Таким, как Бицзы, нужно давать возможность проявить свои способности, но луский правитель поздно это понял. Однако то, что хоть и поздно, но луский правитель это все же понял, зависело и от того, что Бицзы заранее позаботился о том, чтобы создать соответствующие условия. Если подготовка проведена заблаговременно, можно не торопиться при исполнении. Такова была мудрость луского правителя. Младенец трех месяцев от роду, если перед ним поставить пышную колесницу или тиару правителя, не поймет, что перед ним нечто всем желанное; точно так же как, если позади будут топор и пика, не поймет, что сзади нечто опасное. Однако на ласковое слово любящей матери он откликается всем существом. Это происходит оттого, что искреннее чувство вызывает в ответ искреннее чувство; равные по тонкости мысли соединяются, проникая друг друга как бы на небе — в пространстве безбрежном, а когда они соединены самим небом, тогда с ними можно изменить даже непоколебимую природу воды, дерева или камня, не говоря уже о тех, в ком ток живой крови.
Посему в мастерстве уговоров, убеждения и управления нет ничего важнее искренности! Чем слушать скорбные речи, лучше увидеть настоящую слезу; чем слушать гневные вопли, лучше увидеть настоящий взмах оружием. Когда убеждение и управление не основаны на внутренней честности, они лишь внешне касаются людских сердец!
КНИГА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯУдалиться от пошлого / Ли су
Чего не хватает в мире, так это здравого смысла и добросовестности; чего в нем с избытком, так это самомнения и безответственности. Народ уж так устроен, что ценит то, чего мало, и пренебрегает тем, чего в избытке. Поэтому когда в личном поведении подданные в холщовых одеждах чисты, непорочны, праведны, то чем они беднее, тем шире их слава. Даже если их настигнет смерть, вся Поднебесная прославляет их еще больше: вот каково [действие закона] нехватки. Но если с этих позиций [как уровнем и отвесом] выравнивать с помощью благомыслия и добросовестности, то даже у Шэнь-нуна и Хуан-ди наверняка обнаружится такое, что можно отвергнуть, не говоря уже о Шуне и Тане. Фэйту и Яоняо[377], но даже в их стати были недостатки. Так что если искать с меловым шнуром абсолютно ровное дерево в лесу, дворец никогда не будет построен.
Шунь отказывался от [царства] в пользу своего друга Шихучжи Нуна. Шихучжи Нун сказал: «Трудная должность у властителя людей: ему ведь приходится охранять себя силой?» Этим он хотел сказать, что и у Шуня внутренняя сила несовершенна. Затем он с чадами и домочадцами отправился в море и до конца своей жизни больше не возвращался. Шунь также хотел уступить власть своему другу Бэйжэню Уцзэ. Бэйжэнь Уцзэ сказал: «Странная должность на земле у властителя людей: пребывает он в самом центре земли, а в мысленных странствиях все стремится к воротам Яо [как ученик]. Не лучше ли [нам] оставаться на своих местах? Для чего же стремиться собственной нечистотой замарать еще и меня? Мне стыдно за тебя!» И он бросился в пучину Цанлин.
Когда Тан собрался походом на Цзе, он пригласил Бянь Суя и обратился к нему за советом. Бянь Суй отказался в следующих словах: «Это не моя специальность». Тан спросил: «Кто бы мог?» Бянь Суй сказал: «Не знаю». Тогда Тан обратился за советом к У Гуану. У Гуан сказал: «Не моя специальность». Тан спросил: «Кто бы мог?» У Гуан сказал: «Не знаю». Тан спросил: «Как насчет И Иня?» У Гуан сказал: «Силен и способен снести многое, об остальном не знаю». Тан тогда задумал вместе с И Инем поход на Ся против Цзе и после победы над ним хотел уступить власть Бянь Сую. Бянь Суй отказался и сказал при этом: «Когда властитель собирался покарать Цзе, он обращался ко мне за советом, — следовательно, он считал меня способным на злодейство. Теперь, после победы над Цзе, он уступает мне [власть], тем самым показывая, что считает меня [еще и] алчным. Довелось мне родиться в смутное время, а тут еще люди, лишенные морального чувства, обращаются ко мне, тем самым унижая меня. Я больше не в силах выслушивать эти предложения!» И он бросился в реку Иншуй и погиб.
Еще Тан уступал власть У Гуану, говоря при этом: «Тот, кто наделен разумом — замышляет, тот, кто вооружен — исполняет, тот, кто человечен — пользуется плодами [победы]; таков древний моральный порядок-дао. Почему же вы, мой господин, не желаете последовать этому и занять подобающее место? Прошу вас стать во главе [государства]!» У Гуан ответил отказом в таких выражениях: «Уничтожение высших [властителей] — это отрицание добропорядочности; убийство народа — это отрицание человеколюбия. Если некто попадет в беду, а я воспользуюсь этим, чтобы взять его достояние, — это нескромность. Я слышал вот о чем: «Уничтожай неверность долгу, но не завладевай [чужим] достоянием; покидай мир, в котором отсутствует дао, но не попирай его территории!» Как же теперь я верну самоуважение? Нет, я не в силах больше взирать на этот мир!» И, с камнем в объятьях, он опустился в воды реки Мушуй.
