Оторвав, наконец, взгляд от стола, я перевёл глаза на картину. Почему генерал повесил в кабинете именно её? Должен же быть какой-то сакральный смысл в этом. В конце концов, он начальник Управления, а значит ничего не делает просто так. Не может же она ему просто нравиться?
Я всмотрелся в лодку, людей, лица которых были обращены навстречу надвигающейся стихии…
— Калмыков! — вырвал меня из созерцания картины голос Веденеева. — Ты уснул что ли?
— Так… Это… — встрепенулся я. — А что говорить то?
Я действительно считал, что мой долг перед Родиной выполнен полностью. Услышав по радио новости, я моментально оделся и практически вприпрыжку помчался на работу. Ситуация разворачивалась в абсолютно непонятную для меня сторону, и мне показалось очень разумным свалить часть проблем на плечи руководства.
Получается, что Сечкина подозревают в убийстве Бриллии. Ну это же бред! Зачем ему это надо? А с другой стороны, зачем тогда ко мне вчера приезжала мама Романа? Впрочем, вопрос зачем актуален с любой стороны. Если она искала действительно осязаемой помощи, то обращаться стоит к кому-нибудь более высокопоставленному.
Положа руку на сердце, что конкретного я могу сделать, кроме как стучать обо всём услышанном? У меня нет права отдавать распоряжения, подписывать документы… Ёмаё, да даже мнение моё на совещании и то не будет иметь глобального значения.
Веденеев, услышав мои спутанные объяснения, посмотрел на меня странным взглядом, а потом вздохнул и, поморгав усталыми, красными от недосыпа глазами, позвонил генералу. Он произнес в телефонную трубку всего одно слово:
— Началось!
Затем выслушал ответ, кивнул и вставая из-за стола, хмуро буркнул:
— Пошли!
Семеня вслед за начальником отдела, я даже не сразу сообразил, что мы направляемся к такому высокому руководству. Только пройдя через большую приемную и оказавшись, собственно, внутри кабинета, я поверил, что всё происходящее мне не снится.
Мы с Веденеевым по приглашению генерала уселись за стол для совещаний друг напротив друга. Сам он остался сидеть в своем кресле и теперь взирал на нас как будто бы сверху вниз.
Вообще Николай Степанович Гуреев не был кабинетным генералом. Понятное дело, что его должность предполагает большое количество бумаг и телефонных переговоров, но наш начальник Управления никогда не считал зазорным лично выехать на место происшествия или напрямую пообщаться с сотрудником, ведущим то или иное расследование. Причем подобное общение никогда не сводилось к официальному докладу.
Гуреев действительно старался вникать во все детали и всегда достаточно живо участвовал в обсуждениях. Зорин как-то рассказывал, что однажды генерал фактически раскрыл за него дело о серии краж драгоценностей из квартир разных обеспеченных товарищей. Коля зашел в тупик в своих изысканиях, Веденеев тоже не смог придумать ничего нового, а Гуреев, изучив все материалы и пообщавшись с оперативником, сделал настолько неожиданные выводы, что все только рты поразевали.
Зорин сначала даже не поверил в версию генерала, хотя и звучала она достаточно логично. Но деваться было некуда, предположения руководства следует проверять безотлагательно. Каким же было изумление всех, когда уже на следующий день Николай рапортовал о раскрытии дела и завершении расследования.
Так что разговор с Николаем Степановичем в данной ситуацией явно не был потерей времени. Тем более, из нас троих он был самым осведомленным о взаимоотношениях Знати и мог подсказать что-то такое, чего мы просто не могли знать.
Сегодня генерал был не в форме, а в строгом костюме иссиня-черного цвета, причем несмотря на достаточно теплую погоду, начальник Управления сидел в пиджаке и даже не расслабив узел галстука. Я обратил внимание, что лицо у генерала было тоже очень уставшим. Похоже, в то время пока я прогуливался под ручку с Леной, мои руководители продолжали усердно работать.
Почему-то от осознания этого факта мне стало ужасно стыдно. Сижу тут такой важный, строю планы на головокружительную карьеру, а сам вчера ускакал на свидание при первой же возможности.
Веденеев тем временем пересказывал генералу услышанное от меня, а я отвлекся на разглядывание кабинета.
— Я всё правильно рассказал? — посмотрел на меня с недовольным видом начальник отдела. — Или ты опять в облаках плавал и ворон считал?
— Никак нет, не считал, — попытался я встать, но был остановлен жестом начальника Управления. — В целом, всё правильно. Вот только…
— Что только? — лицо Веденеева стало еще более недовольным. — Я что-то пропустил?
— Вы сказали, что Сечкина применила ментальный Дар, чтобы взять меня под свой контроль, — немного запинаясь, ответил я начальнику отдела. — А затем ушла, поняв, что у неё это не получилось. Но разве это возможно? Мне казалось, что у одарённых может быть только одна сверхспособность. Да и уходила она как-то слишком стремительно. Такое ощущение, что мама Романа сама чего-то испугалась и торопилась скрыться от какой-то опасности…
Веденеев смотрел на меня с таким выражением лица, как будто повстречался с умалишенным, которого вроде бы и слушать лишь пустая трата времени, но и пнуть жалко. Человек, всё-таки…
Я понял, что не нахожу слов, чтобы объяснить свою мысль более убедительно, и от этого начал сбиваться и говорить еще быстрее.
