— Да, жаль, — ответил Григорий, — потому что он велел напомнить вам, что в таком случае, скорее всего, придется забрать девчонку. Он сказал, что у вас нет условий для содержания такой малышки.
Киска застыла у двери. Ирина уставилась на Григория. Ей хотелось убить его. Однако, сделав три глубоких вдоха, она подавила это желание, сказав сладким, тонким голосом:
— Григорий…
Ольга уловила в ее голосе что-то странное и прикипела глазами к дочери.
— Григорий, — повторила Ирина, шагнув в сторону мальчишки, — ты ведь не говорил с Людмилой перед отъездом? Она спрашивала телефонный номер склада перед отъездом, чтобы тебе частным образом позвонить.
— Ха! Чо?
— Господи, да то, что я сказала, ой, она просто от стыда умрет!
— Послушай лучше, что случится с тобой, Ирина, если ты снова откроешь свою глупую пасть! — заорала Ольга, качая пальцем в тумане.
Она метнула взгляд на Григория, наблюдая за его реакцией.
— Нет, ты скажи, — сказал Григорий, опуская ружье.
— Ну, ничего такого, — ответила Ирина, — не стоило мне пасть разевать. Она проклянет меня за каждое сказанное здесь слово.
— Но, Ирина, детка, подумай, — тихо сказала Ольга. — Дело ведь в том, что она заставила нас подумать, будто мальчик уже знает об ее чувствах.
Ирина закатила глаза под потолок.
— Ну, может быть, ты и права. Один Господь знает, сколько раз я стирала и перестирывала ее трусики, потому что она думала, что встретит на складе Григория.
Григорий замер. Было ясно, что за видения проносятся у него в голове. Он стоял с отвисшей челюстью.
— Ха-ха! Ну да, ты стирала ради меня ее трусы, это было как раз в тот день, когда я превратился в Юрия Гагарина!
Он снова закрыл рот, затем подошел поближе к женщинам с видимым отвращением на лице.
— Хуйня это все. А теперь посмотрите лучше на мои часы, потому что, когда стрелка окажется вот здесь, то есть через десять минут, я хочу увидеть Максима Иванова на тракторе. В противном случае у меня четкие инструкции.
— Этот ваш мальчик, Григорий, очень беспокоит меня, — сказал инспектор.
— Но я говорю вам, что он прямо сейчас будет здесь, — ответила Любовь. — Мы услышим шум трактора или блеяние козы, вон с той стороны дороги. На Григория можно положиться, это я говорю вам как мать, он никогда не вернется с пустыми руками. Сколько бы эта злостная семейка ни пыталась разжалобить его и опутать своей ложью, он не купится ни на что. Он четко знает, что должен получить в конечном счете.
— Что касается меня, то меня утомили просмотры бухгалтерских книг. — Абакумов облокотился на прилавок пустого склада. — Думаю, не откажусь от чашечки чая или от бутерброда.
— Ну, хлебный поезд только сегодня подойдет к разъезду, инспектор. Пока Григорий вернется, идти за ним будет поздно. Вот завтра у нас хлеб будет.
— Тогда ладно уж, соглашусь на водку, — сказал Абакумов, поглаживая подбородок и отсутствующим взглядом уставившись в потолок.
Любовь вытащила старый графин из ящика и поставила на прилавок два стакана. Звяканье стаканов достигло ушей мужичка, крутившегося у двери.
— Да! — крикнул он, начиная пробираться через дверь, словно через люк на подводной лодке.
— Ни шагу больше по моему складу! — заорала Любовь, не оглядываясь. — На этот раз тебе точно не поздоровится.
— Чертова корова. — Мужичок, пошатываясь, вывалился на улицу. — Я насру на твою могилу, когда ты наконец сдохнешь.
— Ты сначала на свою насри, дедок.
Инспектор проглотил свою порцию и тупо уставился на пейзаж из черепицы и паутины.
— Да, я беспокоюсь все больше и больше. Просто ужасно. И где этот парень, Дерьев? Почему он не пригнал трактор прямо сюда, зная о сложившейся ситуации?
— Максим? Он слишком противный, чтобы сделать что-то хорошее для себя или для своей семьи. Послушайте, что я вам скажу, инспектор, эти люди реагируют только на самые жесткие инструкции. Общаться с ними — все равно что стегать безногую свинью.
— А вы уверены, что в этой лачуге собралась вся семья? По-моему, кто-то из них должен быть в городе, как вы думаете? Я уверен, что в горах вот так вот, без поддержки, выжить просто нельзя.
— Ну, есть у них родня, кажется, около Лабинска, — сказала Любовь, снова разливая водку. — Но, думается мне, родня их — люди неглупые, потому что ни разу еще не появлялись в этих краях. Да и зачем? Так что они действительно живут словно мыши. Конечно, у них есть еще девка постарше — тоже очень тяжелый случай, если вас интересует мое мнение.
— А где она сейчас?
— В Увиле или где-то в тех краях. Я видела, как она уезжала из деревни. Ее вез некто Пилозанов, местный сумасшедший, а это означает, что случиться могло все что угодно.
— Да, — произнес Абакумов, по-прежнему изучая заплесневелый потолок. — Кажется, дело может затянуться. И сильно затянуться, с такими-то загадками.
Любовь поежилась от этой мысли и вытащила из кармана свой единственный козырь.
— Я прошу прощения, инспектор. Особенно за войну, которая уже стучит к нам в дверь! Наших домов здесь скоро может не стать, мы слышали, что даже американцы могут сюда нагрянуть. Помоги нам Господь, если такое случится.
