Но сейчас я была трезва, несчастна и хотела забыться, и поэтому смириться с этим бедламом мне было гораздо труднее. Конечно, я могла бы вылезти из кровати и промаршировать в пижаме, с растрепанными волосами и без намека на макияж в гостиную и потребовать от Карен, Шарлотты и их гостей вести себя потише. Однако вряд ли это принесло бы хоть какую-то пользу. Они бы или обсмеяли меня из-за пижамы и растрепанных волос, или заставили выпить полбутылки водки.
Иногда я хотела жить одна.
Наконец я смогла заснуть, но спустя немного времени проснулась снова. Не знаю, который был час, но было еще темно. В доме стояла тишина. За окном шумел дождь, оконные рамы дребезжали от порывов ветра. Сквозняк шевелил занавески. По улице проехала машина, визжа шинами на мокром асфальте.
Меня охватило неприятное чувство — пустоты? одиночества? безысходности? «Я больше никогда не выйду из этой комнаты, — подумала я. — По крайней мере, до тех пор, пока мир не переменится. Пока плохая погода и люди не перестанут издеваться надо мной».
Полежав еще некоторое время с открытыми глазами, я не могла не заметить, что не сплю.
Со мной всегда так: с понедельника по пятницу я не в состоянии проснуться даже с помощью будильника и невзирая на угрозу потерять работу, если опоздаю еще хоть раз. Подняться с кровати так трудно, как будто она сделана из клея.
Но наступает утро субботы, когда мне не надо рано вставать, — и я просыпаюсь ни свет ни заря и больше не могу убедить себя закрыть глаза и поспать еще часик. Единственное исключение составляли те редкие выходные, когда я работала. И тогда мне было так же трудно встать, как и предыдущие пять дней.
«Придумала, — сказала я себе, — пойду-ка я съем чего-нибудь». Я встала — в комнате был собачий холод — и через коридор побежала на кухню. К своему неудовольствию у раковины я обнаружила незнакомого мне молодого человека. Одетый в одни лишь трусы, он жадно пил воду из-под крана. У него была прыщавая спина.
Это было не первое субботнее утро, когда я заставала на кухне молодого человека, который мне казался абсолютно незнакомым. На этот раз отличие состояло только в том, что не я привела его домой.
Что-то в облике парня (то ли жадность, с которой он глотал воду, то ли прыщавая спина) заставило меня быть с ним ласковой.
— В холодильнике есть кока-кола, — гостеприимно произнесла я.
Он подпрыгнул и обернулся. Лицо у него тоже было в прыщах.
— О… а… привет, — сказал он, автоматически прикрыв руками пах. — Прошу прощения. Надеюсь, я не напугал вас. Я пришел с… э-э… с вашей соседкой.
— А-а, — сказала я. — С какой?
Кому пришлось весь прошлый вечер выносить знаки внимания этого прыщавого парня? Карен или Шарлотте?
— Э-э… даже неловко как-то, — промямлил он. — Я не помню, как ее зовут. Вчера мы немного выпили.
— Опиши ее, — предложила я.
— Блондинка.
— Бесполезно. Они обе блондинки, — сказала я.
— Э-э… большие… гхм, — проговорил он и стад рисовать в воздухе большие окружности.
— А, большие сиськи, — осенило меня. — Тоже не пойдет. У них обеих большие сиськи.
— По-моему, она говорит как-то смешно. Как будто у нее акцент, — вспомнил он.
— Шотландский?
— Нет.
— Йоркширский?
— Да!
— Значит, Шарлотта.
Я взяла пакетик с конфетами и отправилась к себе.
Через несколько минут прыщавый парень вошел в мою комнату.
— Ой! — сказал он с растерянным видом и опять прикрыл пах ладонью. — А где… я думал…
— Следующая дверь, — сонно пробормотала я.
Глава пятнадцатая
Я проспала почти до двенадцати. В ванной кто-то принимал душ. Клубы пара вырывались из-под двери в коридор. В гостиной я нашла Карен. Она лежала на диване, укрывшись своим одеялом, курила и кашляла. Рядом с ней стояла полная окурков пепельница. Вообще-то сначала я решила, что это не Карен, а панда: это потому, что Карен не смыла вчерашний макияж.
— Привет, — слабо улыбнулась она. — Как прошел вчерашний вечер?
— Никак, — рассеянно ответила я. — А почему у нас дом похож на сауну? Кто в ванной? И почему так долго?
— Это Шарлотта. Она ошпаривает себя кипятком и трет мочалкой до крови, искупая грехи.
Я немедленно почувствовала жалость к Шарлотте:
— О, бедная Шарлотта! Значит, она все-таки переспала с прыщавой спиной?
— Когда ты его видела? — спросила Карен и попыталась привстать, но быстро передумала.
— Где-то в половине шестого утра. Мы столкнулись на кухне.
— Отвратительный парень, правда? Но Шарлотте он показался очаровательным, потому что взор ей туманило пиво. Вернее, текила.
Шарлотта была жизнерадостной, но благовоспитанной девушкой из маленького городка. В Лондоне она провела около года и все еще не завершила болезненный процесс самоопределения. Была ли она добропорядочной, невинной розовощекой йоркширской девочкой? Или соблазнительной пышногрудой блондинкой (в которую она превращалась, стоило ей хоть немного выпить)? Странно, что когда она вела себя как соблазнительная пышногрудая блондинка, то казалось, что волосы у нее становились на несколько оттенков светлее, а грудь — на несколько размеров больше.
