Прежде чем начать осуществлять замысел, нужно подумать. Сомнение должно быть матерью всякого намерения. Колеблешься, – значит, необходимо рассмотреть предстоящее дело с точки зрения морального долга, так как, только если судить о предстоящем деле с позиций морального долга, замысел не приведет к провалу; если же замысел не приведет к провалу, значит за его осуществлением последуют слава и выгода. Когда разумный правитель предпринимает что-либо, ему не нужно дожидаться спуска флагов или смерти на поле боя полководца, чтобы только после этого определять, победил он или потерпел поражение. Он изучает закономерности военного дела и тем самым определяет заранее – будет приобретение или утрата, слава или позор. Поэтому ничто так не ценили правители трех династий, как мудрость!
Глава пятаяДостижение идеала / Да юй
У человека в теле триста шестьдесят сочленений, девять отверстий, пять внутренних органов, шесть полостей. Мышцы и сухожилия хотят, чтобы им было упражнение; кровь и лимфа желают проникать всюду; суставы и кости хотят крепости; ум и воля желают оставаться в гармонии; и тонкая и плотная ци стремятся осуществлять свои функции. Если все это осуществляется, тогда болезни негде поселиться и недугу неоткуда произойти. Поселение недуга и рождение болезни есть застой плотной и тонкой ци. Известно из опыта, что стоит воде застояться, как она начинает портиться; что стоит оставить неподвижным дерево, как его начинает точить короед; стоит сено оставить без ворошения, и оно сгорит.
В государстве тоже бывает застой. Когда внутренняя сила правителя не проходит до низов, а стремления народа не находят удовлетворения – вот это и есть застой и государстве. Если государство пребывает в застое достаточно долго, все беды встают разом, и все несчастья идут скопом. Ожесточение друг против друга верхов и низов проистекает именно отсюда. В силу изложенного мудрые ваны ценили смелых мужей и верных подданных за то, что они, смело и прямо высказываясь, прорывали этот затор.
Чжоуский Ли-ван мучил народ, и люд в стране роптал. Чжао-гун подал доклад, в котором говорилось: «Народ не в состоянии так жить дальше». Тогда ван послал вэйского колдуна выслеживать недовольных. Кого тот указывал – казнили. В стране никто не смел открыть рот, на дорогах только смотрели друг на друга [не заговаривая]. Ван обрадовался и сообщил об этом Чжао-гуну: «Мне удалось пресечь крамолу!» Чжао-гун сказал: «Это ведь только сдержать, а не прекратить. Закрывать народу рот хуже, чем запруживать горный поток, – если прорвет запруду, пострадавших будет множество. С народом то же самое. И из-за этого те, кто прудит потоки, обязательно делают сток, чтобы можно было спускать воду, а те, кто правит народом, делают так, чтобы он имел возможность высказаться. Именно для этого сын неба выслушивает предложения и позволяет гунам, динам и именитым мужам выступать с прямыми речами-увещаниями, поощряет науки и слушает собранные по стране стихи и речитатив странствующих исполнителей, уделяет внимание преданиям и пословицам простых людей, чтобы ближние подданные могли исчерпать свои возможности в подготовке предначертаний, а родственники по всем линиям – исправить упущения и вразумиться на будущее. И только после всего этого ван размышляет и принимает решения. В этом случае ничто доброе среди низших не остается без внимания, а в среде высших не бывает ошибочных действий. А сейчас вы, ван, заткнули рот низам и попускаете высшим совершать ошибки – как бы не оказались под угрозой алтари земли и зерна». Ван не стал его слушать, а через три года народ изгнал вана в Чжи.
Такова пагубность застоя. Застой – это бессилие силы ян. На чжоуском треножнике изображали крысу, растаптываемую конем, поскольку она была не-янной [тварью]. Эта не-янность в обычае гибнущего царства.
Гуань Чжун посетил Хуань-гуна. Солнце уже село, но Хуань-гун обрадовался его приходу и велел зажечь факелы. Гуань Чжун сказал на это: «Ваш слуга рассчитывал закончить с этим днем, не думая, что дело затянется до ночи. Может быть, вы прикажете унести светильники?» Гуну это не понравилось, и он сказал: «Вы, отец Чжун, уже стары. Кто знает, сколько еще мне сталось с вами встречаться? Давайте проведем эту ночь в веселье!» Гуань Чжун сказал: «Вы впадаете в заблуждение. Увлечение погоней за удовольствиями приводит к истощению моральных сил, и кто увлекается поисками наслаждений, в конце бывает опечален. Муж в зрелых летах, предающийся расслаблению, теряет время. Муж в преклонных летах, допускающий распущенность, не оставляет после себя доброго имени. Ваш слуга сегодня трудился для вашего блага, за что же вы хотите утопить его в вине? Я ведь еще пригожусь».
Гуань Чжун, можно сказать, умел себя поставить. Поведение должно быть сдержанным по отношению к музыке-забавам, потому что постоянное пребывание в радости увеличивает ущерб [характеру]. Поведение должно быть направлено против роскоши, поэтому, несмотря на то, что властитель в данном случае желал доставить ему удовольствие, он этого не допустил. Своим поведением он показал, что не поддается соблазнам, а усиливает строгость к себе и что он не обольщается хорошим к себе отношением: ведь правитель хотел его оставить при себе [на пиру], но он не пошел на это. Концентрация воли и строгая самодисциплина – этого не могут поколебать такие соблазны, как радость и почет. Именно руководствуясь этими принципами, служил он своему господину, и именно благодаря этому Хуань-гун стал гегемоном-ба.
