– Он спас нам обоим жизнь уже два-три раза, а мы с ним и трех часов не знакомы. Ты думаешь, что Галактике станет лучше без него?
Эона почти неосязаемо покачала головой, затем кивнула в сторону молодого джедая:
– Хорошо, так и быть. Он чудесный парень. Но Кар тебе родич. Никого ближе его у тебя не осталось.
– Это да. Но Кар… Ты ведь меня понимаешь? Он не то чтобы хороший парень…
– Ты тоже.
Ее возлюбленный кивнул:
– А если я помогу детям Энакина Скайуокера выбраться отсюда живыми? Пусть даже одному из них? Это ведь стоит жизни Кара. И моей.
– Я так точно не считаю! И не променяю тебя на мальчика-красавчика, будь он хоть трижды джедай.
– Именно поэтому я не хочу сваливать все на него.
– Разумеется, ты делаешь ему большое одолжение – провоцируешь его на убийство невинного.
– Кар – невинный? Шутишь, что ли?
– Если бы Скайуокер собирался убить его за все, что Кар Вэстор натворил на Харуун-Кэле, или Кесселе, или Нар-Шаддаа, я бы и пальцем не пошевелила, чтобы помочь твоему родичу. Но здесь Кар не злодей, а жертва.
– Для меня это неважно.
– Как тебе угодно. – Эона скептически оглядела его. – Но готова биться об заклад, что это окажется важно для Скайуокера.
Его чувства не работали здесь, во Тьме.
Здесь не откликались ни зрение, ни слух, и ни до чего нельзя было дотронуться. Он даже не ощущал собственного тела. В нем только начинало зарождаться ощущение, что он является частью некоего энергетического поля – или, может быть, сам является этим полем? Помимо простой уверенности в собственном существовании, он ощущал только определенные модуляции в этом энергополе – сигналы, которые он не воспринимал, вещи, которых не мог коснуться, цвета, которые не мог различить, – безнадежно чуждые проявления иной формы жизни. Холодные, древние существа – те, что никогда не чувствовали биения сердца в груди, не ощущали прикосновения руки и не вдыхали воздух. Рожденные давно умершими звездами, они были бесконечно далеки от него.
«Звездами, – повторил он про себя. – Вот оно. Звезды… Вот откуда они родом. Вот что у нас общего. Потому что я тоже оттуда».
Все во Вселенной рождается из умирающих звезд. Все химические элементы создаются в тигле звездного ядра. Каждый существующий атом когда-то был частью ныне давно исчезнувшей звезды; а сама эта звезда некогда была частью других звезд – звеньев цепочки, протянувшейся в глубь эпох до того времени, когда из единого огненного шара родилась Вселенная.
И именно смерть звезд одухотворяет материю.
Мысль о звездах захватила его воображение, и он смог сосредоточить все внимание на том, что с ним происходило сейчас. Вместо бесформенного поля едва уловимой энергии он представил, что является частью звездного скопления – обширного и неяркого, а эти энергомодуляции стали отдаленными звездами.
Все настоящие звезды устроены одинаково – это космические тигли, но каждая из них – особенная. Какая-то из них больше других, другая – горячее; одна уже приближается к концу своего жизненного цикла, сжимаясь или расширяясь, а другая только еще формируется, собирая пыль и газы, разбросанные древними сверхновыми. Люк представил, как распознает их индивидуальный спектр – точно это были черты человеческого лица. Звезды выглядели усталыми, старыми и одинокими, выжигая себя в бесконечной Тьме.
Но он тоже был звездой и горел светом, который излучала Сила.
Каждая звезда, на которой он останавливал внимание – какой бы тусклой и далекой она ни была, – немедленно ярко вспыхивала, когда он подпитывал ее собственным светом. Они приблизились, привлеченные его энергией и захваченные его гравитационным полем; чем ближе они оказывались, тем жарче разгорались, удовлетворенно и радостно разбрызгивая вокруг диковинные частицы. Они легли на орбиты вокруг него, образовав новую, бесконечно сложную систему, пронизав Тьму радостным танцем.
«Вот мы и здесь, во Тьме, – думал он. – И она вовсе не пустая. В ней есть смысл. В ней есть все мы, и она прекрасна».
И каждая звезда, которой он коснулся Силой, осталась связанной с ним пульсирующими световыми нитями, с благодарностью греясь в его тепле, – ведь они так долго были заточены в этой мерзлой Тьме, а единственный свет, который видели, исходил от выжигания себя самих, и они гасли одна за другой, навеки прекращая свое существование.
И теперь Люк понял, что узнал их.
Не то чтобы они рассказали ему о себе – и не то чтобы у них вообще состоялся какой-то разговор. Юноше не понадобились слова. Теперь он слился с ними в единое целое с помощью Силы. Он узнал их жизнь так, как будто сам прожил ее, потому что в свете Силы и они, и он были одним и тем же.
