Он будет рядом, когда планета взорвется.
Какая злая ирония! Ее заставили смотреть, как уничтожают ее родную планету, а теперь ее ждет точно такая же жестокая смерть, какая постигла ее близких и весь ее народ.
Именно поэтому он решил, что, пожалуй, не станет ее будить.
Но Сила снова показала свое дурное чувство юмора: Лея зашевелилась, и ее веки затрепетали.
– Хан?..
– Я здесь, Лея. – Он чувствовал, что у него вот-вот разорвется сердце. – Я здесь, рядом.
Ее рука нашла его ладонь.
– Так темно…
– Да, – ответил он. – Но сейчас встанет солнце.
– Нет, не здесь… Там, где я была. – Она глубоко вдохнула и медленно выпустила воздух из легких. – Там было так темно, Хан. Так темно, и я пробыла там так долго, что забыла, кто я такая. Забыла обо всем.
Ее глаза открылись, и она увидела его лицо:
– Кроме тебя.
Он сглотнул и сжал ее руку. У него не нашлось слов.
– Словно… словно ты был там со мной, – прошептала она. – У меня остался только ты, и мне больше ничего не было нужно.
– Я и сейчас с тобой, – хрипло, прерывающимся от волнения голосом ответил кореллианин. – Мы вместе и никогда не разлучимся.
– Хан… – Она села и потерла рукой глаза. – У нас есть что-нибудь из еды?
– Что?
– Я голодна. Нет ли чего-нибудь поесть?
Соло озадаченно покачал головой и обвел взглядом трупы штурмовиков, валявшиеся повсюду.
– Ничего, кроме имперских походных пайков. Да и те, наверное, просрочены…
– Мне все равно.
– Ты шутишь?
Она пожала плечами и одарила его такой улыбкой, что даже сейчас, здесь, когда до смерти оставалось всего несколько минут, у него бешено заколотилось сердце и перехватило дыхание.
– Давай устроим пикник, – предложила принцесса. – Поедим на воздухе и поглядим, как будет восходить солнце. В последний раз.
– Давай, – согласился кореллианин. – Да, ты придумала неплохо.
Он собрал несколько пайков с трупов солдат. Затем они уселись рядышком, плечом к плечу, и молча жевали, наблюдая, как начинает алеть горизонт, словно планету охватывает огнем.
– Что ж, одно можно сказать наверняка. – Хан выдавил из себя подобие прежней кривой усмешки. – Этот завтрак мы не забудем до конца своей жизни, верно?
Лея улыбнулась, хотя на ее глаза навернулись слезы.
– Экий ты юморист – даже тут, даже сейчас.
Соло кивнул:
– Ну, сама знаешь, – на нас всегда находит романтическое настроение, когда до смерти рукой подать. Такое повторялось раз за разом.
Планета под ними содрогнулась раз, затем другой, и Лея сказала:
– Я думаю, нам стоит отдать дань традиции.
– Ты так думаешь?
– Поцелуй меня, Хан. В последний раз. – Она подняла руку и погладила его по щеке. Тепло ее руки было для него неизъяснимо драгоценно. – Один раз за все те поцелуи, которых у нас больше не будет.
Он заключил ее в объятия и наклонился к ее лицу – но тут прогремел громкий радостный вопль вуки, отдавшийся эхом от стенок рубки. Хан вынужден был отпустить принцессу и широко раскрыл глаза:
– Что? Чуи, ты уверен?
Чубакка забарабанил по транспаристальному обзорному экрану рубки и замахал обеими лапами, неистово кивая. Хан вскочил на ноги и поднял Лею так, будто она весила как пушинка.
– Хан, что такое? – охнула она. – Что он говорит?
– Все те поцелуи, о которых ты говорила… – С сияющими глазами он понес ее к грузовому лифту «Сокола». – Он говорит, что, если лететь быстро, они в конце концов достанутся нам все до единого!
Одна за другой в голове Люка меркли звездочки…
Соединившись через Кара Вэстора с Кроналом, через Кронала – с Закатной короной, а через корону с помощью могущественной алхимии древних ситхов – со всеми плавильщиками, обитающими в каждом кусочке плавмассива в Галактике, Люк озарил их светом Силы. Это сияние привлекло их, как лунный свет привлекает призрачную моль, и они обнаружили, что этот неистощимый поток способен наполнить их до краев. Никогда более они не будут питаться светом, ибо в этом не будет нужды. Они всегда будут сиять собственным светом.
И поэтому они покидали все места, где Тьма определила им быть.
Люк чувствовал, как они уходят.
Чувствовал, как они оставляют гравистанции; как покидают Закатную корону, тело Кронала, тело Леи, Кара и его собственное.
И он ощущал штурмовиков – тысячи солдат по всей системе. Ощущал каждого, кто был облачен в черную броню, в которую заковал их Кронал. Он чувствовал неудержимую ярость и жажду крови, почти безрассудное боевое неистовство, вызванное и поддерживаемое кристаллами у них в мозгу. Он ощущал грубые повреждения, нанесенные ростом кристаллов.
Он чувствовал, что произойдет, когда кристаллы уйдут.
Он не стал отводить взгляд. Не стал отключать свое восприятие. Он был многим обязан этим людям. Пусть они были ему врагами, но все же они были людьми.
Никто из них этого не хотел. Никто не пошел на это по доброй воле. Никто не соглашался даже на сотрудничество. Когда это все начиналось, их не посчитали за людей, и Люк не желал, чтобы их гибель так же прошла незамеченной.
