— Понятно, — вздохнул Сечкин. Этот раунд он проиграл без вариантов.
— А если вам что-то не нравится, то вы можете зайти ко мне с листом бумаги и ручкой, — добил уже упавшего соперника Веденеев. — Я продиктую вам форму рапорта на увольнение.
И уже обращаясь ко мне, удовлетворенный начальник добавил:
— Калмыков, через десять минут жду у себя в кабинете! С материалами дела!
К моему удивлению, у себя в кабинете Веденеев вел себя не в пример спокойнее, чем я мог предположить. Конечно, товарищ майор не упустил случая выдрать меня за то, что в материалы расследования суют нос все кому ни попадя, но все это было как-то неискренне, понарошку.
Я даже начал подозревать какой-то подвох, потому что подобное поведение начальнику было несвойственно. Еще больше я удивился, когда, пролистав бумаги и похмыкав себе под нос, Веденеев решил оставить скоросшиватель у себя.
— Посмотрим вечером, что там твой брат по разуму насочиняет, — объяснил он мне, убирая папку в ящик стола. — Вдруг действительно ценная мысль проскользнет… А то всё возишься с этим делом, конца края не видно…
Я хотел было ответить, что дело вовсе не такое простое, как ему кажется, но потом решил всё-таки промолчать. Жизнь сама рассудит, кто из нас прав.
— И еще, Калмыков, — уже в дверях остановил меня Веденеев. — Сечкин не так прост, как может показаться на первый взгляд. Не надо нарываться на драку с ним. Он, если ты помнишь, шесть человек недавно убил и не поморщился. Он одаренный, и ему все твои разряды по рукопашному бою глубоко до одного места.
— Я понял, товарищ майор, — кивнул я, прикидывая, из каких побуждений начальник вдруг решил дать мне такой совет.
— А раз понял, то не забывай приглядывать и сообщать руководству обо всём подозрительном, — совсем уж, на мой взгляд, нелогично завершил свою мысль Веденеев. — Не надо воспринимать его, как коллегу. Сечкин в нашей системе человек случайный, и это факт. Я уверен, что он не протянет в отделе даже месяца. Единственное, что пока непонятно, это зачем действительно его к нам занесло?
— А почему его тогда взяли к нам в отдел? — осмелился я задать вопрос, который действительно был мне непонятен.
— Потому что так надо, — резко отрезал Веденеев. — Молод ты еще решения руководства обсуждать. Свободен!
Вот и поговорили, что называется. У меня в кабинете сидит сотрудник, который никому не нужен, но от которого никто не отказался. Интересно, а как ему самому живется под крылом своего папы? Неужели приятно каждый раз слышать, когда ему напоминают, что он не самостоятельная личность, а лишь приложение к влиятельному папаше?
Возвращаться в кабинет не хотелось. Я зашёл в кабинет к коллегам и обнаружил на месте одного лишь Стаса Михневича, который сосредоточенно писал что-то в блокноте.
— А, это ты, — обменялся он со мной рукопожатием. — Сильно досталось? Что вы там умудрились с этим щёголем не поделить? Не трогай ты его, он явно у нас в отделе надолго не задержится. Зачем зря подставляться? А Пельмень с Зуичем на какую-то встречу умотали, вроде как информация по краже на Солнечной есть у кого-то. Вася приболел, но я ему сразу сказал, что рано ещё купальный сезон открывать. Зато хоть можно поработать в тишине и покое, сейчас поручение допишу и пойду девочкам в машбюро кланяться, чтобы перепечатали побыстрее.
Худой как щепка, Михневич обладал удивительной способностью делать несколько дел одновременно. Вот и сейчас, вывалив на меня ворох вопросов и ненужной мне информации, он так и не оторвался от своей писанины, продолжая покрывать лист мелким бисером букв.
Но в этом была вся суть Стаса. Он постоянно находился в движении. Начав говорить, он мог успешно построить диалог за себя и собеседника, вроде бы даже не интересуясь его реакцией на сказанное. Причём водопад слов сопровождался непрекращающимися движениями тела, и со стороны казалось, что Михневич состоит из отдельных механизмов, свободно болтающихся на каких-то шарнирах. Даже грива густых русых волос никогда не слушалась расчески и постоянно меняла облик оперативника.
Всё это периодически приводило в бешенство любящего порядок Веденеева и вводило в ступор задержанных, которые не сразу понимали, что перед ними находится не Шалтай Болтай из старой сказки, а внимательный профессионал, не упускающий не одной детали.
Стас был первым претендентом на повышение в отделе, даже несмотря на то, что Зуич с Пельменем были старше его и соответственно работали дольше. При всем этом Михневич был очень компанейским человеком, доброжелательным и надежным. Окружающие его искренне любили и думаю, что желали ему хорошего больше, чем Стас просто мог себе представить.
— Как ты думаешь? Зачем Сечкин пришёл на работу к нам в отдел? — спросил я у Стаса, поймав паузу в его потоке словоблудия.
— Прячется от чего-то, — ответ последовал молниеносно. Причём настолько быстро, как будто Стас что-то знал, а иначе откуда у него такая уверенность? — Или от кого-то…
— Вообще не вижу логики, — признался я. — Других мест, что ли, нет?
