Бо? Разве У-ван не страдал от поражения в Би и Чэн? Разве И Инь не состоял при кухне, а Тай-гун не занимался ужением рыбы? А между тем их ум-добродетель вовсе не были в упадке, а рассудок не был ослаблен. Просто ни у одного из них не было подходящих условий. Поэтому всякие победы и заслуги при любой мудрости нуждаются также в надлежащих условиях для своей реализации.
Бицзы Цзянь управлял Даньфу. Опасаясь, что луский правитель послушается наветов клеветников и поставит его в такие условия, когда он не сумеет исполнить свой план, он попросил об отставке и отправил прошение с двумя людьми из ближайшего окружения луского правителя, которые прибыли с ним вместе в Даньфу. Когда чины явились в приказ, Бицзы Цзянь приказал им записывать. Когда те приготовились записывать, Бицзы Цзянь стал их время от времени толкать под локоть. То, что они написали, было поэтому некрасиво, и Бицзы Цзянь в гневе обрушился на них. Страшно недовольные этим, чины откланялись и пустились с его разрешения в обратный путь. Бицзы Цзянь на это сказал: «Поскольку пишете вы отвратительно, можете назад не возвращаться». Вернувшись, чины доложили лускому правителю: «Письменного доклада нет». – «Это отчего же?» – поинтересовался правитель. Чины отвечали: «Бицзы заставил нас писать, но все время толкал под руку, поэтому написалось вкривь и вкось. От этого он разгневался. Все мужи потешались над нами, и тогда мы откланялись и отбыли». Луский правитель глубоко вздохнул и сказал: «Таким способом Бицзы обличил мое, несчастного, неразумие. То, что я, несчастный, будучи сам в замешательстве, не позволял и ему, Бицзы, воспользоваться своим искусством, – такое случалось не раз! Поэтому он умышленно унизил вас двоих, чтобы я, несчастный, понял свою ошибку». Затем он послал ближайшего к нему человека в Даньфу, чтобы тот передал Бицзы: «Отныне и впредь область Даньфу не входит в мои владения, но всецело в вашем распоряжении. Все, что вы считаете полезным для Даньфу, решительно осуществляйте. Раз в пять лет докладывайте о важнейших событиях». Бицзы почтительно согласился и применил свое искусство управления в Даньфу. Через три года Ума Ци в короткой одежде и с обритой бородой отправился в Даньфу, чтобы посмотреть, какие там преобразования. Там он встретил рыбака, который, ночью поймав рыбину, тут же выбросил ее обратно в воду. Он поинтересовался: «Рыбу ведь ловят для прибытка, отчего же вы, господин, выбрасываете обратно свой улов?» Тот отвечал: «Бицзы не велит нам брать маленькую рыбешку, я как раз такую и выбросил». По возвращении Ума Ци доложил Конфуцию: «Сила Бицзы достигла предела: у него народ и ночью, когда никто не видит, ведет себя так, как будто рядом выставлены орудия пытки. Позвольте узнать, с помощью чего удается Бицзы этого добиваться?» Конфуций сказал: «Я ведь давно уже твержу об этом: „Верный себе добьется верности и от других, как если бы им грозила казнь“. Именно этим искусством и воспользовался Бицзы в Даньфу».