И поэтому он остался с ними, когда плавмассив в их телах и мозгу стал разжижаться. Люк был с ними, когда жидкость стала сочиться наружу из каждой поры. Он был с ними, когда исход всего плавмассива из тела запустил внутренний «выключатель».
Он оставался с ними, пока все до единого штурмовики в системе – коих были многие тысячи – одновременно не обмякли, не вздрогнули…
И не испустили дух.
Люк ощутил каждую смерть.
Больше он ничего не мог для них сделать.
Когда Люк наконец отозвал свой разум из Тьмы, то обнаружил, что пребывает в темноте самого обычного свойства. Мерцание энергетических разрядов покинуло зал, бывший некогда Залом избрания.
Он стоял на коленях, и из темноты раздавался долгий тихий рык, который Сила позволила ему воспринять как слова. «Джедай Люк Скайуокер… Все ли сделано?»
Погрузившись в Силу, он ощутил, как уцелевшие республиканские корабли уходят в гиперпространство по мере того, как искусственные поля уничтоженных гравистанций схлопываются и исчезают. Он чувствовал, как разваливается Мрачная база и как окончательно распадается Миндор под смертоносным излучением вспышек на Таспане.
Пришел конец всему.
Мрака больше не будет.
– Да, – отозвался Люк. – Да, все сделано.
«Это здесь мы умрем?»
– Я не знаю, – ответил юноша. – Возможно.
«Долго еще?»
Люк вздохнул:
– Этого я тоже не знаю. Я запечатал зал, когда вошел, поэтому у нас будет воздух. На некоторое время. Но я не знаю, насколько крепки стены вокруг нас теперь, когда гора распалась на обломки. Я не знаю, как хорошо они изолируют нас от радиации. Возможно, мы уже поджариваемся вовсю.
«И нет никого, кто пришел бы за нами».
– Корабли не смогут защитить их от такого излучения.
«Тогда именно здесь наши жизни оборвутся».
– Возможно.
«Я понятия не имею, что это за место… Я не ведаю, как попал сюда, но хорошо знаю, что сюда не собирался».
– Никто из нас сюда не собирался.
«Скверное место, чтобы умереть».
– Я согласен.
«Будь у меня выбор, я бы не стал умирать рядом с джедаем».
– Прости, – ответил Люк совершенно искренне.
«Я знал джедаев прежде. Много-много лет назад. И это был печальный опыт. Я думал, что больше никогда никого из них не встречу, и эта мысль меня радовала.
Но я ошибся, и рад этому теперь.
Я счастлив, что встретил тебя, джедай Люк Скайуокер. Ты лучше, чем те, что были прежде».
– Но я же… – Юноша растерянно покачал головой, моргая в темноту. – Я хочу сказать, что почти ничего не знаю.
«Ты только так думаешь. Но я скажу тебе – ты во всем превосходишь джедаев прежних дней».
Люк только нахмурился и опять покачал головой:
– Отчего ты так говоришь?
«Потому что, в отличие от рыцарей старины, джедай Люк Скайуокер…
…ты не боишься Тьмы».
R2-D2 прикрепил себя к поверхности крохотного астероида, который медленно снижался по спирали к Таспанскому солнцу.
Астероид имел округлую форму, размером был вдвое меньше «Сокола» и обращался вокруг своей оси так неспешно, что маленький астромех мог свободно перемещаться на темную сторону астероида, вцепляясь манипуляторами в камни. Таким образом дроид ограждал себя от радиационных вспышек с поверхности Таспана, которые могли выжечь его проводку за долю секунды.
R2 рассчитал, что сможет продержаться в рабочем состоянии еще семь целых три десятых часа, а затем его летучее убежище пройдет между Таспаном и особенно густым скоплением космических булыжников, которые отразят достаточное количество жесткой радиации на темную сторону его астероида. И тогда, с вероятностью восемьдесят девять целых семьсот пятьдесят шесть тысячных процента, его ждет мгновенный полный отказ системы.
Отключение навсегда.
Но если ему все-таки посчастливится пережить проход через это скопление, то с высокой – а это восемьдесят три целых девятьсот семьдесят три тысячных процента – вероятностью он проживет еще два целых три десятых часа.
Его не терзала перспектива отключения; он потратил несколько секунд, вычисляя свои шансы на общее выживание, еще до того, как сознательно обманул бортовую систему катапульты для отходов на «Соколе» и запустил себя в космос в тот момент, когда корабль почти вырвался из обломков распадающейся Мрачной базы. Шансы были столь малы, что их и вероятностью-то было назвать трудно; по этим вычислениям выходило, что шансов уцелеть у него не больше, чем совершить квантовый фазовый переход, который обратит его в лофкварианского альбатроса.
Но все же принцесса Лея строго-настрого наказала ему – не раз и не два, и в очень недвусмысленных выражениях – хорошенько позаботиться о Люке Скайуокере. Вопросы личного выживания не имели отношения к поставленной задаче.
Его не волновало, сможет ли он уцелеть при ее выполнении. Почти каждую минуту он тратил миллисекунду-другую на просмотр нескольких папок в своем весьма обширном архиве приключений, пережитых вместе с C-3PO – единственным дроидом, которого в течение своей долгой-долгой жизни он действительно мог назвать другом. Он не ожидал, что будет скучать по нему; он вообще не ожидал, что будет способен по кому-то скучать. Но все же, когда он заглядывал в такие папки, у него возникало некое особенное ощущение в подпрограммах социальных интеракций. Ощущение было одновременно и позитивным и негативным, и его, к большому смущению R2, было совершенно невозможно никак исчислить.