Лецзин Цзыгао имел большое влияние на циского Минь-вана. Наряжаться он любил в фиолетовое платье в сочетании с белыми шелковыми шляпами и остроносыми сапогами. Однажды он прибыл ко двору в дождливую погоду и, поспешая к залу аудиенции, обратился к прислужнику: «Как я выгляжу?» Прислужник ответил: «Достойно и красиво». Однако Лецзин Цзыгао все же подошел к колодцу и погляделся: вид был как у всклокоченного мужлана. Тогда он вздохнул и сказал: «Прислужник из-за того, что я пользуюсь покровительством Минь-вана, так мне льстит! Как же должны льстить тому, кто пользуется влиянием правителя великой державы, а ведь зеркала у него нет! Видно, близка его гибель».
Кто мог бы тут послужить зеркалом, если не настоящий государственный муж! Но люди таковы, что радуются лишь бронзовому зеркалу, в котором видят свое отражение, и терпеть не могут государственных мужей, которые ясно им показывают их самих. А между тем эффект от собственного изображения в обычном зеркале незначителен, тогда как польза от получения верного изображения себя самого в глазах государственного мужа весьма велика. Когда хватаются за то, что дает малый эффект, но пренебрегают тем, что дает эффект огромный, – налицо непонимание функциональной эквивалентности того и другого.
Чжаоский Цзянь-цзы сказал: «Цзюэ меня любит, До же меня не любит. Когда Цзюэ убеждает меня, он всегда это делает там, где никого нет; а До всегда меня увещевает, как бы специально стараясь поймать момент, когда я нахожусь в окружении других, – конечно же, он тем самым хочет меня выставить в смешном свете!» Инь До ответил: «Цзюэ боится, как бы не поставить вас, господин, в неловкое положение, но не заботится о том, чтобы вы, господин, не совершали тех же ошибок в будущем. А я-то печалюсь только о ваших, господин, упущениях и не думаю о том, как бы вас не поставить в неудобное положение. Ваш слуга некогда слышал от мастера, у которого он обучался физиогномике, что стыд легко переносят люди с толстой кожей и серым цветом лица – им насмешки нипочем. Поэтому я боюсь, что, если я не стану вас поправлять перед другими, вы, господин, никогда не изменитесь».
Мудрость Цзянь-цзы все же остается под вопросом. Поскольку, когда властитель разумен, тогда речи его подданных прямы. А Цзянь-цзы не был благоразумен, и поэтому До в конце концов не прижился в Чжао. Что же говорить о тех, кто еще менее разумен, чем Цзянь-цзы?!
Глава шестаяСлова и дела / Син лунь
Поведение властителя не таково, как действия человека в холщовой одежде. Когда соотношение сил неблагоприятно, время неудачно выбрано, дела идут плохо – он все равно должен стараться спасти положение: ведь в его руках судьба народа, а держать в руках судьбу народа – тяжкое бремя, и здесь нельзя полагаться исключительно на свое хотение. Поэтому тех, кто действует в таких случаях как наемник, отвергает страна и отталкивают даже земляки.
Когда Яо уступил Поднебесную Шуню, Гунь был одним из чжухоу. Он разгневался на Яо и сказал: «Ди-предком становится тот, кто обрел небесный путь-дао; туном становится тот, кто постиг дао-закон неба и земли. Но ты не сделал меня саньгуном!» Тем самым он хотел сказать, что Яо не прав. Он так жаждал заполучить титул саньгуна, что в ярости готов был обратиться даже к диким зверям как союзникам, желая поднять мятеж ради достижения цели. Он выровнял рога зверей так, что они как бы образовали городскую стену; он заставил их поднимать хвосты так, чтобы их могли принять за знамена. Когда его звали, он не шел, а носился по полям, огорчая этим ди-правителя. Поэтому позже Шунь загнал его на гору Юйшань и там рассек острым уским клинком. [Его сын] Юй не посмел мстить, но подчинился и стал служить Шуню; он был назначен сыкоу с заданием отвести с равнины бурные потоки. Когда он этим занимался, лицо его загорело до черноты лака, ходить нормальным шагом он разучился, а ци не проходило через отверстия [тела]. И все это для того, чтобы заслужить расположение ди-предка!
Некогда Чжоу утратил моральные принципы: убил Мэй Бо и сварил; убил Гуй-хоу, зажарил, и с этим блюдом устроил прием чжухоу при дворе. Вэнь-ван заплакал и отказался принимать в этом участие. Чжоу тогда испугался, что он его предаст, и хотел убить Вэнь-вана и уничтожить Чжоу. Вэнь-ван тогда сказал: «Хотя бы отец и утратил моральный долг, может ли сын посметь не служить отцу? Хотя бы правитель был и немилостив, может ли подданный посметь не служить правителю? Как же можно восставать против самого вана?» Чжоу тогда отпустил его. Когда в Поднебесной узнали об этом случае, всем стало ясно, что Вэнь-ван выступает за авторитет власти и заботу о подданных, и стали уважать старших и жалеть младших. В «Песнях» об этом сказано: «Один лишь Вэнь-ван прозорлив – он показал, как надо служить высшему предку Шанди, и тем самым уготовал себе множество благ!»