— Понимаете, когда мы с Сергеевым общались, у него стекло на двери вниз само поползло! Понимаете? Само! Значит на него воздействовали каким-то Даром. А что это может быть, кроме управления воздухом? Я так и подумал, что мама Сечкина его своей способностью открыла. Да и Сергеев, в принципе, не особо удивился произошедшему, когда именно её увидел возле автомобиля. А раз так, значит у Альбины Борисовны не может быть ментального Дара. Кто же тогда пытался взять меня под свой контроль?
— Не части, Калмыков, — остановил меня генерал. — Всё, что ты рассказываешь, действительно звучит достаточно логично. Но ты точно уверен, что это именно ментальное воздействие? Может быть, я не обвиняю, а просто уточняю, ты переборщил с алкогольными напитками? Или сам принимал какие-нибудь препараты?
Веденеев смотрел на меня таким взглядом, как будто хотел сказать: «Ну что, Калмыков, вот ты и попался!». Даже несмотря на предупреждение генерала, всё равно стало немножечко обидно.
— В моем роду наркоманов и алкоголиков не было, — пробурчал я, упираясь взглядом в столешницу перед собой. — Возле моего дома был кто-то еще из Знати, и это не Сергеев с Альбиной Борисовной.
— Тебя никто ни в чем не обвиняет, — примирительно сказал Веденеев. — Может быть, все гораздо проще? Например, ментальные способности есть у кого-то из охранников Сергеева, и он таким образом хотел подслушать, о чем именно вы секретничаете с матерью Сечкина?
— Вряд ли, — прокомментировал Гуреев. — Ментальный дар слишком редкий, чтобы его обладатель шел в охранники, тем более к Сергееву. Версия, что это кто-то из помощников Альбины Борисовны видится мне более состоятельной, хотя опять-таки… Дар слишком редкий, чтобы его обладатель шёл к кому-то в охранники или даже помощники.
— Ну а кто тогда? — посмотрел на генерала начальник отдела.
— Не знаю, — задумчиво ответил он, что-то рисуя карандашом в раскрытом перед собой блокноте. — Перебираю всех менталистов, про кого я только слышал, и понимаю, что, в принципе, это может быть любой из них.
— Вот! — вскинулся я, почувствовав в словах Гуреева поддержку. — Мне кажется, что это кто-то еще. Может быть, это они подставили Сечкина, а потом организовали слив информации на радио. Это кто-то из общества «Равенство».
— Так, про общество еще ничего неизвестно, — поморщился генерал. — Поэтому пока мы не докажем обратное, будем исходить из версии, что никакой тайной организации не существует. У нас нет информации, что кто-то из Знати недоволен своим положением, а без их помощи создать подобную организацию просто невозможно.
— Но ведь кто-то убил Бриллию, — растерянно посмотрел я на начальников. — А табличка? А факел, вбитый в рот?
— Калмыков, ну ты же умный парень! — посмотрел на меня генерал. Почему-то от его слов на душе стало так приятно. «Руслан умный, Руслан всё делает правильно!» — Ты больше всех из Службы общаешься с Сечкиным, значит и понимать его должен лучше, чем все остальные.
— Согласен, — от похвалы у меня даже плечи расправились. — Кое-что про Романа я действительно начал понимать.
— Ну так вот и скажи нам тогда, — продолжил начальник Управления. — По твоим внутренним ощущениям… Сечкин может быть причастным к убийству Бриллии?
— Нет! — вопрос показался мне настолько неуместным, что от волнения голос даже сорвался. Я встал, чтобы мои слова звучали более убедительно. — Товарищ генерал, я абсолютно уверен, что Роман не совершал этого. Он, наоборот, очень расстроился, узнав о гибели Бриллии. И вообще, Сечкин же с сыном бизнесмена в одном классе учился!
— Да? — постучал пальцами по столу генерал. — Интересная подробность. Вот только Марат Бриллия утверждает обратное. Роман был первым, кого сын погибшего назвал в качестве возможного подозреваемого. И сядь, Калмыков! Ты не на параде, а на рабочем совещании.
Я сел, судорожно пытаясь подобрать слова в защиту коллеги.
— Товарищ генерал, ну ведь должен быть мотив! Сечкин не общается с родителями, Знать его отвергла! Он пытается начать новую жизнь! Зачем ему Бриллия?
— Потому что именно Бриллия на Совете Семей требовал для Сечкина смертной казни, — негромко ответил начальник Управления. У меня было ощущение, что мне с размаху саданули под дых. Я пытался что-то сказать, но из широко раскрытого рта не вылетало ни слова, лишь только какие-то бессвязные хрипы. Веденеев смотрел на меня с другой стороны стола и никак не комментировал сообщение генерала.
Судя по всему, всё это было ему давно известно, и сейчас он просто наблюдал за моей реакцией с каким-то отстраненным исследовательским интересом.
— Товарищ майор, но почему мы просто занимаемся гаданием на кофейной гуще? — в отчаянии обратился я к начальнику отдела. — Давайте вызовем Сечкина и прямо спросим у него про сложившуюся ситуацию. Может быть, у него есть алиби, причем настолько железобетонное, что у Совета Семей отпадут всяческие претензии.