Зайка повернулся к брату с многозначительным видом.
— У меня вены просто с ума сходят.
Когда сторож скрылся из вида, Людмила оперлась спиной на мешки с письмами в углу вагона. Она никак не могла придумать предлог для того, чтобы пообщаться со священниками, хотя ей было интересно, откуда они знают ее имя. Она бросала на них косые взгляды, но вскоре задремала под мерное покачивание поезда.
21
Блэр смотрел на Людмилу, сидя рядом на полу в вагоне сторожа. Внезапно у него пропали все слова. Она была в своем мире. Он был в чужом. Все, чего он от нее ждал, было спрятано под слоями неизвестной культуры, языка и одежды. Провал между ними казался просто огромным. И все же он чувствовал, что это приключение на поезде могло сделать их ближе. Казалось, она знала, что он приехал за ней: она излучала спокойствие, возможное, рожденное облегчением. Ее спокойствие казалось почти что меланхолией.
У них была вся жизнь впереди.
Блэр толкнул локтем брата:
— Нужно в аэропорту как следует пожрать.
— Не дай бог у них свежего бекона не окажется. Я тогда в следующий раз в Блэкпул отдыхать поеду.
— Да я и сам за бутерброд убить готов, — пробормотал Блэр.
Он оглядел вагон, останавливая взгляд на разных предметах и тихонько покусывая губу. Через минуту он уткнул бессмысленный взгляд в потолок.
— Думаешь, мы приближаемся, Заяц?
— Нет, если на поезде так же далеко, как и по дороге.
— Да нет, я о нас.
— Что? Это с чего ты такое спросил?
— Просто вдруг захотелось бутерброд. А для меня это странно. Может, мы все-таки становимся ближе.
— Нам до сближения как до Пекина раком после хуйни, которую ты недавно нес. И вообще, не меня вдруг резко в сторону повело. Я такой же, как и всегда.
— Но перелет-то тебе понравился? А аэропорт?
— Вроде да.
— Нет, ты сказал, что на тебя это очень большое впечатление произвело. Новый мир, все такое.
— Блэр, да хорош уже резину тянуть. Давай поговори с цыпочкой, и хорош гнать всякую хрень.
Блэр уставился в лицо Зайки:
— Эка ты разбежался.
— Чего?
— Ты на солипсидрине — я твой бренди подсластил.
— Я знаю, прямо рвусь в бой.
— Слушай, не отрывайся от меня, Христа ради, — какой смысл? Зайка? Нам нужно держаться вместе, выступать единым фронтом. Нет, ты послушай, за последние пару дней мы правда стали ближе друг другу.
Зайка вздохнул:
— Это привело нас в замороженный товарный вагон, Блэр. Сначала это был оттяг, а сейчас просто отчаянная ложь. Коктейль из пустых, сентиментальных попыток. Ты говоришь, что он убирает преграды из излишних условий, а я говорю, что он убирает преграды из лишних мозгов.
— Тсс, Заяц. Не заводись, слышишь?
— Послушай: качества, которые убирает твой так называемый коктейль, нужны не просто так, Блэр. Это тихие голоса, которые удерживают нас от насилия и грабежа. Может быть, это помогает твоему дружку-янки разобраться с его проблемами, но мы цивилизованные люди, родом из древней цивилизации. Нет, ты просто, блядь, послушай.
Блэр нахмурился и несколько раз моргнул:
— Так, теперь ты рассуждаешь, как наша нянечка. То есть ты серьезно считаешь, что настолько опасная штука вот так просто содержится в аромате черешни?
Зайка устало посмотрел на брата.
— Может, ты все-таки займешься своей птичкой? Тот мужик ее заберет себе, если не поторопишься.
Блэр моргнул, глядя в темноту. Затем поднялся с пола и скользнул к стене, где сидела Людмила. Она проснулась, почуяв движение, и подняла глаза, когда он сел рядом и протянул ей руку:
— Блэр.
— Блер, — повторила она. — Америка?
— Я англичанин. И вообще, разве ты не знаешь, после того потрясного письма, которое мне послала. — Он наклонился к ее уху, вдохнул холодный воздух ее волос. — Кстати, мне очень понравилась фотография. Наверное, ты ее летом делала, потому что представить не могу, что в такую погоду можно в бикини ходить.
Она немного отодвинулась, удивившись, и минуту молча рассматривала его.
— Зачем ты в Кужниск? — спросила она по-английски.
— Чтобы тебя найти.
— Меня? Людмилу?
Блэр моргнул. Должно быть, это такая игра. Она решила идти по проторенной дороге, играя в невинные игры.
— Да, тебя, Людмилу. Я буду звать тебя Милли.
Она протянула руку к лацкану его пиджака и подергала:
— Ты пришел помощь? От Господа?
Он минутку подумал. Внезапно до него дошло, почему она так странно и уважительно на них с братом смотрела.
— Нет, господи, нет, конечно. Я не от Бога, это просто черный костюм.
Людмила смотрела, как он разглядывает ее. Он почувствовал, что контакт установился, и расцвел в улыбке. Она пожала плечами и опустила глаза.
Блэр положил ладонь на ее плечо.
— Послушай, я просто хочу узнать тебя поближе. У нас вся жизнь впереди. — Он помолчал, пока она не переварила услышанное. — Мы можем говорить медленно и просто постепенно друг друга узнавать. Я не буду торопиться. Ты понимаешь?