— Может и есть, — оторвался от своей писанины Мицкевич. — Но всё равно, он здесь ненадолго. Пойми, мы для него не больше, чем мимолетное развлечение. Что ему у нас делать? Наша зарплата для него слезы, он наверняка за вечер в кабаке больше спускает. Да и не привыкли выходцы из таких семей жить по строгим правилам, а с нашим Веденеевым иначе у него и не получится. Так что, помяни моё слово. День-два, максимум неделя, и мы снова забудем о его существовании…
Стас хохотнул и добавил:
— Ну только если он опять кого-нибудь не убьёт!
В этот момент он вырвал из блокнота лист и выразительно посмотрел на меня. Всё понятно, творческий процесс завершён, Михневич собрался в машбюро, значит пора и мне на выход. Кабинеты в нашем подразделении было принято запирать.
«Как впрочем и документы в сейф прятать», — подумалось мне, глядя на то, как Стас пружинистым шагом двигается в сторону лестницы. «А некоторые нерадивые сотрудники до сих пор не могут это запомнить и получают по шапке».
За время моего отсутствия в кабинете изменилось мало. Зорин со Столетовым до сих пор не вернулись, а Сечкин всё также сидел за столом и желания вступать в беседу особо не демонстрировал. Единственное отличие, на этот раз он уже не копался в наладоннике, а корпел над листом бумаги с автоматической ручкой в руках. Судя по всему, он и впрямь решил изложить в письменном виде все свои мысли о моем расследовании.
Я сел за стол, но в голову не лезло ни одной дельной мысли. Это утро явно нельзя было занести себе в актив. Молчащий и периодически что-то хмыкающий себе под нос Сечкин отвлекал от работы и постоянно возвращал мои размышления к залету с материалами дела.
— Рома, а ты действительно думаешь, что знаешь, кто убил этих семерых? — в конечном итоге не выдержал я и решил кардинально прояснить ситуацию.
— Да, — коротко ответил Сечкин, просматривая только что сделанные записи.
— И объяснить что-то мне ты видимо не собираешься, — предположил я, впрочем, заранее предвидя ответ заносчивого коллеги.
— А зачем? — с видом посмотрел на меня Роман. — Я хотел тебе помочь, но ты вместо этого начал учить меня жизни. Сиди теперь и кусай локти!
— Да уж, — в сердцах выдохнул я. — Я смотрю, что ты друзей ты умеешь заводить профессионально.
— Мы не друзья, а коллеги! — достаточно жестко отреагировал Сечкин. — Вы тут все тоже с распростертыми объятиями навстречу ко мне не кинулись.
В чем-то, конечно, он был прав, крыть нечем. Но выскочек нигде не любят, а в нашем отделе тем более.
Эту простую истину наглядно продемонстрировали вернувшиеся через пару часов Зорин со Столетовым. Судя по всему, по дороге в кабинет они уже успели побывать у Веденеева, поэтому завалились в кабинет с соответствующим настроем. Я как раз блаженно переваривал недавно съеденный обед и потихонечку ощущал, как ко мне возвращается хорошее расположение духа, как на голову свалились два голодных, к тому же злых капитана.
И началось!
Сначала прилетело мне от Столетова за разбрасываемые документы и несоблюдение добрых двух десятков должностных инструкций. Где-то в глубине души я понимал, что наставник утрирует, но ссылка на пункт приказа, что в сортир «по большому» можно ходить только с грифованной туалетной бумагой убил меня напрочь. Впрочем, как и упоминание, что существуют нормы положенности по ее использованию в зависимости от размера трусов, которые носит сотрудник.
А потом эти два злыдня принялись за Сечкина. Когда Рома с гордостью продемонстрировал Зорину густо исписанные листы бумаги, то он явно рассчитывал хотя бы на серьезное обсуждение своих мыслей, возможно даже в компании с начальником отдела, но все воздушные замки господина лейтенанта разрушил оглушительный хохот…
— Коля, смотри, — потрясал листами бумаги Зорин, смахивая со щеки несуществующую слезинку. — Растет смена-то! Будет теперь кому написать летопись нашего прославленного подразделения. Пускай в жанре ненаучная фантастика, но хоть как-то!
— Какая фантастика, — начал кипятиться Сечкин, пытаясь забрать своё сочинение у Зорина. — Я излагаю только факты.
— Ага, конечно, — не успокаивался его наставник. — Извлечение энергии из человеческого тела не изучалось с научной точки зрения, но лечение многих болезней в центре доктора Долчанова происходит именно таким способом. Поэтому к убийствам, несомненно, причастны члены семьи уважаемого медика.
Столетов перестал улыбаться и уже серьезным тоном перехватил эстафету от приятеля:
— Лейтенант, ты только честно скажи, никаких таблеток не принимаешь? Или это стресс от убогости обстановки в нашем кабинете? Ты понимаешь, что Долчанов — это врач с мировым именем? К нему очередь на лечение на год вперед, несмотря на цены! И его дети не придумали ничего более умного, кроме как начать людей убивать? Так ты карьеру в нашей Службе точно не сделаешь…
Короче, полоскали Сечкина они долго… Он поначалу пытался что-то объяснить, но Зорин со Столетовым в словесных поединках не одну собаку съели. Поэтому какие бы аргументы не приводил наш новый «Шерлок Холмс», они моментально разбивались о стену сарказма и недоверия.