Если честно, то всё это время в кабинете у шефа мне казалось, что он видит меня насквозь. Периодически Борис Игнатьевич бросал на меня такие пристальные взгляды, что казалось ещё секунда и он начнет разоблачать наше вранье, рассказывая, как же оно всё было на самом деле. Я ждал этого с замиранием сердца, но Веденеев только ругался и озабоченно крутил головой. Его подчиненные заварили очень опасную кашу, и он не только не пресек это безобразие, а наоборот, еще и усугубил ситуацию, арестовав одного из самых влиятельных одаренных в Республике.
Хотя, вот в этом был весь наш Веденеев. Не самый милый и добрый в общении, зато принципиальный и всегда ставящий на первое место дело, а не шкурные интересы. Вот только если он узнает, что мы сейчас нагло врём ему в лицо, то боюсь, что жить после этого нам останется не более часа. И тот пройдет исключительно в изощренных пытках…
Там, в медицинском центре, когда я проморгался и отодрал свое бренное тело от стенки, то оказалось, что никакого взрыва собственно и не было. Ну, по крайней мере, в прямом смысле этого слова. То, чего я испугался, были просто последствия разлетающихся на миллион осколков всяких разных баночек, мензурок и пузырьков, которыми была уставлена лаборатория Павлика. Сам Павлик, также как и его брат, а заодно и Михаил с подручным, лежали без сознания в позах сломанных игрушек кто где придется. А Сечкин… Сечкин, конечно же, ухмылялся. Измотанный, слабый и усталый, он сидел, как-то странно скособочившись в своем кресле, всё такой же голый и привязанный, но, несмотря на это, скалился удовлетворенной улыбкой счастливого человека.
— Рома, — позвал я его слабым голосом. — А тебя за твою улыбку постоянную бить не пробовали?
— Пробовали, — кивнул Сечкин. — Только без толку. Да и что плохого в искреннем проявлении своих чувств? Мы живы, нас больше не пытаются убить, по крайней мере пока. Всё ж хорошо!
Ну вот и как с ним разговаривать? Логика непробиваемая. Я вздохнул и пополз развязывать этого клоуна без образования.
Как оказалось, всё объяснялось достаточно просто. От природы Роме достался Дар управления ветром. После происшествия на площади Совет семей постановил заблокировать его способности, но в качестве милости ему оставили возможность минимальных фокусов и право последнего шанса.
С фокусами всё было достаточно понятно, какие-то слабенькие проявления силы, как например, очистка стола от пыли с помощью маленького смерча. А последний шанс был штукой поинтереснее. В том случае, если мозг Романа считал, что он умирает, то ему давалось три секунды на то, чтобы спасти свою жизнь с помощью всех возможностей врожденного Дара.
Например, замедлить своё падение с большой высоты. Или как сейчас, швырнуть об стену тех, кто покушается на его тушку. Именно на этом «последнем шансе» Сечкин и строил весь свой расчёт, приглашая меня поужинать в ресторане. Интересно, он хоть чуть-чуть испугался, когда понял Павлик планирует убить меня первым? Я на секунду попытался представить, чем могло закончиться наше приключение, и решил отбросить эти не слишком приятные мысли. Победителей, конечно, не судят, но доверять планам Ромы надо в будущем с очень и очень большой оглядкой. Когда есть такое большое количество слабых мест, то где-то обязательно произойдёт сбой. Чуть раньше или чуть позже, это уже не столь важно, главное, что последствия могут стать фатальными.
Правда Сечкин уверял меня, что главной приманкой для Павлика была именно возможность поэкспериментировать на одаренном. Тем более, что Эдик не оставлял надежд, что эксперименты брата сумеют помочь и ему обрести чудесные способности. Чувство ущербности выступало движущей силой многих поступков владельца ресторана, а вечной жизни ждать пока не приходилось. Но факт остается фактом. Он знал о преступлениях своего брата, но не только не пытался помешать им, но ещё и покрывал их.
Всё это Рома разъяснял мне, пока мы с ним вязали Долчановых и искали хоть какую-нибудь одёжку, чтобы прикрыть наши срамные места. Павлик, судя по всему, не особо рассчитывал, что нам понадобится одежда, поэтому просто срезал её с нас при помощи ножниц. Сволочь! Больше добавить нечего! Боюсь, что такого кардинального обновления гардероба мой бюджет может просто не выдержать.
Веденеев, кстати, так ни разу и не высказался по поводу нашего внешнего вида, а лишь горько вздыхал, оглядывая нас в очередной раз и качал головой.
— У вас полчаса времени, — наконец сказал начальник отдела, успокаиваясь и переходя на обычный тон. — Я жду рапорта о произошедшем, а затем, чтобы духу вашего в Управлении не было. Помыться, одеться, привести себя в порядок, отдыхать! Находиться дома, чтобы посыльным не пришлось бегать за вами по всему городу.
— У меня наладонник есть, — подал голос Рома. — Можно на него позвонить.
— Дома! — отчеканил Веденеев. — Сечкин, давай доживем хотя бы до утра спокойно. Ты всего сутки в моем отделе, а желание пристрелить тебя уже становится навязчивым!
— И что же мешает? — огрызнулся Рома.
— Патронов жалко! — неожиданно ухмыльнулся Веденеев. — Кругом! Шагом марш! Жду рапорта!
Рапорта мы написали быстро. Веденеев, по всей видимости, решил не пороть до утра горячку и не стал дергать никого из коллег на работу, поэтому нам не пришлось отвлекаться на любопытствующих соседей по кабинету.
