Теперь шахматные программы решают этюды мгновенно, да и Матвей уже нечувствителен к плоской их красоте.
Витторио гудит, что есть сил. Тише! Silenzio!
Светит солнце, на город и на него. Он подставляет лучам лицо. Честное слово, как будто лично кто-то о нем заботится.
Гудки становятся беспрерывными. Матвей машет рукой, бежит.
Кто Матвей по профессии? – спросил Витторио по дороге в аэропорт. Он долго думал перед тем, как ответить на этот обыкновенный вопрос. Сам себе удивляясь, сказал: писатель. Хорошо хоть Витторио не стал уточнять, что именно написал Матвей.
Он смотрит в иллюминатор. Вот, Рим понравился, ничего странного. Хотя где угодно, наверное, можно ощутить себя частью целого, да? Матвей закрывает руками лицо. От ладоней пахнет горькими апельсинами.
Когда закончатся отпевание, похороны, пройдут девять дней, уедут родственники, и они останутся с мамой вдвоем, он ее спросит: ты знала?
Она не станет уточнять, о чем именно. Скажет:
– Знала. С самого начала знакомства с твоим отцом.
А как она думает, правильно Матвей сделал, что поменял фамилию?
Мама кивнет.
– Хотя… – улыбнется грустно, – красивая была фамилия.
Домашний кинотеатррассказ
Жизнь, как утверждают знающие ее люди, состоит из работы, отдыха и любви.
Работа – что скажешь? Не по-человечески мы как-то работаем, а чтобы забыться, запоями: вспомнить потом не можем, что делали, от чего устали. Работающий персонаж жалок или смешон, особенно женщина. Дело надо делать, господа! – О работе рассуждают одни бездельники.
Отдых – того хуже. В Турции и Египте, на Кипре и в Греции. Или тут прямо – засилье отдыха. Дядя, мы отдохнем! Нате, сбылось.
Поговорим-ка мы о любви. Вот свадьба.
Вот свадьба: жених – Кирилл, невеста – Мила. Нас пригласили родственники Кирилла, точнее – его отец: обеспечить веселье, разбавить собой компанию, которая невелика – женятся математики.
Ресторан расположен среди таких же, как он, двух-трехэтажных домиков, закрыт от улицы голубеньким особнячком. Флаг черт-те какой, сине-желто-зелено-черный, и написано белой замазкой: Посольство Танзании. Людей никого. Только след от почтового ящика и – фломастером: «Осторожно, сосульки». Надо же! – на дворе сентябрь. Хорошая, видно, страна. Вообще, хорошо тут.
Что мы видим, зайдя в ресторан? – немыслимых размеров коробки: HARMAN/KARDON. И ниже, гигантскими буквами: ДОМАШНИЙ КИНОТЕАТР.
– Китай не стоит на месте, – подает голос Петечка, осветитель наш.
Художник по свету, алкоголик сорока с небольшим лет. Всем нам немножко за сорок, некоторым – уже давно.
Мы кое-что знаем о происхождении невесты, мы догадываемся, откуда взялись коробки. Подарок папаши ее. – Безвкусица! – Чего вы хотите от провинциального подполковника? Бедная Настя. И бедный Сом.
Ресторан обставлен в немецком стиле – сизой какой-то мебелью, что опять-таки несущественно, поскольку женятся – математики.
Итак, действующие лица. Невеста – Мила. Жених – Кирилл. Отец жениха – Сом. Сом Самойлович, Самуил Самуилович – русский человек, наш собрат, артист. Большая лысая голова, усы. У артиста не должно быть усов, Сом – исключение. Сколько лет уже сцену топчет, а под старость жизнь ему улыбнулась – да как! – во весь рот! Новая жена, она тоже здесь, хотя вроде бы… Но зачем и жениться на молодой – дома ее держать? – тем более, эту, кажется, не удержишь.
Мы находимся в предвкушении. Шум-гам, скандальчики, всем друг от друга чего-то надо – нас ждут драгоценные наблюдения, нам предстоит понервничать. Мы любим нервничать, всякого рода переживания – это источник творчества, вдохновения, а пока что сдаем в гардероб зонтики и плащи, прихорашиваемся перед зеркалом. Скорее, скорей, началось!
– А, вы тут…
– Тут, тут, Анастасия Георгиевна.
Этикет нам преподавала, был предмет у нас такой. Скукожилась немножко, подсохла наша Анестезия, но все еще хороша для своих лет. Говорят, матку недавно отрезали. Мы побаиваемся Анестезии по старой памяти: «Артисты имеют право быть идиотами, но вы, молодые люди, злоупотребляете своим правом!» – так она учила нас в прежние времена.
– Как вы? – спрашиваем.
– Ничего, – говорит, – с Божьей помощью.
Понятное дело, что так себе: муж бросил, сын теперь женится неизвестно на ком, на дочери военнослужащего.
– Я всегда на стороне женщины, Анастасия Георгиевна, – говорит Алена наша, Аленушка. И изящно жмет Насте руку пониже локтя, научилась в «Вишневом саде».
– Женщины? Какой именно? – спрашивает Анестезия холодно.
Ладно, мы только хотели ее поддержать.
Теперь – родственники со стороны невесты. Тут еще интересней. Потом, все потом, Анестезия просит нас пройти в зал. Сама она вышла, говорит, подышать. Воздуха не хватает.
– Кричали «горько»?
