– Да, я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь. Думаю, что многие мамы, особенно в такой день, действительно переживают вместе с тобой и разделяют твое волнение. Люкке исчезла в пятницу, как прошли эти дни?
«Никто не поймет», – подумала Хелена, и, сделав глоток воды, ответила:
– Ужасно. Я даже не могу описать, до какой степени. И этот ужас продолжается. Но меня не отпускает мысль о том, что может стать еще хуже. Как я это переживу? Сколько способен пережить человек? Это словно кошмар, от которого ты не можешь очнуться. – Она провела ладонью по щеке.
На экране появилась фотография Люкке. Хелена расслабилась и, пользуясь моментом, вытерла слезы и поправила блузку.
– Ты не могла бы немного рассказать о Люкке? – попросила Тильде.
– Она была… точнее… она есть… чудесная маленькая девочка. Хорошенькая, самая хорошенькая девочка на свете, вы сами видите на фото. День, когда Люкке родилась, был самым счастливым в моей жизни. Я мечтала об этом долгие годы, фактически всю жизнь. Это и есть смысл жизни. Быть матерью.
– Ты вкладываешь в свой рассказ столько чувств, что мне трудно сдержать слезы. И все же тебя раскритиковали за холодность.
Хелена вздохнула.
– Я уже прочла об этом. Но какой мне надо быть? Как ты выглядишь, когда волнуешься и не спишь? Каким представляется такой человек? Я не знаю, как комментировать эту критику. Кто имеет право решать, как мне реагировать на случившееся? Речь идет о моей дочери, которую я люблю больше всего на свете.
Тильде кивнула.
– Что теперь будет?
– Мы продолжаем искать. Надеемся, что люди, знающие о пропаже Люкке, помогут нам в этом.
– Да, – сказала Тильде, посмотрев в камеру. – Если вы что-то увидите или услышите, звоните на нашу горячую линию. Спасибо за то, что ты нашла в себе силы прийти сюда и поделиться своим горем, Хелена.
Тильде улыбнулась и затем опять посмотрела в камеру.
– А теперь перейдем к другой теме. Суперженщина, писательница, художница, кинозвезда, модель, список можно продолжать до бесконечности, я по-настоящему завидую…
Это был конец. Конец. Хелена чувствовала себя совершенно опустошенной.
Эллен. 09.30
Все сидевшие в аппаратной зааплодировали.
Все, кроме Эллен. Ей было тяжелее радоваться тому, как успешно канал освещает случай с Люкке.
Когда она увидела Хелену в «Утре новостей», беседующую с Тильде, ей стало стыдно за то, что она сумела уговорить Уве привести ее сюда.
Но она была вынуждена. Она надеялась, что Филип сделал свое дело в гримерке так, что игра стоит свеч. Она напомнила себе, что, по словам Уве, мама Люкке действительно хотела прийти на передачу, чтобы реабилитировать себя после вчерашней пресс-конференции, когда СМИ и общественность сочли ее холодной и равнодушной. Здесь ей хотя бы удалось вызвать хорошие чувства. Если их можно назвать таковыми.
Но тут что-то не так. Эллен размышляла над тем, что вчера прочла о маме, убившей свою дочь, и об оставшейся варежке. Хелена говорила о Люкке так, как будто девочки уже нет в живых.
Эллен вздрогнула.
Недалеко от нее стоял Джимми. Их взгляды на секунду встретились, а затем Эллен отвела глаза.
У Джимми была одна особенность. Стоило ему войти в комнату, как вокруг него возникала особенная аура, а все остальное становилось каким-то расплывчатым. Почти как листовой фильтр, который автоматически фокусировал на нем ее взгляд. Как ей выдержать его постоянное присутствие рядом?
Одна из камер была по-прежнему наведена на маму Люкке.
Помощник режиссера снимал с нее микрофон, и она явно испытывала дискомфорт, когда он отстегивал провода у нее под блузкой.
«Какой у нее резкий голос», – подумала Эллен. Резкий голос и под стать ему заостренные черты лица.
Она не могла понять, почему многие ведут себя так, словно Люкке умерла.
Эллен дотронулась до своей маленькой подвески в виде кувшинки, висевшей на серебряной цепочке. Она не носила ее много лет.
Джимми слегка толкнул ее в плечо и прервал ее мысли.
– Здорово получилось, Эллен. Я не верил, что ты сможешь уговорить маму прийти сюда. А как ловко ты успела провести опрос сегодня утром! Действительно, чувствовалось, как беспокоятся родители в районе Карлаплан.
– По-моему, все бессмысленно, – тихо сказала она.
По исходящему от него амбре она определила, что вчерашний вечер он провел вне дома. Должно быть, пошел куда-то после того, как высадил ее.
– Два вечера подряд? Не много ли? – сказала она осуждающе и сразу же пожалела, что получилось слишком резко.
– Да, надо пользоваться, пока у нас такой высокий рейтинг. – Он засмеялся. – Но сегодня чувствую, что все-таки немного устал.
Ей хотелось спросить, где он был, но она сдержалась. Она упустила его из виду больше года назад. Зачем ей теперь беспокоиться? Он этого не стоит.
– Да, знаю, – сказала она и помахала рукой, чтобы развеять пивные пары.
