В конце концов молодой человек пошел c4. Английское начало. Дон ответил e5.
– «Обратный дракон»? – произносит посол с удовольствием.
Дон кивает. Все шло по теории. Быстро диктует ходы.
– Знаете эту систему?
– Да-да, разумеется, – посол знает.
Не знает он ни черта. Дон, когда руководил своими заводами, многих бед избежал, потому что чувствует, когда ему лгут. Он приходит во все большее раздражение:
– Я готов страдать, но дайте мне за мои страдания хоть какой-нибудь материал! Нет, давит, давит, играет, как автомат! Мне семьдесят пять, я не могу считать так, как он! Большой мастер! Вижу, он вам понравился.
– Да-а… – Посол подыскивает слово, давно им, конечно, найденное. – Есть в нем такая, знаете ли…
Он хочет сказать – «размашистость», но Дон перебивает его:
– Скажите прямо – авантюрист. Я проверил: нет шахматиста по имени Мэтью Айванов.
– Дон, у них другой алфавит. Помните, на майках – си-си-си-пи?
– Деньги нужны вашему си-си-си-пи, вот что!
– Деньги? Зачем ему деньги?
– Ал, зачем человеку деньги?
Что он, думает Дон, спятил? Как Джереми?
Зачем же они, раз им деньги нужны, размышляет посол, политику свою так задешево продали?
– Русские много страдали в нынешнем веке, – произносит посол задумчиво.
– Этот, что ли, страдал?
Посол продолжает:
– Я, возможно, не должен вам сообщать эти сведения, но несколько лет назад русские продали свою внешнюю политику за сумму в миллион, поверьте мне, в миллион раз меньшую, чем мы готовы были им дать.
Оба молчат в удивлении. Дон – от размеров суммы – надо же! – миллион – единица и шесть нулей, каковы же наши возможности?! Дипломат – оттого, что Дону это все рассказал.
– Я понимаю, – прерывает молчание посол, – требуется сохранить турнир. А не упразднить ли нам призовой фонд?
– У нас не богадельня, Алберт. Мы не против сильных игроков, нет. Надо только, чтоб они вели себя подобающе.
– Значит, – вздыхает посол, – придется писать регламент, устав, правила. И не так, как сейчас: победителю – всё, а, – изображает рукой ступенечки, – восемь тысяч, пять, три. Первое место, второе, третье.
– Да, да, придется, – кивает Дон. – Будьте уверены, в следующий раз к нам заявятся трое таких, как этот… как Айванов. Из вашей любимой си-си-си-пи.
Дон прав: конечно, их детище, их затея, турнир, – под угрозой. Там, где приходится устанавливать правила… Теперь это повсеместно, даже в семейной жизни. Вот живут они с Доном со старыми женами безо всяких письменных обязательств. Надо бы встретиться всем четверым в Нью-Йорке, в Ка́рнеги-холл или на «Янкиз» сходить… Потом пригласить их к себе, показать коллекцию. Посол собирает сов – фарфоровых, глиняных. Есть и несколько превосходных чучел. Сова – символ мудрости.
– Дон – любимая река русских. Возможно, это вас с ними как-нибудь примирит. Quietly flows the Don, – произносит он с удовольствием – «Тихий Дон». – Нобелевская премия. А вы, Дон, совсем не тихий. – Посол щурится в иллюминатор, что он там надеется разглядеть?
И тут случается маленькое происшествие. Сзади – там, где в салоне первого класса расположен ватерклозет, – раздается шум. Туда быстро проходит молодой человек, запирает дверь. Стюардесса виновато смотрит на пассажиров, разводит руками: бывает. Остальные туалеты заняты, кому-то внезапно приспичило, вот и рвется он в первый класс.
Вскоре, как-то уж слишком быстро, слышится шум воды, молодой человек выходит из туалета, и Дон с Албертом видят, что это сам Мэтью Айванов. Заметив недавних своих соперников, он улыбается – у него очень белые зубы, но улыбка все равно получается нервная, жалкая.
И Дон, и посол производят какие-то движения, а тем временем Айванов занимает кресло второго ряда возле прохода, наискосок от Дона с послом, хотя поначалу он вроде бы даже отпрянул, – видно, ему не хотелось встречаться со стариками, но и бежать от них тоже показалось неправильным. Единственным, кто мог сделать приглашающий жест, был посол, не Дон и, конечно, не стюардесса. Та попыталась прогнать незваного гостя назад, в хвост, но, заметив, что он, по-видимому, знаком ее подопечным, остановилась. Молодой человек тоже, если и проявил агрессию, то поначалу – лишь к ней.
Почему б ему, собственно, не посидеть в широком удобном кресле, а? – спрашивает он первым. – Потому что у него билет в экономический класс, говорит стюардесса. – И что же? Разве он кому-то мешает? Разве лишает других хоть части приобретенных ими удобств? – Тем не менее, говорит стюардесса, это несправедливо, неправильно. Несправедливо по отношению к тем, кто сидит в экономическом классе, и особенно – к купившим билет в первый класс. Несправедливо и аморально.
– Аморально! – чему это молодой человек так рад? – Господин Александер, – обращается он к послу, – вы поддерживаете это мнение?
Посол разводит руками. Можно понять его жест по-разному.
