Молодой человек коротко бьет ее в живот. Стеф, окончательно задохнувшись, падает. Молодой человек принимается пинать ее. Затем переходит к молокососу, который воет над своей сломанной ногой. Тьфу размазня несчастная! — Патрик нервно оглядывается по сторонам. Но вокруг — ничего особенного: никто не зажигает огней, не припадает к окнам, не кричит, не спешит на помощь. В общем, тишь да гладь, как всегда.
Молокососа Патрик припечатывает самодельной битой — длинным плотным носком с начинкой из батареек. Вот так — чтобы зубы в крошево! Маменькин сынок, весь зареванный, надсадно кашляет и расплевывает обломки зубов по бетонной дорожке. Хватаясь за разбитый рот, он придушенно кудахчет, как будто пытается сообщить через тоненькую перегородку что-то срочное.
Женщину Генри за волосы заволакивает в дом, вымазав соусом все пальцы.
— А ну-ка, посиди здесь, — бросает дочери насторожившийся Маркус, опуская обратно на плиту сковороду с омлетом.
Мия смотрит ему вслед расширенными от испуга глазами. Омлет на плите начинает пригорать. Невероятно, чтобы ее папа — такой пунктуальный, такой обстоятельный — вдруг позабыл о нем. От этой мысли девочку пробирает слабость и страх. И еще она чувствует себя очень маленькой. И это даже хуже, чем ужасные звуки — стуки, шараханья, а более всего эти невыносимо жуткие вопли, которые доносятся с той стороны дома.
Мии срочно нужно почувствовать себя большой. Поэтому она подходит к плите и выключает ее. Затем снимает с конфорки сковороду и ставит ее, раскаленную, во влажную раковину. Сковорода тут же принимается мерзко шипеть, как змея. Девочка испуганно отшатывается от нее.
Мужчина в темной одежде заволакивает Стеф через порог. Лицо у нее чем-то вымазано. Габриеле поначалу кажется, что это рвота, — кто знает, может, хозяйка переела фастфуда, будь он неладен. Ей стало нехорошо, и этот человек привез ее домой.
Но эта мысль длится не дольше секунды. При виде Габриелы мужчина оскаливается — по-волчьи, от уха до уха. Стеф он пинает в ребра, после чего делает шаг вперед, занося над головой бейсбольную биту.
Габриела, отступая, запинается о сапожок Мии. Бита, дугой мелькнув в руках у этого человека, опускается на голову Габриелы. Это единственный звук, который она, падая, слышит. Человек грузно топчется по ее животу, будто пытается загасить костер.
В прихожую вбегает Маркус. Стеф лежит с распахнутыми глазами, правая рука у нее как-то странно дергается. Дэн на площадке перед домом вцепился в какого-то парня, который снова и снова безжалостно бьет его по лицу.
Маркус делает шаг, чтобы вмешаться, и тут замечает в гостиной постороннего, который топчется на животе у Габриелы. Всего на расстоянии одного шага от кухни…
— Мия, беги! — кричит во весь голос Маркус.
При этом он врывается в гостиную и с ходу лупит незнакомца по затылку. Схватив мерзавца за плечи, он швыряет его о стену. Тот роняет биту.
Габриела ползет в дальний угол комнаты. При этом она издает звук, который Маркус никогда бы не хотел больше услышать.
Маркуса передергивает от ужаса и отвращения. Он лихорадочно озирается в поисках чего-нибудь, чем можно было бы вернее прибить негодяя. Голова его занята сейчас единственно этим.
Глаза Маркуса останавливаются на увесистой статуэтке рядом с телевизором. Он делает шаг, чтобы схватить ее, и в эту секунду незаметно подоспевший в гостиную парень всаживает Маркусу в спину охотничий нож.
Мия стоит застыв. Позади нее, прямо в шею, дышит жаром плита. Мии всего одиннадцать, и ее жизнь еще полна всякого рода сумбурных страхов. Например, ночью, разметавшись в своей постели, она очень боится, что ее мамочка и папочка разобьются на самолете или разведутся.
Еще она испытывает страх перед приоткрытой дверцей шкафа, где явно притаился кто-то злой. Или перед страшилищем, которое обосновалось под ее кроватью. Ну а больше всего на свете она боялась плюшевого мишку, которого ей на четырехлетие подарила бабушка. Прочно заняв место на краю Мииной кровати, он неотрывно смотрел на нее своими стеклянными, зловещими глазками.
Когда мама с папой уходили спать, Мия набрасывала на Гадкого Мишку байковое одеяльце, и он превращался в нечто бесформенное. Как будто его здесь и не было. У нее внутри все холодело от страха, когда она представляла, как там, под одеяльцем, его глаза горят злобным огнем. Но лучше уж так, чем когда он на тебя всю ночь пялится. Несколько раз она даже описывалась от страха, оправдываясь утром перед родителями тем, что перед сном выпила слишком много воды. Хотя на самом деле причиной, понятно, был Гадкий Мишка.
Однажды Мия сказала работавшей у них девушке-иностранке (тогда это была другая студентка, которую звали Камилла), что для медведиков она уже выросла. И может быть, настала пора передать его какому-нибудь Бедному Ребенку (в свои пять лет она уже знала, что этот мир полон Бедных Детей).
Камиллу это заявление искренне тронуло. Как и Стеф, которая пришла к Мии в тот вечер. Они с мамой сидели рядышком, в детской, на краю кровати. Сидели, крепко взявшись за руки.