Две стороны одной медали. Некоторые в восторге от высокого рейтинга благодаря пропавшей девочке, а за стеной по ней горюет ее одинокая мама.
«Как хорошо, что Тильде только что взяла интервью не у моей мамы», – подумала Эллен. Она еще раз напомнила себе, почему организовала утреннее мероприятие.
Если бы она могла побежать в комнату отдыха и поговорить с мамой. Составить о ней представление. Получить кое-какие ответы. Но она должна сдерживаться. Это требование мамы и Уве. Ни один журналист, кроме Тильде, не имеет права с ней говорить.
Но никто не мог запретить Филипу болтать с ней в гримерке.
Зазвонил телефон, и Эллен вышла из аппаратной, чтобы ответить.
– Привет, мама.
– Ты на работе?
– Да.
– Может, заедешь сегодня домой? Сегодня День матери, и мы бы вместе поужинали у нас на Эрелу. Приедет твой брат с семьей.
Она совершенно об этом забыла. Эллен прикусила губу.
– Прости, мама, но сегодня не могу, мне надо работать.
В трубке наступила тишина.
– Понимаю, это важнее.
– Это маленькая девочка. Ей восемь лет, мама. Я должна…
Связь на секунду прервалась, но потом опять послышался голос Маргареты:
– Я знаю.
Они закончили разговор, и Эллен почувствовала страшную пустоту.
В сегодняшнем вечернем эфире ей надо сделать акцент на версию полиции – педофильский след. Иначе Джимми прочтет ей целую лекцию. И может быть, будет прав. Перед ее глазами возникло лицо Ларса.
Утром Детеканна и Эллен просмотрели дела вышедших на свободу сексуальных преступников. Но составить четкое представление было трудно. Уве, естественно, не хотел называть никаких имен, и ей показалось, что не стоит этим заниматься. Но в данном деле полиция сосредоточилась именно на педофилах.
Полиция утверждает, что делает все, что может. Они проверили все такси, заказанные в парк Роламбсховпаркен и из парка, а также в районе Королевского теннисного корта. Проверили все машины, неправильно припаркованные в этой части города, и обошли жильцов близлежащих домах по обоим адресам.
– Мы говорили с разносчиками газет, ночным патрулем, охранниками и сотрудниками метро. Мы проверяем камеры наблюдения там, где они есть, и насколько это возможно. Мы делаем все, что в наших силах, – заверил Уве.
Но этого недостаточно.
Она написала Детеканне электронное письмо. Ты можешь составить список старых случаев исчезновения детей за последние двадцать лет? Как бы тяжело и противно ей ни было, может быть, она что-то найдет.
Запищал телефон. Сообщение от Филипа.
Жди меня на грузовом причале через 30 минут!
Мона. 09.55
Плач застрял в горле, как пробка в бутылке, – ни вытащить наверх, ни пропихнуть вниз. Впервые за очень долгое время она решила пойти в церковь на воскресную мессу.
Она устала и совершенно обессилела. Хотя было уже почти десять, она еще не оделась. На столе перед ней лежала сегодняшняя газета. Она ее даже не открыла. Фото Люкке на первой странице пугало ее, а заголовки кричали так громко, что хотелось закрыть уши.
Все было ужасно, но самое трагическое заключалось в том, что по-настоящему никому нет никакого дела. Кроме нее.
Среди черных букв о несчастье и мраке проглядывал бестактный анонс статьи о Дне матери с рекомендациями о том, как лучше всего поздравить мам. Она отложила газету и невольно вспомнила свою мать.
По мнению врачей, ее мать вся прогнила от пьянства. Такого человека не поздравляют с Днем матери, и таких мам много. Мона задумалась над тем, правда ли, что плохие люди гниют изнутри. Хорошо бы так и было.
Она отпила глоток уже остывшего чая. На стене тикали часы. Взявшись за спинку стула, она наконец сумела подняться с него. Ноги отяжелели, каждое движение давалось с трудом. Но она должна пойти в церковь и помолиться за маленькую Люкке.
Выйдя из подъезда, Мона раскрыла зонтик. За ночь погода не изменилась – лил сильный дождь. Она не могла припомнить, когда еще так лило, и от этого становилось еще тревожнее.
Спицы зонтика торчали во все стороны, и через маленькие дырочки капала вода.
Каждый шаг отдавался болью, но она не могла понять, что именно у нее болит. Похоже, все тело.
Ее маленький красный «Гольф» был припаркован на пригорке на улице Абрахамсбергсвеген, и она достала из кармана ключи.
Как обычно, она решила проехать мимо дома на улице Лександрсвеген в Ноккебю и остановилась на повороте у возвышенности рядом с красивыми виллами 20-х годов. Она вышла из машины, опять раскрыла зонтик и посмотрела вниз с холма. На этой улице вряд ли можно научить маленьких детей кататься на велосипеде, но Мону она устраивала идеально, поскольку отсюда можно заглянуть в сад.
Самые яркие воспоминания приходили к ней в летние месяцы. Летом ей было легче всего представить себе, что она увидела в тот июньский день, когда заглянула в сад сорок шесть лет назад. Она до сих пор помнила ту радость, которая охватила ее, когда она впервые увидела его. Он сидел в гамаке и читал газету. Он качался туда-сюда, и гамак поскрипывал под ним. Он был стильным. Самый очаровательный мужчина, которого она когда-либо видела.