старую интриганку, и любой суд оправдал бы его.
— При всех своих недостатках Люси по крайней мере никогда не отличалась вульгарностью, — говорила мать, якобы просто размышляя вслух. — Она никогда не позволяет себе расхаживать на людях с голой грудью.
— Это оттого, что у меня нет груди. А иначе я бы выставляла ее напоказ при всяком удобном случае, черт возьми…
— Не выражайся, Люси.
— Не выражаться? Ты еще не слышала, как я выражаюсь… — Я замолкла и мысленно обругала Дэниела за то, что при нем я не могла как следует поругаться с матерью. — Извините меня, я вас покину ненадолго, — сказала я и ушла в прихожую. Там я достала из своей сумки бутылку виски и отправилась на второй этаж. Мне хотелось побыть с папой наедине.
Глава тридцать седьмая
Он был в спальне: сидел на кровати и зашнуровывал ботинки.
— Люси, — сказал он. — Я уже собирался спуститься к вам.
— Давай побудем здесь минутку, — попросила я, обнимая его.
— Прекрасно, — согласился он. — Поболтаем вдвоем.
Я вручила ему бутылку, и он еще раз обнял меня:
— Ты всегда так заботлива, Люси.
— Как ты, пап? — спросила я, и на глазах у меня навернулись слезы.
— Прекрасно, Люси, прекрасно. Почему ты плачешь?
— Мне грустно думать, что ты вынужден жить здесь, совсем один, с… с ней. — Я махнула рукой в направлении кухни.
— Но я в порядке, Люси, в полном порядке, — запротестовал он со смехом. — Она не так уж плоха. Мы вполне уживаемся.
— Я знаю, ты специально так говоришь, чтобы успокоить меня, — всхлипнула я. — Спасибо.
— Люси, Люси, Люси, — говорил он, сжимая мои ладони. — Не принимай все так близко к сердцу. Надо радоваться, пока живешь, потому что все мы когда-нибудь умрем.
— Не-е-ет, — зарыдала я по-настоящему. — Не говори так. Я не хочу, чтобы ты умирал. Обещай мне, что ты не умрешь!
— Э-э… ну, ладно… раз ты так хочешь, Люси, я не умру.
— А если ты все-таки умрешь, то обещай мне, что мы с тобой умрем в один день.
— Обещаю.
— Папа, как это все ужасно!
— Что, девочка моя?
— Все. То, что мы живем, любим кого-то и боимся, что те, кого мы любим, могут умереть.
— Откуда у тебя такие ужасные мысли, Люси?
— Как откуда? От тебя, конечно.
Папа неловко прижал меня к себе и сказал, что, должно быть, я неправильно его поняла или не расслышала, что он никогда такого не говорил, что я молода и что мне надо жить своей жизнью и получать от этого удовольствие.
— Зачем, папа? — спросила я. — Ведь ты же никогда не пытался получать от жизни удовольствие.
— Люси, — вздохнул он, — я — другое дело. Я старик, а ты молодая девушка, красивая, образованная… Никогда не забывай, как важно быть образованной, Люси, — горячо потребовал он.
— Не забуду.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— У тебя есть все для того, чтобы быть счастливой.
— Как я могу быть счастливой? — воскликнула я. — И как ты можешь думать, что я могу быть счастливой? Ведь я — совсем как ты. И я, как и ты, не могу не видеть тщетность, пустоту и мрак там, где другие видят свет и радость.
— В чем дело, Люси? — Папа вглядывался в мое лицо словно в поисках разгадки. — Это из-за парня, да? Кто-то дурит тебе голову? В этом все дело?
— Нет, пап, — засмеялась я несмотря на то, что все еще плакала.
— Тот долговязый молодец на кухне, не он случаем обидел тебя?
— Что… а-а, Дэниел? Нет.
— Он не… ты знаешь… не позволил себе лишнего, а, Люси? Потому что в случае чего, то, помоги мне господь, пока я дышу, я сумею защитить тебя. Я пошлю двух твоих братьев, и они дух из него вышибут в два счета. Пинок в зад и карта мира в руки, вот что нужно этому парню, и он это получит. Он еще глупее, чем кажется, если думает, что можно побаловаться с дочерью Джеймси Салливана и остаться после этого в живых…
— Папа-а, — зарыдала я. — Дэниел ничего не сделал.
— Я видел, как он смотрит на тебя, — мрачно сказал папа.
— Никак он на меня смотрит. Ты все выдумываешь.
— Да? Может быть. Со мной это не в первый раз.
— Пап, это вовсе не из-за парня.
— А отчего же ты тогда такая несчастная?
— Просто потому, что я такая, пап. Такая же, как ты.
— Но я в полном порядке, Люси, богом клянусь.
— Спасибо тебе, папа, — вздохнула я, склонив голову ему на плечо. — Я знаю, ты просто успокаиваешь меня, но все равно я очень это ценю.
— Но… — начал он с довольно озадаченным выражением лица и запнулся, явно не зная, как продолжить. — Ладно, — сказал он наконец, — пошли ужинать.
И мы пошли.
Ужин проходил в довольно напряженной атмосфере, поскольку мы с матерью были в ссоре, а папа с подозрением поглядывал на Дэниела, убежденный, что тот вынашивает в отношении меня недостойные планы.
Появление блюд с едой ненадолго подняло наше настроение.
— Натюрморт в оранжевых тонах, вот что это такое, — провозгласил папа, глядя на свою тарелку. — Оранжевые рыбные палочки, оранжевая фасоль, оранжевая картошка и, в довершение всего, стакан лучшего ирландского виски, которое (надо же, какое совпадение!) тоже оранжевого цвета.
