Он упирается взглядом в стол, борясь со смущением и стыдом.
— Мы хотели бы также обратиться к семье человека, именующего себя Питом Блэком. Его голос может услышать каждый на множестве новостных интернет-порталов, на официальном сайте полиции, а также на странице Facebook, специально созданной нами для этой цели. Кто-то из вас наверняка знает, кто такой Пит Блэк. Знаете вы сами, или ваш отец, или ваш сын, брат, друг, коллега по работе… Поэтому мы обращаемся решительно ко всем, ко всему нашему обществу: прислушайтесь к записи его голоса, — быть может, это кто-то, кого вы знаете.
Мы настоятельно просим осознать, что этот самый Пит Блэк очень страдает и что, помогая нам, вы не предаете его, а, наоборот, оказываете ему помощь.
Я еще раз обращаюсь к человеку, зовущему себя Питом Блэком: мы призываем вас, ради вас же самого, выйти с нами на связь.
Повторяя номера телефонов, Лютер озирает толпу, после чего говорит:
— Вопросы на этот раз не принимаются. Всем большое спасибо.
Он собирает бумаги и идет к выходу — сквозь журналистскую суматоху, под прерывистые вспышки камер, гудение телеобъективов.
В коридоре он прислоняется к стене и смеживает веки. Ждет, когда уймутся внутри его гул сердца и тошнотворный гнев.
В этой жизни Джулиана Крауча прельщала разве что перспектива стать поп-звездой.
Папаша его, Джордж, был коммерсантом, занимающимся в основном недвижимостью и подержанными автомобилями. Сколотив состояние, в пятьдесят восемь он женился на бывшей Мисс Британии. То есть на Синди, матери Джулиана.
Вид у Джорджа был всегда расхристанно-набриолиненный — он выглядел как эдакий второразрядный киногерой. В Сохо у него имелся свой портной, да и туфли у Джорджа были исключительно ручной работы. Еще он заявлял, что резался в карты с самими Крэями[4] и обменивался рождественскими открытками с Ниппером Ридом[5]. Джордж пил только хороший виски, курил дорогие сигары, трахал престижных шлюх из Сохо и был, несомненно, любим всеми, в чье поле зрения он так или иначе попадал.
Когда Джулиан поступил в Лондонский музыкальный колледж, Джордж — к тому времени уже старик — просто клокотал от негодования. В течение последующих одиннадцати лет сын с отцом, можно сказать, не перемолвились ни единым словом.
Джулиану было тридцать, когда в 1997 году у Джорджа случилась аневризма аорты. Находясь на очередном уик-энде в Португалии, он как раз устроился на унитазе со свежим номером «Дейли мейл», и тут-то его и настиг удар (когда старика снимали с фаянсового «трона», его волосатые кулаки по-прежнему сжимали страницы газеты).
К тому времени Джулиан понял, что поп-звездой ему никогда не быть: староват. Но он не отчаялся. Его пошатнувшиеся было амбиции восстановились: в самом деле — не вышло стать музыкантом, так еще не поздно заделаться кем-то вроде Саймона Нэйпира Белла — поп-менеджером, бонвиваном, фешенебельным продюсером и владельцем клубов.
Так он и поступил: взялся за гуж и вступил во владение семейным бизнесом. Машины и недвижимость приносили исправный доход; к тому же они заботились о себе сами, не требуя особенного догляда. Со временем он уступил эти сферы матери, а сам с головой окунулся в морок звукозаписывающих студий, ночных клубов и доткомов.
Как говорится, дорогу осилит идущий, и Джулиан вполне заслуженно обрел свое собственное состояние. В 1998 году он вложился, а затем быстро избавился от интернет-магазина «Тукул» — с организованной службой доставки для сибаритствующих городских пижонов. Главная фишка «Тукула» — бесплатная доставка — оказалась и его ахиллесовой пятой. В 2000 году фирма с треском лопнула, но Джулиан к той поре ее уже сбагрил, заработав на этом примерно десять миллионов фунтов (не так много, как на интернет-бизнесе, но все же достаточно). Для Джулиана-коммерсанта в то время настал, можно сказать, самый пик успеха.
Но вот с годами активы и авуары в его руках стали обращаться в труху — один за другим. Звукозаписывающая студия «Мерсилесс» не привлекла ни одного раскрученного артиста и в 2004 году прекратила свое существование. Ночные клубы скукожились, в целом сводя концы с концами, но без особых взлетов.
В эти годы Джулиан женился на Натали. Мисс Британией она не была и транспортный поток своим видом не останавливала. А впрочем, определенного успеха она все-таки добилась — разведясь с мужем. По подсчетам Джулиана каждый оргазм с ней обходился ему приблизительно в две с половиной тысячи фунтов. Первые полсотни оргазмов, быть может, того и стоили — но даже в своей совокупности они вряд ли заполнили хотя бы баночку из-под пепси.
Затем умерла мать Джулиана, Синди. Мировая экономика дала крен, и империя недвижимости начала неумолимо проседать под ногами.
Есть какая-то библейская метафора — что-то там о песке, но Джулиан был слишком занят, пытаясь удержаться на своем тонущем плоту, и подсмотреть это изречение в книгах ему было недосуг.
