Чего улыбаетесь? Вам тоже назначил кроссвордики? (Удивленно оборачивается.) А? Что? Нет, не Максим Валерьевич. Не помню, но точно как-то еще. Минуточку, так вы сами – относитесь к поликлинике? Нет? А как? Вы, что же, не прикрепленный контингент, получается? Просто с улицы? Музыканты, артисты, химики? Типа подполье культурное? Как я сразу не распознал?.. Чудеса. Ладно, не суть, гори оно, всего и осталось-то…
Гамаюновым овладевает апатия. Он то ли выдохся, то ли охладел к слушателям. Конец исповеди дается ему с трудом.
Короче, он говорит: – Историю кому-нибудь свою расскажите. Вы не алкоголик случаем, нет? Жаль. А то общества анонимных алкоголиков теперь при каждом районе созданы. Анонимные – название одно: все там друг с дружкой вот так вот – повязаны. Как говорится, вась-вась. Знаете что, Гамаюнов? Идите-ка прямиком туда. Попроситесь как следует, люди они сердобольные, а как расскажете до конца, так и выяснится, что ничего в вашей истории нет ни страшного, ни особенного. (После паузы.) И последнее: фотографии дочери уберите куда-нибудь с глаз долой.
Гамаюнов снова достает фотографию Лины и долго смотрит не нее.
Тут мы на даче, купаем Линочку. Сколько здесь ей? Четыре, пять? Всегда просила меня эту карточку чужим не показывать: засмеют. А недавно увидела: – Все равно, пап, той девочки больше нет, это уже не я… С глаз долой?.. К чертовой матери!
Гамаюнов рвет фотографию, швыряет ее на пол. Смотрит на то, что совершил.
Господи Боже мой… Нет, невозможно! Нет!.. (Ползает по полу, собирает обрывки.) А вот и проверим… Господи, сделай, чтоб Линочка передумала, чтобы у них разладилось! Ведь у тебя не бывает – «обжалованию не подлежит»? Чего тебе стоит? Я разве о многом прошу? Как в книжках – стихийное бедствие, маленькое – буран, метель. Кому я, в самом деле, подсказываю? Ну же, пожалуйста, прояви себя. А взамен… Даже не знаю, чего предложить. Ведь я никогда ни о чем не просил. Очень сложно, да? Просто вернулась, вошла. Я бы обнял ее… Вот так.
Телефон Гамаюнова издает трубные звуки.
(Обнадеженно.) Быть не может! Ой, да где? Где же он? (Ищет в карманах, пытаясь найти телефон.) Деточка моя, я сейчас, моя доченька, девочка… (Находит наконец.) Номер чужой, не Линочкин…
Телефон громко проигрывает «Свадебный марш» на органе: молодожены ограничились музыкальным сообщением.
Вот и ответ: … (неприличный жест) тебе, Гамаюнов, видели? Мужики, давайте, что ли, по маленькой? Доставайте, ведь вы не с пустыми руками пришли. (К женской части аудитории.) Ну? Кто желает заделать со мной ребеночка? Новую девочку. А-ха-ха!..
Феликс – счастливый, удачливый… Смотрите, я только старался избегать неприятностей. Слушал, что говорят. И вас послушаю, что вы скажете. Короткий вопрос. За что? Люся, когда заболела, то тоже спрашивала. Сперва. За что, а? Дождешься от вас! Нет, но все-таки. Живешь себе: день за днем, день за днем. И тут – бах! За что, Господи?! Знаю, зна-аю, сейчас… Сейчас спросите: – Ты, Гамаюнов, на кого, сучара, обиделся?! Поц. На Господа Бога?! – Получается, да. За что, за что Он со мной так поступил? О-о-о, больно как! Ма-ма!
Гамаюнов набирает номер матери.
Мама, мамочка, ты не волнуйся, пожалуйста… Не знаю, с чего… Ты не нервничай, только не нервничай. Накапай каких-нибудь капелек. Наша Линочка… С чем ты меня поздравляешь, мам? (После паузы.) Так ты знала?! Давно? Что? Когда вы все это задумали? Когда сговорились? Да помнишь все ты отлично. Пожалуйста, не придуривайся. Какой еще Славочка? Как? Как фамилия? Он что же – грузин?! Ну-ка, мамочка! Да отличная память у тебя, превосходная! Фамилия, давай мне фамилию! Кто кричит? Я не кричу. Ты же слышишь неважно, мамочка. А Люська? Люська тоже все знала? Да и ли нет? Да или нет? А ну отвечай! А-а-а!
Прекращает разговор с матерью.
Съела меня! Как свиньи съедают своих поросят! Вы все, все всё видели! Слопала, сожрала меня мать!
Куда все смотрели?! Враги человеку… Всюду враги. Дома враги. Пятая колонна. Предатели. Значит, так. Никому не прощу. (Рыдает.) Тебе, тебе только… (Пишет сообщение.) «Лина, дитя мое! Мать при смерти, я при смерти. Мы все при смерти!»
Гамаюнов отшвыривает телефон, с ненавистью оглядывает аудиторию.