Ей было очень трудно совместить в себе эти две ипостаси. После вечера, проведенного в роли роковой женщины, на следующее утро она обычно горько корила себя. Чувство вины, отвращение к себе, страх возмездия становились ее компаньонами. В такие дни она принимала горячие ванны.
То, что Шарлотта обладала светлыми волосами и большой грудью, было весьма неудачно, так как ко всему прочему она была туповата и поэтому являлась ходячим подтверждением известного предрассудка. Именно из-за таких, как Шарлотта, всех блондинок считали бестолковыми. Однако лично я к Шарлотте очень хорошо относилась; она была приятной соседкой.
— Но бог с ней. Расскажи о себе, — нетерпеливо сказала Карен. — Как и с кем ты познакомилась, когда будет свадьба, все-все!
— Не расскажу.
— Почему?
— Я не хочу об этом говорить.
— Вот всегда ты так, Люси.
— Извини.
— Ну, пожалуйста.
— Нет.
— Пожалуйста!
— Ну, хорошо, только пообещай сначала, что ты не будешь надо мной смеяться и не будешь меня жалеть.
После чего я рассказала Карен все с самого начала. Как мы ездили к миссис Нолан и что она нам нагадала, как Мередия получила семь с половиной фунтов, как Меган получила удар от велосипедиста, как Хэтти бросила Дика и стала жить с его братом и как Меган и Мередия стали всем говорить, что я выхожу замуж.
Карен была потрясена.
— Боже мой, — выдохнула она. — Как это ужасно. Как неловко!
— Ага.
— Ты расстроилась?
— Немного, — неохотно признала я.
— Я бы убила эту Мередию. Ты не должна спускать ей все это с рук. И даже не верится, что Меган тоже приняла в этом участие. Она всегда казалась такой нормальной.
— Я знаю.
— Наверное, это была какая-то массовая истерия, — предположила Карен.
В комнату вошла Шарлотта, одетая в бесформенное фиолетовое платье, доходящее ей почти до щиколоток. Это был ее вариант власяницы.
— О, Люси, — захныкала она и подбежала ко мне.
Я обняла ее за что смогла, так как она была на восемь дюймов выше меня.
— Мне так стыдно, — всхлипывала она. — Я ненавижу себя. Лучше бы я умерла.
— Тише, тише, — успокаивала я ее. — Скоро тебе станет легче. Не забывай, что вчера ты много выпила, а алкоголь — это сильный депрессант. Сегодня ты просто не можешь не чувствовать себя подавленной.
— Да? — с надеждой она подняла на меня свои заплаканные глаза.
— Поверь мне.
— Люси, ты такая добрая. Ты всегда знаешь, что сказать, когда мне плохо.
Конечно, я знала, что сказать. У меня была богатая практика — мне приходилось часто утешать саму себя. С моей стороны было бы нехорошо не поделиться с другими тем, что я узнала на собственном опыте.
— Больше не возьму в рот ни капли, — пообещала Шарлотта.
Я ничего на это не сказала.
— Никогда!
Я изучала свои ногти.
— По крайней мере, я больше не возьму в рот ни капли текилы, — страстно сказала Шарлотта.
Я посмотрела в окно.
— Буду пить только вино.
Я уставилась в телевизор (хотя он был выключен).
— И буду чередовать его с минеральной водой.
Я поправила подушку на диване.
— И за вечер буду выпивать не больше четырех стаканов вина.
Мне снова пришлось заняться изучением ногтей.
— Ну не больше шести.
Я снова посмотрела в окно.
— А за неделю — максимум шестнадцать.
Она продолжала в том же духе, пока не пришла к выводу, что бутылка текилы за вечер большого вреда не принесет. Все это я слышала уже не раз.
— Люси, я ужасно вела себя, — призналась она потом. — Я сняла блузку и танцевала в одном лифчике.
— В одном лифчике? — серьезно переспросила я.
— Да.
— Без трусов?
— Конечно, в трусах. И в юбке.
— Ну, значит, ничего страшного не произошло.
— Да? Ну, раз ты так говоришь… Люси, взбодри меня! Расскажи мне что-нибудь. Расскажи мне… что бы такое послушать? Ага, расскажи о том случае, когда тебя бросил твой парень, потому что запал на другого парня.
Мое сердце екнуло. Но винить мне было некого, только себя. Еще в детстве я решила, что нашла способ не выглядеть в глазах окружающих нелепой и жалкой персоной: надо выглядеть остроумной. И стала усердно создавать себе образ комика — по крайней мере, в кругу близких друзей. Я пересказывала им различные трагические случаи из собственной жизни, в которых сама играла главную роль, стараясь представить все в смешном свете.
И тогда никто уже не мог смеяться надо мной, потому что я их опередила.
Но сейчас я была не в состоянии утешать других за свой счет.
— Нет, Шарлотта, я не могу…
— Брось!
— Правда, Шарлотта…
— Пожалуйста! Расскажи, как он заставил тебя коротко постричь волосы, а потом все равно бросил тебя.
— Ох… ох… черт! Ладно, слушай.