Он узнал их так же, как они знали себя сами – эту групповую сущность, которая одновременно была еще и группой личностей, индивидуальных сознаний, встроенных в единую систему общего разума. Они родились… Или были созданы? Возникли? Развились? Впервые осознали самих (самого?) себя на скалистой безвоздушной планете-сестре Миндора, которую Люк знал как Таспан-2; у них не было имени для нее, которое он мог бы воспринять. И там они жили в течение долгих тысячелетий, с удовольствием впитывая прямые лучи Таспана, ничего не опасаясь, кроме пятен на солнце и звездных бурь, которые могли повредить структуру плавмассива, бывшего им домом.
Они не имели представления о причине Большого Бума; имперский испытательный полигон на Таспане-2 их ничуть не интересовал. В те дни они даже не знали, что такое люди; они никогда не сталкивались с некристаллическими формами жизни. Большой Бум сам по себе не стал для них катастрофой; наоборот, разрушение планеты просто превратило ее кору в огромное облако, в десятки раз увеличив поверхность поглощения энергии звезды. Для плавильщиков Большой Бум обернулся хотя и коротким, но золотым веком; их культура и разум распространились по всей системе и расцвели в этих райских условиях.
Но для отдельных плавильщиков этот рай, этот золотой век резко и катастрофически оборвался, когда куски их разорванной родины легли на орбиту Миндора. Захваченные гравитацией планеты, плавильщики во время каждой каменной бури падали на поверхность и очень скоро обнаружили, что их новый дом – самая настоящая тюрьма. Темница.
Космический лагерь смерти. Очень многие плавильщики погибли, когда их камни сгорели в атмосфере, а распыленный на мелкие частицы плавмассив, впитывая радиацию, заслонил выжившим живительные лучи Таспана. Те, кто уцелел, медленно умирали от энергетической асфиксии.
Они тонули во Тьме.
Каждая каменная бомбардировка приводила в смертельный сумрак Миндора новых плавильщиков, и каждый метеор, сгоравший в атмосфере, усугублял тень, что убивала их.
Мрак также отрезал их от остальных плавильщиков, живших на астероидах; у них попросту не было сил послать сигнал так далеко в атмосферу. Они могли только ждать, и выживать, и утешать новых жертв, каждый день попадавших в эту темницу.
Именно утешения плавильщики поначалу искали и у людей: человеческая нервная система производила крохотную струйку энергии на длине волны общего сознания плавильщиков, и это привлекало их к людям так же, как световой стержень привлекает пещерного мотылька.
«Пещерные мотыльки», – подумал Люк. Наверное, это и произошло с ним в пещере… Что-то из плавмассива крало его внутренний свет…
А когда эти органические жизненные формы, эти крохотные мерцающие свечки, излучавшие тепло и свет в бесконечной темноте Миндора, начали стрелять в плавильщиков оглушающими зарядами, которые разрушали микрокристаллическую структуру плавмассива, инородцы в порядке самообороны стали изолировать агрессоров. Нападая, они совсем не питали злобы; они даже не понимали, что их пленники умирают, ведь им было неизвестно само понятие органической смерти. Все это не было убийством, войной или даже насилием – у плавильщиков не существовало таких понятий. Они считали свои действия по отношению к людям просто борьбой с вредителями.
Как только эта информация просочилась в его сознание, Люк наконец понял, что звездное скопление, центром которого он стал, отнюдь не стоит на месте, а вращается во Тьме, как будто движется по орбите вокруг какого-то гораздо более массивного источника гравитации – чего-то огромного и темного, заметного только по его воздействию на звезды плавильщиков в его скоплении. Одна за другой эти звезды отрывались от скопления Люка и по нисходящей орбите закручивались вокруг неизбежной пустоты, а затем вспыхивали, отдавая последние крупицы света, соскальзывали за какой-то невидимый горизонт событий и исчезали навсегда.
Горизонт событий Тьмы, пожирающий последние крохи света в его Вселенной…
«О, – подумал он. – Я понял. Это черная дыра. Коллапсар».
Каким уместным оказалось это старое прозвище! Значит, вот как Коллапсар управлял плавильщиками – он каким-то образом завлекал их вниз, отрезая друг от друга, и кормил их светом своих жертв, который стал для них единственным источником энергии…
Одна мысль об этом, похоже, увеличила гравитационный градиент воображаемой черной дыры: Люк обнаружил, что его все сильнее затягивает горизонт событий, а скорость движения возрастает по мере сужения нисходящей по спирали орбиты. И все больше звезд отрывалось от его скопления: некоторые из них исчезали в ненасытной утробе черной дыры, а другие вырывались на свободу и ложились на более высокую орбиту. Скайуокер остался один, и ни одна звезда не отделяла его от коллапсара…
Нет, одна все-таки была.
Одна звезда, непохожая на другие, по-прежнему кружилась по более низкой орбите, чем у него, – голубовато-белый супергигант, огромный, яркий, какого еще не знало его воображение. Она не питалась светом его Силы, а сияла мощно и пронзительно сама по себе. Ее тоже подхватило гравитационное поле черной дыры, и она понеслась по спиральной орбите, а пустота тем временем безжалостно срывала со звезды энергию и материю: из ее ядра вырвался фонтан звездного вещества и, втянувшись за горизонт событий, навеки канул в бездну Тьмы.