— Спасибо, порою даже от тебя бывает польза.
Он стоял рядом с диваном, склонившись надо мной.
— Ох, да сними же наконец пальто! — буркнула я в большом раздражении. — Ты похож на сотрудника похоронного бюро. И сядь. Ты загораживаешь мне свет.
— Извини.
Дэниел сел на ближайшее ко мне кресло, и немедленно Карен уселась на пол у него в ногах и положила голову на ручку его кресла. Глаза у нее блестели, и вся она выглядела такой романтичной и мечтательной. Честно говоря, я была потрясена.
Она себя никогда так не вела. Обычно она разыгрывала из себя недоступную королеву. Она вила из мужчин веревки и превращала их в ходячие комплексы неполноценности. Другими словами, обычно она была жесткой дамой, а сейчас вдруг превратилась в мягкую, милую и красивую девочку.
Ну что ж, посмотрим.
— Я встретила парня, — объявила Шарлотта.
— И я тоже, — довольно подхватила я.
Карен тоже встретила парня, но говорить об этом прямо сейчас было не очень удобно.
— А мы знаем, — ухмыльнулась Шарлотта. — Карен подслушивала у тебя под дверью, пытаясь понять, занимаетесь вы с ним этим или нет.
— Ах ты, болтливая корова… — вскинулась Карен.
— Ш-ш-ш, — сказала я. — Не ссорьтесь. Шарлотта, расскажи лучше о своем парне.
— Нет, сначала ты расскажи о своем, — возразила Шарлотта.
— Нет, сначала ты.
— Нет, ты.
Карен сидела с видом скучающего разумного человека. Но она делала это только из-за Дэниела, чтобы он не подумал, что и она такая же глупая сплетница, как мы с Шарлоттой. Мы не обижались на нее за это — мы и сами так поступали, когда с нами был парень, по которому мы в данный момент сходили с ума. Все это было лишь уловкой. Как только Карен убедится, что Дэниел сел на крючок, она снова станет самой собой.
— Пожалуйста, Люси, начни ты, — покончил с нашим препирательством Дэниел.
Карен, по-видимому, немного удивилась, но быстро сориентировалась и сказала:
— Да, Люси, хватит разыгрывать из себя девочку-ромашку.
— Ладно, — с восторгом согласилась я.
— Отлично! — Шарлотта подтянула к себе колени и приготовилась слушать.
— С чего начать? — спросила я, ухмыляясь от уха до уха.
— Нет, вы только посмотрите на нее, — сухо проговорила Карен. — Она похожа на кошку, которая дорвалась до сметаны.
— Как его зовут? — спросила Шарлотта.
— Гас.
— Гас! — сморщилась Карен. — Ну и имечко. Горилла Гас. Гас-гусенок.
— Какой он? — спросила Шарлотта, игнорируя недовольное фырканье Карен.
— Он такой красивый, — начала я, но вдруг заметила, что Дэниел смотрит на меня как-то странно — озадаченно и печально. — Чего ты уставился на меня? — спросила я с негодованием.
— И совсем не на тебя! — Но это выкрикнул не Дэниел, а Карен.
— Спасибо, Карен, — вежливо обратился к ней Дэниел, — но мне кажется, что я и сам смогу связать пару слов.
Карен пожала плечами и своенравно повела белокурой головой. Если бы не легкий румянец, проступивший на ее щеках, никто и не догадался бы, что она смутилась. Как я завидовала ее самоуверенности и апломбу!
Дэниел же повернулся ко мне:
— Так о чем же мы говорили? Ах да, о том, что я уставился на тебя.
Я засмеялась:
— Да, уставился. Ты смотрел на меня, как будто знаешь обо мне что-то такое, чего не знает никто, даже я сама.
— Люси, — сказал он со всей серьезностью, — ни за что в жизни я не признаюсь в том, что знаю что-то, чего не знаешь ты. Мне еще не хочется умирать.
— Вот и хорошо, — улыбнулась я. — А теперь можно мне рассказать о моем новом молодом человеке?
— Да! — Шарлотта изнемогала от любопытства. — Начинай уже!
— Ну-у-у, — протянула я, — ему двадцать четыре года, он ирландец и он — супер! С чувством юмора и не такой, как все. То есть он не похож ни на одного…
— Правда? — переспросил Дэниел с удивлением в голосе. — А как же тот парень, Энтони, кажется, с которым ты встречалась?
— Гас ни капли не похож на Энтони.
— Но…
— Энтони был психом.
— Но…
— А Гас — не псих, — твердо заключила я.
— Ну, тогда что ты скажешь о том другом пьяном ирландце из твоих бывших? — продолжал Дэниел.
— Каком? — спросила я, начиная понемногу выходить из себя.
— Забыл, как его зовут. Мэтью? Малькольм?
— Малачи, — пришла ему на помощь Карен. Предательница.
— Точно. Малачи.
— У них с Гасом ничего общего! — воскликнула я. — Малачи всегда был пьян.
Дэниел ничего не сказал. Он лишь красноречиво поднял брови.
— Ладно! — взорвалась я. — Прошу прощения за твой «Гиннесс»! Но я возмещу твои расходы, не волнуйся. И вообще, с каких пор ты стал таким вредным и жадным?
— Я не…
— Почему ты так ведешь себя?
— Но…
— Разве ты не рад за меня?
— Да, но…
— Знаешь что, если тебе нечего мне сказать, то лучше помолчи!
— Извини.
