— О господи! — Роуз Теллер, склонившись, с измученным лицом роется в ящике стола, вынимает оттуда тюбик аспирина с плотной крышечкой и начинает с ней возиться.
— Нет, в самом деле, — гнет свое Лютер, — это же вполне осуществимо. Вы говорите, что полиция не должна откликаться на требования преступника. Но вы можете намекнуть, что я слегка напортачил, — скажем, неверно управлял цепочкой следственных действий. Да бог ты мой, вы же не менее двух раз в минуту крутили ролик, где я плачу у стены! Этого вполне может хватить, чтобы он смягчился и умерил свой пыл.
Теллер не реагирует на его слова. Как, впрочем, и Корниш.
— Если мы этого не сделаем, — говорит Лютер, — он исполнит то, что обещал. Нынче же ночью. И он знает, о чем говорит. Сколько времени уже этим занимается, а мы ничего не замечали. Вероятно, у него есть целый список возможных мишеней. Семьи вроде Ламбертов. Дома, которые он изучил изнутри и снаружи. Нельзя сидеть сложа руки, нельзя допустить, чтобы такое произошло. Разве я что-то не то говорю?
Долгая-долгая пауза. После чего Корниш произносит:
— Джон, на самом деле я вас понимаю. Но мы не можем сами себя схватить за лодыжки и позволить этому психу делать с нами все, что его гнилой душе угодно.
— Сэр, — смотрит на него Лютер, — я ведь серьезно.
Теллер из-за спины шефа предостерегает его взглядом: заткнись, дескать.
— Неважно, как мы это обставим, — вздыхает Корниш. — Главное, что дадим ему четкий сигнал. Мы разгласим на весь свет, что прогибаемся перед этой гнидой, что он может взять с нас все, что захочет. Этого мы допустить не можем. Просто не можем, и все. Иначе возникнет прецедент.
Лютер выходит из кабинета Роуз Теллер. Идет и чувствует на себе взгляды всех коллег-копов, собравшихся в общем рабочем помещении. Видимо, он говорил громче, чем нужно, и все было слышно. Вот и Хоуи. Она поднимает со стола какие-то папки и помахивает ими, чтобы привлечь его внимание, — не вполне решительный, но на фоне притихшего зала вызывающе бойкий жестик, за который он ее в данную минуту готов расцеловать.
— Ну, что у нас тут? — спрашивает он, подходя.
— У нас тут все отлично, — как ни в чем не бывало отвечает она. — Я бы хотела заглянуть к вам на минутку, шеф. Можно?
— Не вопрос. И это тоже прихвати. — Он кивком указывает на папки.
Хоуи подхватывает со стола дела Йорка и Кинтри, укладывает их в более-менее ровную стопку и вслед за Лютером шагает в его узкий, как пенал, кабинет. На входе она кивает Бенни и прикрывает сзади дверь.
Лютер опускает жалюзи.
— Дело на самом деле во мне, — интересуется с порога Халява, — или страсти действительно накаляются?
— Действительно накаляются, — отвечает Лютер.
Хоуи и Бенни сочувственно смотрят на него. Да, хорош начальничек, нечего сказать: размяк, расчувствовался, один только плач у кладбищенской стены чего стоит.
Лютер снимает пиджак, вешает его на спинку кресла, ослабляет узел на галстуке.
Сидя с закрытыми глазами, растирает лицо. Делает несколько медленных долгих вдохов. Не поднимая век, говорит:
— Ну, как у нас обстоят дела?
— Дела обстоят вот как, — начинает Хоуи. — Налицо вполне конкретный типаж — зверь еще тот. К тому же это явно не первое его деяние — уж очень самоуверен. С непомерным самомнением, гонором. Элементы нарциссизма на фоне гипертрофированной обидчивости. Судя по тембру голоса, артикуляции, интонациям, возраст — самое малое под тридцать, а скорее всего, лет за тридцать пять — тридцать семь. Если сложить все вместе, получается портрет рецидивиста, не исключено, что серийного.
— Но ведь это наверняка первый для него эпизод с таким modus operandi?
— Вы имеете в виду способ действия? Безусловно. Но способ и почерк действия — разные вещи. Способ состоит из всего, что преступнику необходимо для совершения преступления: тип преступления, виктимология, антураж места, используемый метод. Так что способ действия может меняться, а вот почерк — нет.
Что же он делал до того, как вскрыл тела несчастных Ламбертов? Вначале мы разобрали одно, а может быть, и два преступления, которые, вероятно, имели место: похищение Эдриана Йорка и попытка похитить Томаса Кинтри в Бристоле, в середине девяностых годов. То есть речь идет о деле пятнадцати- или шестнадцатилетней давности. И ребятки все-таки были постарше: Эдриану Йорку шесть лет, Томасу Кинтри все двенадцать.
— Сразу нестыковка, — вклинивается Бенни. — У таких людей критерии отбора обычно четко выражены: пол, возраст, этническая принадлежность, цвет волос.
— Ну да, — нехотя соглашается Хоуи. — Пока сходство только в том, что он похищает детей. Как здесь соотносятся критерии, мы не знаем, потому что, даже если эти эпизоды связаны между собой, виктимология у них не сходится. Или же способ действия у него после пятнадцати лет затишья кардинально изменился. Напрашивается мысль, что эти пятнадцать лет он или подавлял в себе тягу к преступлениям, или, скажем, отсиживался в тюрьме, или….
