– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.
Люкке медленно подняла голову и прошептала:
– Договорились.
– Спасибо, давай забудем это и постараемся провести день хорошо. – С этими словами Хлоя вышла из комнаты.
– Не обращай внимания, – прошептала Мона, похлопав девочку по щеке.
Но Люкке продолжала с силой скрести ладони о джинсы.
– Я должна уничтожить запах этого мыла, – твердила она. – Я должна уничтожить запах!
Мона не знала, как успокоить Люкке, и дала ей возможность выговориться.
Через какое-то время девочка замолчала.
– Извини. – Она посмотрела на Мону голубыми глазами, полными слез.
– Давай наденем свитер и позавтракаем. – Мона похлопала Люкке по розовым щечкам.
Мона накрыла Люкке завтрак и, услышав, как Харальд и Хлоя ссорятся в холле, стала мыть посуду.
Как обычно, речь шла о Люкке.
На этот раз Хлоя утверждала, что слышала, как Люкке кашляет. Поэтому она не хочет, чтобы Люкке оставалась у них на выходные, а то она может заразить своего младшего брата.
Мона не заметила у Люкке никаких признаков простуды.
В конце концов, Хлое удалось уговорить Харальда позвонить Хелене, чтобы та забрала дочку. Они кричали друг на друга по телефону.
Она бросила взгляд на Люкке, сидевшую за столом на кухне. Девочка не притронулась к еде и сидела, закрыв уши.
Мона уронила стакан в мойку, и он разлетелся на мелкие осколки.
– Люкке умная девочка. Она прекрасно понимала, о чем шла речь, – тихо сказала она Харальду, о чем сразу же пожалела.
– Что ты сказала?
– Ничего.
– Как бы то ни было, пожалуйста, не уходи из дома, вдруг она придет к тебе. Разумеется, я заплачу.
– Не нужны мне никакие деньги, Харальд.
– А она не может быть у какой-нибудь подружки? Разве полиция не спрашивала тебя, у кого она может быть? Я думаю, у нас есть имена…
– Харальд, у нее нет друзей.
В трубке замолчали.
Мона не хотела рассказывать об одноклассниках Люкке, которые относились к ней плохо. Когда она приводила ее в школу, дети с ней даже не здоровались, хотя девочка иногда проявляла инициативу и пыталась установить контакт, но это становилось все реже и реже.
Мона много раз просила учительницу что-то предпринять. Но ей говорили, что сейчас так много дел, что этим займутся только после летних каникул.
После летних каникул.
Сколько раз Мона пыталась рассказать Харальду и Хелене о том, каково Люкке приходится в школе, но они ее не слушали.
Разговор окончился, но Мона продолжала сидеть на табуретке. Трубка лежала у нее на коленях.
Внутри нее зрело чувство, но она хотела побороть его, не дать ему взять верх.
Люкке было четыре года, когда Мона начала работать в семье Хёёк. Родители тогда только что развелись, и для всех это был болезненный период.
Это была не первая разведенная семья, в которой работала Мона. Все разводы были полны ненависти. И всегда страдающей стороной оказывались дети. Как бы она ни пыталась это себе объяснить, у нее ничего не получалось.
Но эта семья превзошла все остальные. Здесь все било через край. И не только потому, что маленькая Люкке была особым ребенком – очень одиноким и ранимым.
Эллен. 10.50
До прямого эфира оставалось десять минут. Джимми решил, что пресс-конференция должна транслироваться вживую и на канале ТВ4. Он утверждал, что это идеально подходит для целевой группы.
Андреас проверил оснащение камеры, а Эллен в последний раз просмотрела сценарий.
Вся журналистская братия собралась в здании полиции на Кунгсхольмене. Были представлены все газеты, сайты, теле– и радиоканалы. Хотя в помещении уже было слишком много народу, журналисты все прибывали и прибывали. Эллен давно не видела такой явки.
Закусив губу, Эллен попыталась собраться. В руке она держала микрофон с эмблемой канала – большой красной четверкой.
– У тебя потекла тушь. Поправь ее, а то мы не сможем начать. – Андреас показал на ее правый глаз.
Она попыталась стереть тушь слюной. Андреас покачал головой.
Эллен продолжала тереть. Под глазом начало пощипывать, а сутолока стала ее раздражать. Почему она не пошла работать на радио?
– Давай, Эллен, мы должны приготовиться как можно быстрее. Скоро начинаем, – сказал он, выставляя расстояние на камере.
Она кивнула, он прав.
Она взяла зеркало и попыталась убрать тушь, наложенную поверх телевизионного грима. Филип сделал хорошую основу, но из-за дождя, а теперь еще и духоты в комнате грим надо бы подправить.
– Осторожно, – сказала она кому-то, кто ткнул ее в спину. Отметила, где находятся запасные выходы, и вычислила, как быстро она сможет выйти, если не справится.
Она еще раз пробежала глазами мятый сценарий, который набросала в машине по дороге в здание полиции. Одернула платье, чтобы оно сидело как надо, сделала глубокий вдох и попыталась отключиться от посторонних звуков и движений.
Андреас кивнул. Она подняла микрофон и посмотрела в камеру.