— Картошка вовсе не оранжевая, — заметила мать. — Ты предложил Дэниелу выпить?
— Еще какая оранжевая! — с жаром возразил папа. — И — нет, не предложил.
— Дэниел, немного виски? — спросила мама, поднимаясь.
— И если жареный картофель не оранжевый, то какой он, по-вашему? — поинтересовался папа у всех присутствующих. — Розовый? Зеленый?
— Нет, спасибо, миссис Салливан, — нервно сказал Дэниел. — Мне не хочется виски.
— А ты и не получишь никакого виски, — воинственно вмешался папа, — пока не скажешь, что картофель — оранжевый.
Папа и мама уставились на Дэниела, и каждый из них желал, чтобы он встал именно на его (ее) сторону.
— Я бы сказал, что он золотистый, — несмело предложил дипломатичный Дэниел.
— Оранжевый!
— Золотистый, — сказала мама.
Дэниел смущенно молчал.
— Ладно! — прорычал папа и стукнул ладонями по столу так, что тарелки и вилки подпрыгнули и зазвенели. — С тобой договориться непросто. Золотисто-оранжевый, такое мое последнее слово. Или так, или никак. И никто не может обвинить меня в том, что я несправедлив. Налей ему выпить.
И очень быстро папа снова пришел в отличное настроение. Еда всегда благотворно влияла на него.
— Что может быть лучше рыбной палочки? — спросил он у нас, сияя добродушной улыбкой. — Только шесть рыбных палочек. Вы только посмотрите на это, — восхищенно продолжал он, подцепив вилкой рыбную палочку и оглядывая ее со всех сторон. — Красота! Тут требуется настоящее мастерство, понимаете? Требуется университетское образование, чтобы правильно слепить этого молодца.
— Джеймси, ну что ты устроил выставку из своего ужина? — перебила его моя мать, тут же все испортив.
— Тому, кто придумал эти палочки, должны дать Нобелевскую премию, — заявил папа.
Дальнейшая застольная беседа продолжалась в том же духе. Поужинав, папа вернулся в свое кресло в углу, а мама, Дэниел и я остались сидеть за столом и пить чай. К половине одиннадцатого мы выпили море чая. Потратив всего полчаса на то, чтобы собраться с духом, я наконец произнесла:
— Пожалуй, нам пора.
Храбрость мне нужна была потому, что я знала: подобное предложение будет встречено моей матерью, мягко говоря, в штыки.
— Как, уже? — заверещала она. — Но вы только что пришли.
— Уже поздно, мама, а к тому времени, когда мы доберемся до дома, будет еще позднее. А завтра нам на работу.
— Не понимаю, в кого ты такая, Люси. Я в твоем возрасте могла протанцевать всю ночь до утра.
— Железные таблетки, Люси, — крикнул из своего угла папа. — Вот что тебе нужно. Или это… как его… что принимают все подростки для бодрости? Как оно называется?
— Не знаю, папа. Гематоген?
— Нет, — буркнул он. — Там другое название.
— Нам действительно пора ехать. Да, Дэниел?
— Э-э… да.
— Кокаин, вот что! — воскликнул папа, обрадованный тем, что вспомнил нужное слово. — Прямо сейчас зайди в аптеку и купи себе кокаина. Сразу запрыгаешь как кузнечик.
— Не думаю, пап, — хихикнула я.
— А что? — спросил он. — Или кокаин теперь тоже запретили?
— Да, пап.
— Безобразие! — возмутился он. — Эти законодатели скоро совсем нас задушат своими налогами и запретами! «Это противозаконно» да «то противозаконно»! И чем им кокаин помешал, этим сухарям? Ничего они не понимают в жизни.
— Да, пап.
— Ты можешь остаться у нас на ночь, — предложила мама. — Я приготовила тебе постель в твоей старой комнате.
От этих слов я пришла в ужас. Остаться в ее доме? Снова почувствовать себя в ловушке? Как будто я так и не сумела выбраться на волю?
— Э-э… нет, мам, Дэниел все равно поедет домой, так что лучше я доеду до города с ним…
— А Дэниел тоже может остаться, — оживилась мама. — В комнате мальчиков ему будет удобно.
— Большое спасибо, миссис Салливан…
— Конни, — поправила она его, перегнувшись через стол, чтобы положить ладонь ему на рукав. — Называй меня Конни. А то смешно звучит, когда ты, совсем взрослый мужчина, говоришь «миссис Салливан».
Боже праведный! Она вела себя, как будто… как будто она заигрывала с ним. Меня чуть не вырвало.
— Большое спасибо, Конни, — повторил Дэниел, — но мне необходимо вернуться домой. Завтра с самого утра у меня важная встреча…
— Ну что поделать. Не могу же я совать палки в колеса экономики. Но обязательно приезжай еще раз!
— Разумеется, с огромным удовольствием.
— И может, тогда вы оба сможете переночевать у нас!
— О, меня тоже приглашают? — поинтересовалась я.
— Тебе не нужно приглашение, чтобы появиться в родительском доме, — парировала мама. — Как ты ладишь с ней? — обратилась она к Дэниелу. — Она такая обидчивая.
— Да нет, не очень, — промямлил Дэниел. Его внутренняя вежливость заставляла его согласиться с моей матерью, в то время как его столь же врожденное чувство самосохранения подсказывало ему, что меня лучше не злить.