Она кивнула, не поднимая головы.
— Ты очень красивая.
— Пасиба.
— Не возражаешь, если я посижу с тобой? — наклонил голову Блэр, как будто разговаривая с кутенком.
Людмила бросила на него взгляд и поплотнее прижалась к мешкам, подтянув колени к груди. Потом положила голову на колени и закрыла глаза.
У Блэра сердце забилось чаще. Он перевел взгляд с пряди черных волос на ее левой щеке — мягкой, более полной под таким углом и розовой от холода — до идеальных губок естественного цвета. Она дышала, но лицо не двигалось. Инстинкты Блэра призывали обнять ее. Он сел к стене, дрожа внутри, член торчал, как паровоз. Он беспокоился, почему она не продолжила разговор с ним. Разве ей не интересно? Разве ей нечего спросить об Англии? О времени, которое они проведут вместе? Ее вопросы помогли бы лучше ее понять. Эта молодая женщина определенно закалена жизнью, этакая тихая героиня.
Затем внезапно появилась мысль: это он должен проявлять инициативу. Он ведь мужчина, и это он должен что-то делать, особенно в такой патриархальной стране. Это же очевидно. Он задышал быстрее, почувствовав укол паники. Здесь мужчин оценивают по скорости и силе инициативы. Может быть, его уже оценили. Она уснула, значит, ей скучно, а это убийственно для романтики. Меньше чем за десять минут он просрал всю игру.
Его разум продолжал работать в цвете, рисуя картину ее сегодняшнего утра. Она рано проснулась, ее разбудило нетерпение. О нет, она вообще не спала. Он пробежал глазами по ее лицу. Она была растрепана, и это очень возбуждало. Это означало, что всю ночь она боролась с подушкой, но в результате она поддастся его силе, его мощи. Его члену. Она обессиленно упадет на спину, приглашая его, томно разводя ноги, раскрывая их, пока не покажется шелковый треугольник, призывая к сексу.
Блэра пробила дрожь, когда на него свалилась вся горькая правда: она рано ушла на станцию, весь день моталась по платформе, думая, что он приедет утренним поездом. И когда чудесным образом появился ее возлюбленный, ее спаситель — единственное, на что его хватило, это стоять, тупо открыв рот. Он заставил ее стоять на морозе, смотреть в пустоту, пока отчаяние не вынудило ее помчаться стремглав по платформе. И когда он наконец вяло поперся с ней на поезд — не с решительной галантностью искателя приключений, а за компанию с Зайкой до аэропорта, — он позволил сторожу посадить его далеко от нее, и они даже словом не обмолвились.
Конечно, теперь она спала, пытаясь не пускать боль в сердце. Или, если учесть, что боль была непереносимой, она, наверное, заперла ее внутри, и боль превращалась там в ненависть.
— Может, ей «Смартиз» предложить? — сказал Зайка, толкнув брата локтем через некоторое время, без обычных охов и вздохов присаживаясь рядом. — Пока ты совсем с ума не сошел.
— Я все просрал, Заяц. Она ушла.
Зайка щелкнул языком:
— Пиздишь. Смотри сюда… — Он поднял очки на лоб, постучал Людмилу по плечу и протянул пригоршню конфет на ладони ковшиком, словно там был цыпленок. — Хочешь конфетку?
Людмила села. Она посмотрела на руку Зайки, на его ненормальную улыбку и ухмыльнулась.
— Попробуй зеленую.
Зайка подтолкнул конфетку пальцем, загнав на самый край ладони, и вытянул лицо, словно трагедийный актер, глядя, как конфетка колеблется на краю гибели. Затем поднес руку ей ко рту, приставил ладонь между подбородком и губой и вбросил горошину. У Людмилы, расширившись, засияли глаза, когда он забрасывал ей в рот остальные конфетки, по одной. Она пыталась жевать их между смешками и замахала руками, когда он потянулся за следующей порцией.
Зайка показал пакет «Смартиз».
— Англия, — сказал он. — Волшебство.
— Вашепсо, — кивнула Людмила.
— Видишь? — спросил Зайка брата, толкая его локтем.
— Ну, блядь, ты все дело окончательно испортил. Ты абсолютно не разбираешься в сигналах.
— О чем это ты?
— Ну, общаться с такой нежной и сложной культурой не так просто, как ты думаешь. Здесь нужны осторожные философские маневры, нельзя просто нагло впереться с этакой клоунадой. Извини, если этот простой факт не укладывается в твою концепцию разудалого-мать-его-так-либерала с развеселым подходом к общению.
— Развеселым? Это твоя работа требует общения, друг. Нет, ты послушай. Я просто пытаюсь помочь.
— Ну, на будущее, не утруждайся. Если честно, последнее, что ей нужно сейчас, это очищенный сахар и красители. Ты тут и дня не был, а уже начал загрязнять среду.
— Что, коктейль выветрился? И хуй повис, да?
— Тсс! Ради всего святого! Это самые важные минуты в отношениях, она запоминает каждое мимолетное ощущение, как младенец. Ты наносишь ужасный вред этим впечатлениям, и я…
— Ой, да заткнись ты, ей-богу, — сказал Зайка, глядя Людмиле в глаза. Он открыл рот и ткнул пальцем в брата: — Он пьяница, да? И зануда, прям как старая вдова. Хуже, чем моя бабушка, мать ее так!
Людмила засмеялась, глядя на Зайку и ощущая силу в каждом его жесте.