– Я нахожусь в здании стокгольмской полиции… – Она опустила микрофон. – Нет, надо переписать. Я не смогу это произнести. Это слишком банально. – Она поискала ручку в сумке, но не нашла. Пришлось довольствоваться карандашом для подводки глаз. Не зная, что она будет менять, принялась черкать сценарий.
– Давай же, Эллен. Оставь. Время идет.
Время идет, время идет. Будто она этого не знает.
Она еще раз посмотрела в камеру. Набрала в легкие воздуха.
– Я стою здесь… – Она впала в прострацию. – Как полная идиотка.
– Черт побери, возьми себя в руки, – сказал Андреас.
Он не мог скрыть раздражения, и Эллен его понимала. Она была сама не своя. Обычно она сразу приступала к делу.
– Не нервируй меня, – сказала она решительно и вытерла пот со лба. А она успеет попудриться?
Немедленно возьми себя в руки!
Окружавшие ее журналисты говорили, перебивая друг друга; стоял оглушительный гвалт. От запаха мокрой одежды ей стало плохо. В конце концов, ей удалось сделать вполне приличное вступление. Едва она успела договорить, как открылась самая дальняя дверь в комнате.
Все замолчали. Слышны были только щелчки вспышек.
Вошедший первым Уве поднялся на подиум.
Эллен рассказала зрителям, что происходит и чего можно ждать от трансляции. Зачитала вслух отрывок пресс-релиза, который полиция выпустила сегодня утром. По спине текло. К счастью, ей больше не надо появляться в кадре.
Вслед за Уве в комнату вошла она, мама.
Вид у нее был усталый, что было вполне естественно после наверняка бессонной ночи.
От ее пустого взгляда переворачивалось сердце. Эллен представила себе свою маму, и у нее сжало диафрагму.
Люкке была похожа на маму.
Сразу же появился папа. Вид у него тоже был измученный. Родители Люкке походили на двух раненых зверей. Они поднялись на подиум и встали у микрофонов.
Андреас крутился вместе с другими фотографами, чтобы выбрать самый лучший ракурс.
Эллен радовалась, что сейчас ей больше ничего не надо делать, и продолжала наблюдать за родителями. У мамы ни один мускул не дрогнул. Она стояла, не двигаясь, и смотрела в одну точку. Эллен попыталась увидеть, смотрит ли мама на что-то конкретное или просто сфокусировала взгляд, чтобы сохранить равновесие. На ней был темно-синий облегающий костюм. Заостренное личико.
Папа переминался с ноги на ногу, вертел обручальное кольцо и подкручивал часы.
Хотя Эллен не знала, по какой причине развелись родители Люкке, она невольно испытывала раздражение по отношению к папе, который завел новую семью.
– Добро пожаловать. Меня зовут Уве Свенссон, я пресс-атташе полиции. Для начала хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли. – Он поводил головой вперед-назад, как сова. – Люкке Хёёк пропала вчера во второй половине дня неподалеку от Королевского теннисного корта.
На белом экране за подиумом высветилась фотография Люкке. Уве прокомментировал утреннюю находку, рюкзак Люкке. Район поиска был скорректирован с учетом места находки, и полиция теперь больше склоняется к тому, что речь идет о похищении, и принимает соответствующие меры. Составлено заявление о похищении человека.
– Что ты делаешь? – прошептал Андреас.
– А что?
– Перестань щелкать пальцами.
– Извини. – Эллен помахала перед собой сценарием, чтобы вдохнуть немного воздуху.
Уве закончил говорить и представил папу Люкке. Папа посмотрел поверх толпы журналистов, а потом на микрофоны, не зная, в какой ему говорить.
Эллен качнуло.
– С тобой все в порядке? – шепнул Андреас ей в ухо.
– Да вроде. Мне только очень тяжело дышать, и немножко кружится голова.
– Меня слышно? – спросил папа Люкке, постучав пальцем по микрофону. Он откашлялся, сделал глубокий вздох и только потом начал говорить. – Я, как вы понимаете, папа Люкке, Харальд Хёёк. Хочу сначала поблагодарить вас за поддержку и за то, что вы пытаетесь помочь нам найти нашу Люкке. Для всей семьи это была ужасная ночь. Нам остается только надеяться на то, что найдем ее невредимой. Мы действительно нуждаемся в вашей помощи и в помощи общественности.
Он говорил низким решительным голосом, но в голосе слышался страх.
– Кто бы ни похитил нашу девочку… – Он смотрел в камеры пристальным взглядом. От этого взгляда было трудно отвести глаза, так же, как и от взгляда Люкке на фотографии над ним. – Я прошу вас, верните девочку ее маме. – Мельком взглянув на маму Люкке, он посмотрел поверх голов журналистов и продолжил: – Верните ее папе и младшему брату и всем тем, кто любит ее и скучает по ней.
Теперь у него дрожал голос, и он провел ладонью по щеке, словно вытирая слезу. Потом развернулся и стал рассматривать фотографию Люкке.
У мамы по-прежнему не дрогнул ни один мускул. Она продолжала что-то высматривать в пустоте.
Харальд оперся о трибуну на подиуме. Уве подошел к нему и положил руку ему на плечо.
Эллен вытерла лоб.
– Если у вас есть вопросы, пожалуйста, задавайте. В вашем распоряжении десять минут, – объявил Уве.