Впрочем, и так уже четвёртый час ночи. Совсем скоро начнётся полноценный рабочий день, и я уверен, что он для ребят будет очень и очень суетным. Оформление всех бумаг, допросы задержанных, согласование оргвопросов по суду. Кстати, а вот кто с Павликом решится побеседовать? Ведь он же может попробовать применить свои умения… Хотя, с Ромой вон Зорин допрос проводил, и ничего.
— Генерал ваш наверняка сам допросы проводить будет, — равнодушно пожал плечами Роман, когда я поделился с ним своими мыслями, подписывая каждый лист четырехстраничного доклада. — Никто другой из «пончиков» за это добровольно не возьмётся.
— Да ну, вряд ли, — усомнился я, решив не реагировать пока на неприятное слово. — Не по уровню как-то. Ты ещё скажи, начальника Службы Правопорядка вызовут.
— Начальник столичного управления, как и руководитель Службы, имеет право голоса в Совете Семей, — объяснил Сечкин. — Он защищён от ментального воздействия, и его Слово будет услышано одаренными. Мнение всех остальных Совет волнует мало. Поэтому и допрос одарённого проводить будет кто-то из них. Со мной тоже после Зорина генерал беседовал, правда недолго.
— То есть, если бы у нас не было дневника, то мы бы с тобой ничего не доказали? — удивился я. — Одаренные живут в одном с нами мире, но судят их по каким-то особенным законам?
— Слушай, ты как с Луны свалился, — рассердился Сечкин. — У нас есть Совет Семей, и он карает гораздо строже, чем обычный суд. Никто не оправдывает Долчановых! Да, как минимум двое из них совершили преступление! Но это не означает, что одарённым неинтересно, кто и за что судит им подобного. Если промолчать и допустить слабину сегодня, то тебе обязательно сядут на шею завтра.
— Ну и что? — всё равно не понимал я ситуацию до конца. — Допустим, что это ваш Совет скажет, что Долчанова надо отпустить? Как тогда поступить? Бежать и извиняться?
Сечкин страдальчески закатил глаза и как-то нервно дернул руками.
— Никто никого не просит извиняться, — пробурчал Рома, не поднимая на меня глаз. — Но семьи одаренных — это реальные деньги, которые нужны, как для выборов Президента Республики, так и для выполнения предвыборных обещаний. Но если мы перегнем палку, то плохо будет всем. Одарённые не могут жить без государства, а простые люди не смогут без помощи Дара.
Идя в кабинет Веденеева с рапортами, я невольно задумался над последними словами Сечкина. Они мне очень не понравились. Симбиоз вещь, конечно, нужная и правильная, но всё-таки какой-то он однобокий получается. Нам одарённые нужны, а они терпят всех остальных, потому что просто им так удобно.
Еще противнее становилось от осознания правоты Романа. Многие сферы экономики и производства действительно завязаны на семьи одарённых, и я плохо представляю, как, например, можно добывать нефть и газ без их участия. Хотя, раньше же как-то добывали… Значит есть способ, просто о нём уже давным-давно позабыли все. За ненадобностью…
— Руслан, ты ничего не хочешь мне рассказать? — Веденеев даже не заглянул в густо исписанные листы, а сразу же начал буравить меня испытывающим взглядом.
— Да нет, вроде, — неуверенно протянул я, чувствуя, как непроизвольно начинает холодеть внизу живота. — Борис Игнатьевич, мы же с лейтенантом Сечкиным вам уже всё подробно рассказали… Вон, написали даже…
— Присядь, — неожиданно мягким тоном попросил начальник отдела. Не приказал, а именно попросил, что для меня было совсем уж из ряда вон выходящим.
Веденеев внимательно смотрел на то, как я устраиваюсь на стуле напротив стола, а затем поймал мой взгляд и теперь просто молчал, как будто чего-то ожидая. Я стойко выдержал испытание, хотя холодок внизу никуда не делся. Борис Игнатьевич вздохнул, отвел глаза, а затем начал говорить, не отрывая взора от лежащего на краю стола блокнота.
— Прежде всего, Руслан, я хочу, чтобы ты уяснил несколько вещей. Во-первых, я не призываю тебя поступиться своими принципами и начать стучать на своего коллегу. Во-вторых, всё, о чем мы сейчас поговорим, останется между нами, и не выйдет никуда за стены этого кабинета. И самое главное, я начал этот разговор исключительно в твоих интересах. Я уже многое видел в жизни, поэтому если моя карьера внезапно оборвется, то мне по крайней мере не будет стыдно за сделанное. А ты молодой, у тебя всё еще впереди, и было бы неправильно не постараться помочь тебе сейчас.
— Э-э-э, — протянул я, стараясь, чтобы мое лицо не выглядело сейчас совсем уж глупым. — Борис Игнатьевич, я не совсем понимаю вас…
— Не перебивай, пожалуйста, — слегка поморщился Веденеев, а я непроизвольно подумал, что мир на пороге очередного апокалипсиса. Ничем другим поведение моего начальника объяснить было невозможно. — Я знаю, что ты умный парень, просто иногда немного увлекаешься. Подумай о некоторых нюансах, которые, возможно, ты просто не заметил в силу недостаточного опыта. Сечкин! Ты должен прекрасно помнить обстоятельства его задержания, и то, как быстро нам пришлось отпустить его.