«Куртизаны, исчадье порока, / За позор мой вы много ли взяли…» Кому я это вообще все?.. Алкашам? Гопникам? Только не надо, пожалуйста… Не жалейте меня. Знаю я сочувствие ваше ужасное. Скажете: тоже мне, да? – трагедия. Ничего, мол, особенного. Частный случай. Подумаешь: дочь у него замуж выходит за уголовника. У меня, дескать, аналогичное положение. – Да что мне, легче от того, что у тебя зять мудак?!! Или сын… или дочь… не радуют. – Понимаем, мол. – Понимаете? Да ни хера вы не понимаете! Как вы смеете сравнивать мою дочь, мою Линочку, ангела, со своими засранцами?!! Что?! Отвечать! В глаза мне! В глаза-а-а!
Лицо Гамаюнова перекашивается. Опускаются верхнее веко и угол рта. Говорит тихо, заплетающимся языком.
Так и крикнул бы, но не кричишь ведь. Киваешь. Молчишь. Давишься. Спасибо, спасибо вам… дорогие товарищи.
Звонит телефон. Гамаюнов хочет до него добраться, но тело его не слушается: отнялись рука и нога. Падает, продолжает тянуться к телефону. Вдруг замирает, принюхивается.
Чем? Чем пахнет? Жженой резиной. Всюду запах жженой резины. Чувствуете? Чувствуете? Чувствуете?..
Телефон звонит все настойчивей. Потом звонки прекращаются. Явственно ощущается запах жженой резины.
Пгт Вечностьповесть
Память на лица у меня отвратительная, пациентов я запоминаю с трудом. С первого раза – почти никогда, особенно тех, кто приходят, что называется, так, провериться, или, хуже того, – за бумажками: курортную карту оформить, подписать направление на ВТЭК. Последним отказываю безжалостно: дашь слабину – и получишь под дверью кучу просителей. Мы делом тут занимаемся, медицина – не сфера обслуживания. А втэки и мсэки ваши – сплошная коррупция. Вы ведь не умеете взятки давать? Впрочем, меня это не касается.
Однако Александра Ивановича Ивлева, автора тех заметок, которые вам предстоит читать, я и запомнил, и прогонять не стал. Он подошел ко мне в коридоре, обратился: «доктор» или по имени-отчеству, но в этом было такое достоинство, какое редко встретишь в наших краях. Я позвал его в кабинет.
Во внешности старика, во всей фигуре, походке, манере держать себя проглядывало нечто особенное, я бы сказал – птичье. Прямая спина, пальцы тонкие, длинные, глаза светлые, почти что бесцветные, не водянистые, а словно прозрачные, большой острый нос. Но нет, демонизма в Александре Ивановиче и в помине не было, напротив – что-то мальчишеское, веселое, готовность к улыбке, к приязненному разговору безо всяких, как это бывает в больнице, надрыва, истерики – коллеги поймут меня. И одет он был небанально, со вкусом, как выяснилось – артистическим, но помнить, кто был во что одет, об этом рассказывать – за это я не берусь.
Усадил его перед собой, перелистал бумаги:
– Как поживаете, Александр Иванович?
– В соответствии с возрастом и социальным положением. – Вот это ответ!
Был когда-то завлитом – заведующим литературной частью театра. У нас в городе («Слава Богу», – так он сказал) театра нет, да и Александр Иванович давно уж пенсионер. Обратиться ко мне заставил его грустный повод: оформление бумаг в дом-интернат для инвалидов и престарелых.
– Для ветеранов. Мы называем себя ветеранами. Не знаю чего. Простите, что отвлекаю вас.
Какие могут быть противопоказания для богадельни, как ее ни зови? Подписать, печати поставить – и отпустить. Я все же решил посмотреть его – сделать для симпатичного человека что-то хорошее. А что я могу? – посмотреть.
Медсестра помогла ему влезть на кушетку, тут я только заметил, что физические усилия даются Александру Ивановичу с трудом.
Открою секрет: нам свойственны оживление, почти радость при встрече с серьезной и редкой болезнью, особенно если впервые ее обнаружили именно мы, если она излечима или не относится напрямую к нашей специальности – есть возможность явить наблюдательность, кругозор. В случае с бедным Александром Ивановичем я, однако, восторга не испытал. Не потому, что он был здоров (вовсе нет), а потому, что за недолгое наше знакомство старик успел мне понравиться. А находить болезни, пускай излечимые, у добрых знакомых – нет, это не доставляет радости. Да и как одинокому пенсионеру справиться с нашей системой так называемой высокотехнологической помощи? – ведь не от счастливой семейной жизни и материального благополучия замыслил он переселиться в дом престарелых, которых так мило зовет ветеранами.
Медицинскую составляющую истории я, разумеется, опущу.
– Операция так операция. – Александр Иванович принял известие о своем диагнозе с редким спокойствием. – Сколько, по вашему мнению, осталось мне без нее?
Год, я сказал – год. В лучшем случае. И это не будет хороший год. Воздух нужнее еды, воды.
Я умею людей уговаривать, некоторые считают меня даже деспотом. Слишком сильное определение – все от мотивов зависит, не правда ли? Но Александра Ивановича оказалось несложно уговорить. Итак: надо ехать в Москву (вот адрес), предварительно созвонившись (я оставлю ему телефон), получить заключение профессора, который и будет его оперировать, затем в область, за квотой, а если вдруг не дадут, то звонить мне, немедленно, номер сверху, на заключении.
– В квотном отделе хорошо помогает слово «прокуратура», запомните? – Кивнул, неуверенно – дальше через полмесяца-месяц, от силы два, его вызовут, а потом, когда все закончится, – снова сюда.