От неудачи с ночными клубами и студией звукозаписи еще можно было как-то оправиться — просто этому пришел свой час, только и всего. Коллапс же империи недвижимости вызывал у Джулиана головокружительное ощущение роковой беды.
— Капитал, — наставлял его в свое время Джордж, — это то, что не растрачивается.
Так вот, капитал Джулиана растрачивался буквально на глазах. И сейчас у него в прихожей, обтекая дождевыми струями, стояли Ли Кидман и Бэрри Тонга — в его прихожей, которой он вскоре может лишиться, если не загонит ту драную террасу в Шордитче тому гребаному залетному русскому из Москвы, непонятно какими судьбами очутившемуся на берегах этой сраной Темзы.
Они пришли сюда в первую очередь за своими деньгами, но Джулиану сейчас не до этого. Взгляд его привычно дрейфует к паховой области Ли Кидмана. Он пытается представить себе свернувшееся в штанах Ли животное, этого толстого ленивого зверя.
Нет, сам Джулиан по своей природе не гомосек, и порно-перформансы Кидмана он наблюдал в преизрядном количестве — неслабое развлечение британского, так сказать, пошиба. В них, этих перформансах, шлюхи среднего возраста прикидывались домохозяйками. Вид у этих женщин был такой, будто они только что наспех побрили свои лобки одноразовыми станочками (причем всухую, без пены) за обещанные после оргии позади фургончика двадцать пять фунтов, а затем — ха-ха! — оказались цинично кинуты у обочины шоссе.
Посыл этих фильмов Джулиан воспринимает вполне адекватно, с его точки зрения: утешительные иллюзии доступности, все бабы — непременно суки, и так далее и тому подобное. Всю эту продукцию он не находит ни эротичной, ни возбуждающей: максимум, что с ним происходит при этом, — непроизвольное шевеление в промежности под особенно сладострастный стон и колыхание бледных титек. Но вот член Ли Кидмана…
Ли Кидман одноразовыми станками не пользуется. В паху у него все выбрито так гладко, что хоть катайся на коньках, а стать — как у боевого скакуна. Жезл любви у него не тоньше запястья Джулиана. Но ничуть не в меньшей степени Джулиана очаровывает его, этого жезла, вальяжность — прямо-таки сытый удав, из-за своих чудовищных размеров неспособный хотя бы приподнять голову. А потому он всегда как бы слегка подвисает, и бабы запихивают его в свои убогие чресла, точно батон вареной колбасы.
Член Ли Кидмана начал каким-то образом просачиваться и в сны Джулиана. И не потому, что Джулиан не прочь что-нибудь с ним поделать или, паче чаяния, вставить его в себя (сама мысль об этом заставляет Джулиана содрогнуться от чисто биологического ужаса — представить себе только, как эта штуковина ненароком влезает ему в рот!).
А сколько времени ему требуется, чтобы кончить? Хотя объективности ради стоит отметить, что и с мужиком у него вряд ли получилось бы быстрее. Но все-таки…
Кидман ловит взгляд Джулиана, направленный на его пах, и отвечает скабрезной полуулыбкой.
— Ну что, — деловито спохватывается Джулиан, — старикан все еще в доме?
— Да, — кивает Кидман. — Но тот коп там больше не ошивается. На это и был расчет.
— То есть вы все сделали правильно, и он усек?
— Усек.
— И возвратов больше не будет?
— Не-а.
— Потому что, Ли, сидеть в тюрьме мне ну никак не хочется.
Тюрьмы Джулиан боится панически. Его лечащий врач называет это клаустрофобией — боязнью оказаться взаперти в замкнутом пространстве. Но, откровенно говоря, дело не совсем в этом — Джулиан боится оказаться в одном замкнутом пространстве с людьми, у которых член как у Ли Кидмана.
— Нет, серьезно, — кипятится Джулиан. — Старикан один в этом дерьмовом домище… Неужели все так сложно?
У Кидмана с Тонгой хватает учтивости напустить на себя смущенный вид.
Джулиан их подначивает:
— Вот возьму и не дам вам ни одного вшивого пенни, пока не вышвырнете этого старого идиота прочь из моего долбаного дома. Боже ты мой, просто ушам своим не верю! Приходить сюда с наполовину сделанной работой! Вы уважение к себе хоть какое-то имейте!
Кидман поглядывает на него с невинной лукавинкой во взоре. Бэрри Тонга — тот смотрит просто отрешенно, скрестив на груди мощные руки. Стоит и смотрит, будто прицениваясь. А Джулиану не нравится, когда к нему прицениваются. Ему от этого становится не по себе. Он мечтает лишь об одном — поскорее бы выбраться из-под всех этих завалов дерьма, тупо сесть в самолет и улететь куда-нибудь. Может, перебраться в Таиланд, открыть там какой-нибудь барчик.
Джулиан представляет себя там — в обрезанных джинсах, шлепанцах, проводящим время главным образом на обыкновенных прогулках. Хотя он почти уверен: стоит ему влезть в Таиланде в ресторанный бизнес, как там немедленно грянет очередное цунами и выметет его, к чертовой матери, вместе с обломками барной стойки.
Но уж лучше это, чем то, что его сейчас окружает: этот сраный Лондон, гребаная недвижимость, всякие там говнюки-старики на пути ликвидации бизнеса. И мелкая, но убийственная мыслишка, что папаша Джордж уж точно придумал бы, как выкрутиться.