Такие, как Шихучжи Нун, Бэйжэнь Уцзэ, Суй Бянь, У Гуан, смотрят на Поднебесную как бы из-за шести полюсов-люхэ. Для обычных людей непостижимо: [как это] на богатство и знатность такие могут взирать, как если бы они их уже заполучили, но бороться за них не станут, как будто они им совсем ни к чему! Высокие, сдержанные, невозмутимые, они радуются только лишь своим думам, и потому никакие события не могут нанести им ущерба; они не пачкаются выгодой, не тянутся за особыми привилегиями и вообще стыдятся пребывать в [этом] грязном мире. Такова самодисциплина этих четырех мужей! На их фоне [может] показаться, что [даже] Шунь и Тан приукрашивали свои устремления и напускали на себя несвойственный им вид [благодетелей человечества] — как если бы они действовали не из корыстных побуждений.
В действительности же такие, как Шунь и Тан, действуют вовсе не из корыстных побуждений, хотя им и приходится маскировать свои планы и надевать различные маски: они сообразуются с моментом, имея в виду прежде всего любовь к выгоде, а долгом — [захват] тысяч людей. На этом фоне как бы получается, что Шунь, Тан скрытничали и лицемерили, желая ударить исподтишка, когда никто не ждет; воспользоваться удачным моментом и сделать свое дело, причем двигали ими при этом любовь к наживе и стремление к власти над людьми. Этому можно уподобить искусство удильщика, который в зависимости от размера рыбы подбирает подходящую наживку или мушку-насадку.
Царства Ци и Цзинь воевали. Некий солдат родом из Пинъэ, что в Ци, утратил на поле брани свою секиру, но захватил неприятельское копье. Возвращаясь в подавленном настроении, он обратился к встречному с вопросом: «Как думаешь, можно мне на побывку: я потерял секиру, но захватил копье?» «То — оружие, и это — оружие, — сказал прохожий. — Так что ты приобрел то же, что и потерял. Можешь двигаться домой». Воин побрел дальше, но на душе у него было по-прежнему скверно, и когда ему встретился дафу из Гаотана по имени Шу Усунь, он преградил дорогу его коню и спросил: «Сегодня в бою я потерял секиру, но захватил копье — можно мне в отпуск?» «Копье — не секира, а секира — не копье, — сказал ему Шу Усунь. — Как же ты смел подумать, что, потеряв одно, а добыв совсем другое, ты выполнил свой долг?» Солдат из Пинъэ глубоко вздохнул и вернулся в бой. Он храбро сражался, но отличиться больше не удалось, и он погиб. Узнав об этом, Шу Усунь сказал: «Как я слышал, благородный муж должен разделить участь того, кто пострадал по его вине». Стегнув коня, он ринулся в бой и также был убит.
Тот, кто отдает приказ многим, сам тоже не должен показывать [врагу] спину; кто приказывает стоять [до конца] рядом с правителем, также должен выполнять свой долг до смерти. И если, к примеру, он подумает, что умрет, не совершив ничего великого, то он узко мыслит.
Тот, кто мыслит узко, никогда не совершит [ничего] великого. Откуда, например, сейчас нам известно, что были такие, как этот неизвестный пешка из Пинъэ и Шу Усунь? Так что властителю, который хотел бы заполучить скромных исполнителей, нужно специально заниматься их поисками.
Во времена циского Чжуан-гуна жил некто по прозванию Бинь Бэйцзюй. Как-то раз во сне ему привиделся статный муж в шапке из белого шелка с красными завязками, зеленом платье, новых белых туфлях и с мечом в черных ножнах на боку. Подойдя, незнакомец грубо обругал его и плюнул в лицо. Тут он очнулся и понял, что это был всего лишь сон. Однако не мог уже уснуть и был весьма опечален На следующее утро он отправился к своему другу, все ему рассказал и пожаловался: «Смолоду ценил я мужество и, дожив до шестидесяти лет, ни разу ни от кого не потерпел оскорбления. Прошлой же ночью меня опозорили. Буду искать обидчика: найду — хорошо, не найду — останется только умереть». С того дня он стал каждое утро выходить в сопровождении своего друга на перекресток и весь день стоял там в ожидании обидчика. Прошло три дня, но того человека он так и не встретил и, вернувшись домой, покончил счеты с жизнью. Можем ли мы назвать его поведение правильным? Видимо, нет. Тем не менее сердце его не терпело позора, и это нужно бы поставить ему в заслугу.
ГЛАВА ВТОРАЯВозвышение должного / Гао и
Взгляд княжича на собственное поведение таков: побудительной причиной к действию [может быть только] долг; а способ его исполнения должен содержать искренность в верности необходимости; и даже если люди несведущие назовут это поражением, это действие все же успешно; если же в действии нет искренности, а мотивом к нему не являются необходимость [долг], то хотя бы несведущие и сочли это действие успешным, оно — поражение. Так что в представлении княжича поражение или победа — не то, что под этим подразумевают люди несведущие.
За должным деянием закономерно следует должная награда, за должным преступлением — должная расплата. Если же награда не по заслуге, хотя бы ее и предлагали, следует отказался; и если расплата за дело, то, хотя бы и предлагали помилование, не следует делать для себя исключение [из закона]. Если с такой мерой подходить к делам государственным, будет выгода; если ее распространить на властителя, он будет удачлив в делах. Во внутреннем — нужно обращаться к собственному сердцу, и только если оно не противится — действовать.