Стеф сказала тогда: «Я узнала от Камиллы, что ты уже стала слишком большой для Малютки Мишутки (Малютка Мишутка — имя, которое мама с папой дали медвежонку, не зная, что на самом деле его зовут Гадким Мишкой).
Мия кивнула и прикусила губку. Между ресниц у Мии влажным серебром переливались слезы: она была уверена, что отдать мишку мама ей запретит, потому что это подарок от бабушки, которая умерла. Но Стеф истолковала дочуркины слезы по-своему. Она нежно погладила ее по лобику, по мягким волосам и спросила: «Так куда, по-твоему, пора идти Малютке Мишутке?» — «Не знаю», — пожала плечами Мия. — «А мне кажется, — сказала мама, — игрушки всегда нужны в детских больницах».
Мия затрепетала от ужаса при мысли, как злобно возрадуется Гадкий Мишка всем тем кроваткам, всем тем спящим малышам! Но — даже сейчас, полжизни спустя, девочка чувствует себя виноватой из-за этого! — она все же кивнула и сказала «да». И на этом все кончилось. Гадкий Мишка отправился в больницу.
С той поры никакой страх не пробирал ее даже наполовину от прежнего. До сегодняшнего дня; и тот старый страх не идет ни в какое сравнение с этим. Она стоит на кухне, а из прихожей доносятся ужасающие звуки. Там что-то гремит, падает, раздаются крики взрослых и что-то похожее на леденящий хохот — скрежещущий, истерический. Только это не смех.
Миа писается. Тепло бежит по ее ногам, босым ступням и скапливается лужицей на плитках пола.
Папа кричит во второй раз:
— Беги, Мия!
Секунду-другую Мия сохраняет оцепенелость. Но вот что-то внутри пробивает ее, словно искра, и она бросается бежать.
Ударив ножом Маркуса, Патрик спешит в полисадник, чтобы затащить внутрь Дэниела. Дэниел наполовину без сознания. Патрик сбрасывает его возле матери. Он видит этот взгляд, такой взгляд, о котором говорил ему Генри. Отец был прав: это похоже на благоговение. В Патрике снова вспыхивает ненависть, и он пинает Дэниела по разбитому колену.
После того как хозяин дома обезврежен Патриком, Генри принимается за иностранную приживалку. При нормальных обстоятельствах он ее, пожалуй, оттрахал бы, но сейчас она ему неинтересна. Тем более что она не является членом этой семьи. Для него это нечто вроде собачонки.
Он за волосы оттаскивает ее на середину комнаты и прямо на глазах у Маркуса полосует ножом по горлу. Выплеск артериальной крови отрадно ласкает слух.
Девица забавно дергается, и Генри хохочет. Взгляды его и Маркуса встречаются, как у двух незнакомых мужчин на пляже, ревниво наблюдающих друг за другом при шествовании какой-нибудь красотки.
Маркус морской звездой распластан по полу. Он что-то бормочет, — кажется, о Боге. Генри смеется, ему все это нравится. Он надевает на руку старый кастет и бьет Маркуса по лицу — бац, бац, бац! Нос взрывается фонтаном крови. Генри думает, что мужчина умер, ан нет.
— Повалуфта, — разбитым вдребезги ртом выговаривает Маркус. — Повалуфта, повалуфта…
Генри весело.
— Чего «повалуфта»? — спрашивает он чуть ли не добродушно. И тут вспоминает, зачем пришел.
— Патрик! — окликает он.
Тот заходит в комнату, бездумно шлепая по лужам крови. Вид у него пристыженно-угрюмый, плечи поникли.
У Генри сейчас он вызывает тяжелое, беспросветное отвращение. Заехать бы кастетом по этой тупой поганой физиономии, и дело с концом. Пускай здесь валяется, с вогнутой внутрь мордой, и чтобы пластилиновые мозги вокруг венчиком…
— Где девчонка?
— Кто, Мия?
— Да, — отвечает Генри с преувеличенным терпением, — Мия.
— Я думал, она с тобой.
— И что, ты видишь ее где-нибудь здесь?
Патрик отвечает угрюмым молчанием.
— Марш искать, — рычит Генри.
— А как же мать с сыном?
Генри стряхивает с плеч рюкзак, расстегивает его, вынимает новый резак.
— Ничего, их я рассортирую.
Патрик пускается на розыски Мии, по пути переступая через девчонку-иностранку; нога у нее все еще комично подергивается, как будто она прикидывается спящей, а на самом деле ее тянет пуститься в пляс под любимую песню, услышанную по радио.
Неведомо отчего вид этой дергающейся ноги с бурым мазком крови на подошве вызывает у Патрика грусть. Он уныло направляется на кухню. Это большой дом, и кухня здесь просторная, но он знает здесь все наизусть. Бывал уже тут, и не раз.
Недавно готовили омлет: вон там чашка с остатками яйца и из нее все еще торчит вилка. Вот черная сковорода — добротная, для хорошего повара — стынет, поблескивая жиром, в объемистой раковине.
Настроение у Патрика чуть повышается, когда он чувствует идущий от плиты жар. Но здесь никого нет.
Он смотрит вниз. На полу — желтоватая лужица. Шкафчик под раковиной приоткрыт. Патрик опускается на колени, открывает дверцы полностью. Внизу чистящие средства, губки, рулон мусорных мешков. Но Мии здесь нет.
Он открывает соседний шкафчик и тот, что рядом с ним. Открывает кладовку. Нет Мии.