— Ха! Зачем это они приедут? Россия-матушка не настолько глупа, чтобы влезать в это дело, да и иностранцев сюда не заманишь. У гнезваров и ибли своя война за эти края, за кусок гор, где ничего нет, так что и пару коз содержать нельзя. Невидимые хозяева снабжают оружием гнезваров и равнодушно наблюдают за событиями. Этот урок мы хорошо усвоили от своих американских друзей: кормящая рука работает издалека. Посмотрите, что в конце концов случилось в Ираке.
— Да, но американцы ведь перекинули войска из Аравии в Хайастан. Они ведь это сделали с умыслом, да, инспектор?
— Да уж точно не ради освобождения исламских зон. Но нужно иметь дикое воображение, чтобы представить себе, что их может заинтересовать наш кусок льда и грязи, притом что здесь нет никаких природных ресурсов и не требуется никаких дорогостоящих восстановительных работ. Скорее, иранская граница засосала их, как любовный эликсир. Сомневаюсь, что они вообще слышали о нашей крысиной норе.
— И все же, — ответила Любовь, не сводя глаз с двери, в которой появился ее отец, — ибли борются по-настоящему, моздоки и чечены каждый день приходят на помощь. Вам следует знать, что отсюда и до Азкуи разорена каждая деревня, и все этнические ибли были убиты или вывезены прочь. Каждая проведенная здесь минута приближает нас к смерти.
Абакумов пожал плечами:
— Ну и пусть, я-то не ибли.
— Нет, ну конечно же, — сказала Любовь, вдруг осознав, что лицо у нее очень грязное, и немного отодвинулась в тень.
— И если вы хотите послушать, что я думаю по этому поводу, этнический вопрос — это просто хитрость для привлечения международных агентств, — произнес Абакумов, изучая по очереди ногти. — Ибли нашли свои корни и раздули историю до небес, чтобы весь мир выразил им сочувствие. Правда заключается в том — и это широко известный факт на всех уровнях правительства, в которых я вращаюсь, — что ни одна этническая проблема не существовала до развала Союза. Ибли борются ради денег. Вот и все. Именно здесь правительство могло бы, по моему мнению, быть поумнее, потому что, если бы они просто платили им пенсии и заработные платы, те бы счастливо вернулись на свои поля. А вместо этого, благодаря чеченцам, у нас есть сформированное дело об угнетении, что позволяет им бороться за независимость. Они отказываются видеть, что Закавказье находится в такой же ситуации.
Любовь слушала инспектора, глядя вдаль. Все эти прописные истины были не новы для ее ушей, она слышала их изо дня в день на этом же самом месте. Она знала, что свист первых пуль несколько изменит точку зрения инспектора.
— И, — поднял палец Абакумов, — давайте будем честны друг с другом — что они вообще будут делать с этой независимостью? Они просто уловили модную тенденцию последних двух десятилетий, где каждая деревня, в которой живет больше двух кошек, хочет зваться республикой. Потому что — и вы, субагент Каганович, знаете это не хуже меня — у ибли нет этнической земли. Эту национальность никто никогда не порабощал. Ваша кровь родилась здесь, это смесь кабардинцев, черкесов и русских. Я хочу сказать — некоторые ибли светлее волосом, чем немцы!
— Конечно, инспектор, — ответила Любовь, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более убежденно.
— В любом случае, — тяжело вздохнул Абакумов, — нас не должна заботить война, которая, может, придет, а может, и не придет к нашей двери. Нас должны занимать более понятные вещи. И действовать нужно быстро.
— Конечно, инспектор, Григорий будет здесь с минуты на минуту, и все станет по-другому. Когда Григорий вернется, вы сможете убедиться, что он взял все принадлежащее Дерьевым имущество. И вообще, Карел тоже придет сюда, чтобы присмотреть за прибытием хлебного поезда. Григорий не заставит себя ждать, вот увидите.
Макс сел на проржавевшую раму железнодорожной стрелки, валявшуюся рядом с путями, которые раньше вели в деревню. Теперь рельсы резко обрывались в нескольких метрах от того места, где в глубокой задумчивости сидел Макс. Он был уже на полпути к дому, хотя намеренно пошел в обход.
Сначала его посетили мысли о двух оставшихся в Иблильске тракторах, которые он мог бы увести. Ему было наплевать, сколько он протянет после того, как украдет чужой трактор и представит как свой собственный, или как он объяснит это все старухам. Скорее его беспокоило, как это сделать: как найти, завести и вывести тракторы с чужого двора. Он даже представил себе, что можно было бы украсть оба трактора. Но в глубине души знал, что тракторы ему в этот день вряд ли улыбнутся.
Макс несколько минут кряду ругал Пилозанова и скрипел зубами, представляя себе ужасные увечья, которыми бы он наградил подлеца. Он даже посмаковал возможность убить его и приготовить на костре, чтобы подать хрустящие кусочки на ужин местной бедноте. Это было бы первым добрым делом Пилозанова своему народу, подумал Макс. Хрустящие кусочки, с луком и солью. Пока он сидел, наслаждаясь этими мыслями, показался грузовик, медленно пробиравшийся вдоль железнодорожного полотна. Он ехал шумно, как будто выжимая все, что можно, из первой передачи. Макс поднял глаза. Когда машина приблизилась, он увидел, что в ней полно мужчин, сгрудившихся в кабине и битком набившихся в кузов.