В его голосе было столько раскаяния, что мне стало стыдно. Я дотянулась до него и погладила его по колену — примирительно. Я была ирландкой и, значит, не умела справляться с жарой и сильными чувствами.
— И ты меня извини, — пробормотала я.
— Может, ты все-таки выйдешь замуж, — предположила Шарлотта. — Этот Гас может оказаться тем человеком, которого тебе нагадала миссис Нолан.
— Может, — тихо кивнула я. Мне было неловко признаться в том, что я и сама на это надеялась.
— Знаешь, — виновато сказала Шарлотта, — сначала я думала, что твоим женихом будет Дэниел.
Я прыснула:
— Он! Да я к нему даже прикасаться не желаю — неизвестно, где он был.
Дэниел обиделся, а Карен разъярилась.
Я попыталась обратить все в шутку и дружески подмигнула Дэниелу:
— Шутка. Ты ведь понимаешь, о чем я? Зато моя мама была бы в восторге: она считает тебя идеальным зятем.
— Знаю, — вздохнул Дэниел. — Но ты права, я тебе не подхожу — слишком обыкновенный на твой вкус.
— В каком смысле?
— Ну, у меня есть работа, и я не прихожу на встречу с тобой пьяным, и я плачу за тебя, если мы идем куда-нибудь выпить или поесть, и я не испытываю творческих мук непризнанного художника.
— Заткнись, противный! — засмеялась я. — Тебя послушать, так можно решить, что все мои ухажеры — нахлебники, пьяницы и бездельники. А это не так.
— Тогда прошу прощения.
— Ладно.
— И все равно, — сказал он, — не думаю, что Конни очень обрадуется, когда познакомится с Гасом.
— Она с ним не познакомится, — отрезала я.
— Как это не познакомится? Ты ведь собираешься выйти за него замуж!
— Дэниел, прошу тебя, хватит! — взмолилась я. — Предполагалось, что все вы порадуетесь за меня!
— Ох, я нечаянно, Люси.
Я внимательно присмотрелась к Дэниелу. Он не выглядел очень виноватым. Но не успела я сделать ему соответствующий выговор, как он обратился к Шарлотте:
— Теперь ты должна рассказать нам о своем парне.
Шарлотта была только рада. Оказалось, что парня зовут Саймон, что он высокий, светловолосый, симпатичный, двадцати девяти лет, работает в рекламном бизнесе, водит шикарную машину, а на вечеринке не оставлял Шарлотту ни на секунду и обещал позвонить и пригласить ее на следующий день пообедать.
— И я знаю, что он позвонит, — закончила свой рассказ сияющая Шарлотта. — Почему-то я уверена, что у нас с ним все получится.
— Здорово! — искренне порадовалась я за нее и подвела итог дня. — Значит, сегодня вечер был удачен для каждой из нас.
После чего я вернулась в свою спальню и улеглась в кровать рядом с Гасом.
Глава двадцать третья
Гас по-прежнему сладко спал и по-прежнему выглядел ангельски. Но слова Дэниела огорчили меня — действительно, моей матери Гас не понравится. А точнее, она его возненавидит. Очарование вечера несколько потускнело. Удивительно, как мама может испортить все то хорошее, что у меня есть, — даже сама того не зная и на расстоянии.
Сколько себя помню, она всегда обладала этой способностью. Когда я была маленькой и папа приходил домой веселый, потому что он только что получил работу, или выиграл на скачках, или по другой причине, она всегда умудрялась испортить праздничное настроение. Папа заходил в кухню, сияя улыбкой, с пакетиком сладостей для нас и бутылкой в коричневой бумаге под мышкой. А мама, вместо того чтобы улыбнуться и спросить: «Что случилось, Джеймси? Что будем отмечать?», хмурилась и говорила что-то вроде: «О, Джеймси, ты же обещал, что это было в последний раз» или «О, Джеймси, опять ты за свое».
И хотя мне было всего шесть, восемь или десять лет, я чувствовала себя ужасно. Меня возмущала ее неблагодарность. Мне отчаянно хотелось показать папе, что я знаю, насколько отвратительно ведет себя мама, что я на его стороне. И не только потому, что сладости были редкими гостями в нашем доме. Я всем сердцем соглашалась с папой, когда он говорил: «Люси, твоя мать — унылая зануда».
Итак, когда папа садился за стол и наливал себе стакан бренди, я усаживалась рядом с ним, чтобы составить ему компанию, чтобы проявить солидарность, чтобы поддержать его радостный настрой — раз больше некому было это сделать.
Было здорово наблюдать за ним. Он пил, соблюдая некий порядок, в определенном ритме, и я находила в этом что-то успокаивающее.
Мама выражала свое неодобрение, стуча тарелками, звеня ложками, подметая пол и моя посуду. Время от времени папа пытался вовлечь ее в наше веселье. «Съешь конфетку, Конни», — говорил он.
По сложившемуся обычаю через некоторое время он доставал проигрыватель и пластинки со старыми ирландскими песнями. Он ставил их снова и снова, то молча слушал, то пел сам, а в перерывах кричал маме: «Ешь чертовы конфеты!»
Спустя еще некоторое время он обычно начинал плакать, но все равно продолжал петь хриплым то ли от слез, то ли от бренди голосом.
Я знала, что его сердце разрывается оттого, что прошли те старые добрые времена, о которых пелось в этих песнях, и мне становилось так его жалко, что я тоже начинала рыдать. А мама лишь ворчала: «Господи! Он ведь ни слова не понимает, о чем поет».