– Нет, – отвечает Анестезия. И, она надеется, на свадьбе ее сына хоть в какой-то мере будут соблюдены правила не то что приличия – душевной гигиены. Хоть кем-нибудь. – Вот, – показывает на коробки, – видели?
Ладно, чего там. Подарок привез человек, дочь замуж выходит, родная кровь.
– Кровь? Его там – только сперматозоиды, – шипит Аленушка.
В смысле вкуса можете на нас положиться. Всецело, Анастасия Георгиевна.
Заходим, оглядываемся, размещаемся.
Гости сидят не вместе, редко. Сом, например, один.
– Та́к-это, – говорит нам.
«Так это» у него вместо «здравствуйте», а где его новая… как ее? – ей бы Елену Андреевну играть, жену профессора в «Дяде Ване», красивое туловище, сегодня – почти что в одних трусах. Многим нравится. И Сому оно приглянулось, если после стольких-то лет…
Петечка – сразу к туловищу.
– У нас с Сомом непонимание, – говорит оно Петечке. – Непонимание меня.
Шуршим подарками, скромными, симпатичными. Дарим, в частности, молодым автобус, расписались на нем, всем театром. Двухэтажный, английский, с правым рулем, чего только нет в «Детском мире».
– Горько! – орет Петечка. – Горько!
Жених с невестой растерянно переглядываются, целуются все же, слегка.
– Еще, еще! – не унимается Петечка, коньяка уже хлопнул.
Да погоди ты, дай людям рассесться, налить!
Между гостями много пустот, мы протискиваемся, занимаем их.
Смотрите-ка, официант-негр!
– Послушай, э-э… милый, приборов нам принеси, – просит Сом. – Как объяснить этой Лумумбе, что у нас едят вилками?
Теперь, когда мы пришли, сцена полна людьми.
Сцена полна людьми, и самые интересные – не Сом и не туловище, даже не трагическая Анестезия и уж, конечно, не математики – мы в театральный пошли, чтоб математику не учить. Родители Милочки – вот кто! Мы первый раз с ними видимся.
Мы – первый, а они между собой – второй: заделали Милочку и – привет. Как мамашу ее зовут, предстоит выяснить, а подполковника мы сразу же, не сговариваясь, прозываем Вершининым. Мила его разыскала, сообразительная. Кто-нибудь помнит имя-отчество того Вершинина, настоящего? Этого Эмилем зовут. Мила, значит, – Эмильевна, ну и ну!
Мамаша ее и Вершинин хоть и рядом сидят, но не вместе, не рядышком, так что Алена втискивается между ними и говорит так:
– Когда я была девушкой, то читала «Анну Каренину» совсем иначе, чем когда стала женщиной. Помните, как Левин потерял интерес к Кити, после того как она родила? У меня тоже был знакомый, который пять раз женился и каждый раз после родов оставлял жену. Вас, простите пожалуйста, как зовут?
Алена – на стороне женщины. На Вершинина – никакого внимания, будто нет его. Рыжий такой, фактурный мужчина. Сидит улыбается.
– Теплая, – говорит, – осень. Повезло с погодой.
Понятно. Есть такая профессия – Родину защищать.
Сом, замечаем, с ним уже переглядывается: не сесть ли им вместе? не выпить ли за более близкое, так сказать?..
– Хорошо тут, в Замоскворечье, мне нравится. В этой части своей Москва не хочет казаться Европой, не правда ли?
Вот что, не умничай, подполковник! Дадим тебе слово. Во благовременье.
Как все-таки зовут маму Милочки? – Кира. – А полное имя? – Валькирия, – кричит Петечка. – Так, этому больше не наливать! – Мы подхватываем: Валькирия! Что-то грузинское, менгрельское, точно! Знаете анекдот про коррозию? Не про коррозию – про коррупцию! Никто не обидится, грузин нет? Да скажет же кто-нибудь тост?!
Кира и скажет. Встает – молодая еще женщина и вполне себе ничего, только стричься зачем так коротко?
– Мы счастливы, что наша дочь… – заметили это «наша»? – попала в семью к замечательным людям, в замечательную компанию. Многих из вас мы видели в театре, в кино и по телевизору…
Ха-ха! И еще увидите, у вас же теперь – домашний кинотеатр!
– У вас же харман-кардон! – кричит Петечка.
– …А Милочку я научила, – продолжает Кира, – чтобы был порядок в шкафах и в доме пахло пирожками. И еще у нее всегда есть желание, чтобы было все хорошо, понимаете?
Выпьем! Откуда это про порядок в шкафах?
Милочка улыбается, шепчет Кириллу на ухо. Тот оглядывается. Мать. Возвратилась с воздуха. – Что, полегчало? – Машет рукой: а!
– По японскому календарю… – начинает свою речь Алена.
Сом грохает по столу:
– Япона мать! – сегодня он как-то особенно красноречив.
Праздник набирает обороты.
Мы желаем молодым всего: состариться на одной подушке, быть вместе, пока, пока…
– И потом, потом! – кричит Аленушка, она верующая. Раздобрела очень, как стала в церковь ходить, поправилась.
И деток, конечно же. Плодитесь и размножайтесь. А может, невеста уже в положении? Зачем иначе выскакивать замуж в девятнадцать-то лет?
– По поводу «и потом» позвольте историю… – просыпается вдруг Вершинин.
Надо бы, подполковник, этикету тебя подучить. Дай же договорить даме!
Чего еще пожелать молодой семье? Достатка, естественно.