— Или охотился в зоне радара, — заканчивает Лютер. — Ну а с имечком у нас что? Кто же такой этот Пит Блэк?
— А вот здесь на подходе есть соображения, — говорит Хоуи. — Насчет этого я и хотела поговорить. Возможно, это простое совпадение, но…
— Что — «но»?
Хоуи сглатывает — взволнованно, даже нервозно. Достает какой-то листок из той папки, что потоньше, и, сверяясь с написанным, говорит:
— В Нидерландах есть такой Цварте Пит, то есть Черный Пит. Он считается то ли слугой, то ли подручным Синтерклааса, старика вроде нашего Санты. Подарки ребятам он доставляет на пятое декабря, а… — Она смотрит на Лютера.
Тот открыл глаза и внимательно слушает ее.
— …А непослушных детишек забирает и уносит в мешках, — продолжает сержант. — По легенде, дети, которые похищены этими Черными Питами, сами затем составляют следующее поколение Черных Питов.
— Что в целом перекликается с похищением Эдриана Йорка, — констатирует Лютер.
— То есть тем похищением ребенка, которое таковым никто и не считал. Пока не оказалось слишком поздно.
— Ну а что, если в течение этих пятнадцати лет он не бездействовал и не мотал срок в тюрьме? Что, если он просто жил себе да поживал, тихо и мирно?
Хоуи одну за другой выкладывает на стол Лютера какие-то бумажки с картинками и надписями. Она рассказывает, что во многих культурах бытует некий мифический бука, которого представляют достаточно коварным малым с мешком за спиной, умыкающим непослушных деток.
— Взять, скажем, Эль Хомбле Де Ла Больса, что означает Человек-с-Мешком. А в Армении и Грузии он зовется Мешок-Человек. Примерно то же, что в Болгарии Торбалан, а в Венгрии Закос Эмбер, или тот же Человек-с-Мешком. В Северной Индии его зовут Бори Баба, или Мешок-Отец, а в Ливане Абу Кис, то есть буквально Человек-Мешок. Во Вьетнаме он значится как Господин Три Мешка, а на Гаити — Мешок из Рогожи.
Лютер смотрит на картинки, на которых изображены тролли, великаны и другие жутковатые сказочные персонажи — костлявые, горбатые, носатые старики, утаскивающие орущих во всю глотку детей.
Он встает (а точнее, ноги сами его подбрасывают) и начинает расхаживать по тесному кабинету.
— Ну вот, уже кое-что, — рассуждает он будто сам с собой. — Думаю, в этом есть смысл. Бенни, нужно, чтобы вы оба снова потралили Сеть и добыли еще информации в привязке к одному из этих персонажей — Черный Питер, Мешок-из Дерюги, Мешок-Папа, ну и так далее. Если что-нибудь выскочит — хоть что-нибудь, — сразу же извещайте меня.
В шестнадцать ноль семь Корниш и Теллер проводят еще одну наспех созванную пресс-конференцию, вторую за день. Старший детектив Лютер на ней отсутствует.
Корниш зачитывает следующее заявление:
— Как вам уже известно, городская полиция Лондона занимается расследованием очень серьезного преступления и воздерживается от каких-либо комментариев в отношении угроз, сделанных человеком, называющим себя Питом Блэком.
Я бы хотел еще раз акцентировать ваше внимание на том, что кто бы ни совершил это зверство в отношении мистера и миссис Ламберт, а также их ребенка, никто этого человека на такой поступок не подвигал. Кто бы это ни был, на эти злодеяния он пошел по своей собственной воле. Поэтому если лицом, совершившим эти преступления, действительно является человек, именующий себя Питом Блэком, то столичная полиция еще раз искренне призывает его сдаться властям. Он может быть уверен, что с ним будут обращаться в полном соответствии с законом.
Его телефонные звонки на лондонскую радиостанцию мы истолковываем как крик о помощи крайне отчаявшегося человека. И мы намерены, если он нам это позволит, дать ему ту помощь, в которой он нуждается. Однако, учитывая ту опасность для общества, которую представляет этот человек, позвольте повторить: мы просим всех жителей нашего города оказать нам содействие в его поиске и задержании. Ведь кому-то наверняка известно, кто он такой. Для того чтобы ускорить этот процесс, городская полиция Лондона объявляет награду в сто тысяч фунтов стерлингов за информацию, могущую привести к поимке и осуждению человека, именующего себя Питом Блэком.
На этом мое заявление завершено. Тем не менее я готов ответить еще на пару-тройку вопросов. Прошу вас, дамы и господа, соблюдать очередность и дисциплину.
И вот началось — взволнованное, беспорядочное бурление людских голосов:
— Намерены ли вы извиняться перед Питом Блэком?
— Отсылаю вас к моему заявлению, которое прошу считать последним словом по данному вопросу.
— Совершит ли Пит Блэк новые убийства, если вы откажетесь выполнить его требования?
— Ответить вам значило бы погрузиться в трясину досужих домыслов.
— Насколько велика угроза?
— На данный момент определить это с точностью невозможно.
— Если Пит Блэк вырежет еще одну семью, полетят ли головы в полицейской администрации?
— Не вполне уверен, что понимаю ваш вопрос.
— Кто несет ответственность за отказ от тактики старшего детектива Лютера?