– Ясно, что не положено, но – аморально?! – Молодой человек воодушевлен. – Вспомните про работников в винограднике: «Или глаз твой завистлив оттого, что я добр?» Посол, знаете эту историю?
Дон – как-то мало он участвовал в ситуации – бьет с размаху по столику:
– Леди права. Это несправедливо, неправильно. – Красный, сердитый стал, как когда продавал подшипники.
Молодой человек поднимается. Посол сухо ему говорит:
– Мы уважаем ваше умение играть в шахматы, Мэтью, и были бы рады продолжить знакомство. Однако, вы видите, не сейчас. – Он все-таки пробует улыбнуться: – Желал бы я русский знать не хуже, чем вы английский! У вас были отличные учителя.
Молодой человек произносит:
– Да, превосходные. И учебники – высший сорт. Как сейчас помню: «Что это за шум в соседней комнате? Это мой дедушка ест сыр».
Алберт – опытный дипломат, умеет держать удар. Сейчас он придумает, что ответить. Но отвечать не приходится – молодой человек ушел.
После отбытия гостя старики пробуют склеить разорванный им разговор.
Дон спрашивает:
– Что за басня – про виноград?
– Притча. Кажется, от Матфея. Мэтью. Вот ведь! Проклятие.
Их основательно встряхнуло последнее приключение. Все-таки пожилые люди.
– Откуда такое знакомство с Писанием, Алберт?
– На дипломатической работе, – отвечает посол, – волей-неволей сделаешься демагогом. – Постепенно обаяние его восстанавливается.
Самолет приступает к снижению. Скоро в иллюминаторе показывается статуя Свободы – мощная женщина с книгой и факелом. Спинки кресел приведены в вертикальное положение.
– Кормим Бог знает кого, – повторяет Дон, глядя на статую из-за плеча соседа.
Посол тоже смотрит на огромное изваяние: никто-то этой бабе не нужен, ничего-то у нее не дрожит.
Дон спрашивает:
– А вы, Алберт, какую религию практикуете?
Дипломат отвечает с внезапной грустью:
– Я не верю в Господа Бога. – И прибавляет зачем-то: – Сэр.
Один–один
– Анатолий Владимирович! – Я не сразу понял, кто мне звонит, а уж по отчеству меня называли лет двадцать назад, и то в основном менты.
Говорит: Матвей. Путанно объясняет, откуда у него мой номер. – Ах, вы сын… – Да-да, сын.
Растерянный молодой человек: в чем-то мы, видно, уже не оправдали его ожиданий. Когда уезжаешь, теряешь не родину – заграницу: между прочим, собственное мое наблюдение. Спрашиваю Матвея, как там отец? – Ничего, говорит, пока жив.
Я позвал его, он пришел.
Мы сидим в моей съемной квартирке-студии на Стэньян-стрит, возле парка. Вдоль стены – коробки. Мы очень мобильны тут. Американцы – мобильная нация.
У меня недавно книжка вышла – «Искусство жить: взгляд психолога», так можно на русский перевести. Напечатал за собственный счет. Была даже кое-какая критика, позвали в университет, с обещанием постоянной позиции. Университет не самый, мягко говоря, знаменитый, да и мне не особенно со студентами нравится, но приходится делать то, что дают.
Матвею тоже никуда от реальности не уйти.
Он вяло кивает. Вот уж чего в отце его не было – вялости. Значит – в мать? Все равно почему-то этот Матвей вызывает мой интерес. Я в последнее время мало общаюсь с людьми.
Закончил ИнЯз, Мориса Тореза, – увы, иностранными языками никого тут не удивишь, английским особенно. А улыбка хорошая у него – тоже может помочь. Не помню я, чтоб отец его особенно улыбался. А мать его я вообще не помню.
Улыбки улыбками, но дело так не пойдет.
– Не освоить ли вам, Матвей, программирование?
– Наверное, – говорит, – придется.
– Позвоню-ка я по вашему поводу нескольким людям.
Кивает:
– На всякий случай моя фамилия Иванов. Здесь произносят «А́йванов».
Фамилия матери? Головой мотает – нет-нет. Это уже интересно. Сменил фамилию. А где он живет? – Тут, отвечает, в городе.
– Где, где именно?
– Двадцать пятая авеню и… – замялся.
– Двадцать пятая – длинная. Что, на Утесе?
Ладно, понятно все. У Ма́рго-Марго́? Угадал?
Не Маргарита, не Рита – Ма́рго, Марго́, Маргоша – одного какого-нибудь варианта так и не установилось. Самой ей нравится Ма́рго, ударение на первый слог. Роскошная женщина: кожа гладкая, морщин нет вообще, волосы – какими захочет, такими будут, и одевается потрясающе, здесь так не ходит никто. Считается: ей за сорок – эх, как бы не все пятьдесят.
Когда она только приехала, она и муж, то злые языки, больше женские, говорили: испорченная ленинградская баба, не более. Нет, Марго – не баба, не просто баба – явление. Многим тут помогла. Поддержала, но не удерживала, не вцеплялась, не ждала благодарности – всех отпускала, тоже – искусство жить. Я бы и сам с ней сошелся поближе, да случая пока не представилось.
А как Матвей ее знает? В библейском смысле? О’кей, я шучу. Понял? – не реагирует. Говорит: через общих знакомых, маминых. Важное уточнение. Где-то надо на первых порах пожить. Марго – не худший вариант, далеко.